Ты мне доверяешь?

××К××

— Ты чего какая рассеянная? — спрашивает Гейл, хватаясь за приборную панель, когда я в очередной раз делаю лихой поворот. Мои мысли и правда где-то летают сегодня с самого утра, и я не слежу должным образом за дорогой, за что сразу же ругаю себя. Но настроение от этого ни капли не портится. Я жду этого дня. Жажду его начала и продолжения. — Засмотрелась на дамочку на пешеходном переходе, она похожа на тропического попугайчика из книжек, — прыскаю в кулак. — Прямо как Эффи несколько лет назад. Напарник немного расслабляется и ненавязчиво улыбается. Между нами с того фестивального вечера по-прежнему сквозит некая неловкость, на которую мы оба пытаемся закрывать глаза. Подъезжая, сама удивляюсь с каким рвением выскакиваю из машины, едва успев дёрнуть рычаг ручника и заглушить двигатель. Замечаю подозрительный взгляд Гейла и напускаю на себя беззаботное спокойствие. Делаю глубокий еле заметный вдох и принимаюсь помогать ему разгружать грузовик. Он вручает мне один нетяжёлый ящик, на что я недовольно цокаю языком и направляюсь к складу. Слегка мешкаюсь у входа, когда понимаю, что Пит уже здесь. Он стоит спиной ко мне у автомата с напитками, который я замечала и раньше, но, если честно, думала, что он не работает. Он оборачивается на звук шагов. Отмечаю его уложенные волосы сегодня. Наверное, он воспользовался гелем, но теперь ни одна кудряшка не торчит в сторону. Должна признаться, так он выглядит старше и более… официально. В голове проносится забавляющая меня мысль, что мне тоже следовало одеться соответствующе для нашей «деловой» встречи. Усмехаюсь про себя. — Китнисс, — приветствует он меня, и снова это непонятное странное ощущение волной прокатывается по мне, когда я слышу как он произносит моё имя. — Хоторн, — чуть хмурей, но так же непринуждённо произносит он, бросая взгляд на подошедшего напарника. Во взгляде второго дружелюбия я не вижу. — Гейл, — вдруг поправляет тот, чувствуя себя на другой волне от нас, цепляется взглядом за меня, как бы предупреждая об опасности, которая может меня здесь поджидать, и снова удаляется, чтобы сделать следующий заход. Остаюсь стоять на месте. — Хочешь попробовать? — только сейчас замечаю в руках Пита маленький стаканчик с исходящим от него паром. Кривлю лицом. — Как-то здешние напитки не вызывают у меня особого одобрения. — Этот тебе понравится, — он ещё ближе протягивает мне напиток, улыбаясь. — Доверься мне, Китнисс. Вздыхаю и принимаю стакан, жидкость похожа на кофе — не люблю кофе — и уже снова строю недовольное лицо, когда понимаю, что напиток пахнет совсем другим. Заинтересованная притягательным ароматом, делаю осторожный глоток. Приятная сладкая жидкость слегка обжигает язык, пока я пытаюсь распробовать не глотая, но, на моё изумление, напиток удивляет бархатистым теплом и вкусом. Вкусно. Действительно вкусно. Делаю ещё, уже более смелый глоток. Пит удовлетворённо улыбается, почти смеётся, что ещё больше разогревает меня. — Что это? — Горячий шоколад. Это странно, но гадость из самого обычного автомата в Капитолии иногда оказывается самой удивительной и порой даже вкусной. Возвращаю ему стаканчик, который, оказывается, уже наполовину пуст. Он не принимает, а закидывает в автомат ещё пару монеток, и тот с шумом принимается за изготовление нового. — Теперь буду знать, что у вас тут можно выпить дешевле, чем за пару сотен. Вместе смеёмся. Когда я перестану удивляться тому, как мне легко с ним? — Пойдём смотреть картины? — спрашивает Пит. Киваю, отпивая очередную порцию сладостной жидкости, но быстро спохватываюсь. — Сначала нужно помочь Гейлу перенести всё. Натыкаюсь на хитрый взгляд голубых глаз. — Как будто ты раньше это делала. В возмущении открываю рот и наигранно бью его кулаком в плечо. Это его только ещё больше веселит. Его взгляды, которые он, уворачиваясь, бросает на меня, вдруг заставляют смутиться. Он открывает дверь на кухню, в услужливом жесте приглашая даму войти первой, как вдруг на кухне раздаётся какой-то грохот. — Извини, — он тяжело вздыхает и прикрывает глаза, словно ужасно устал. — Иди в кабинет, я должен разобраться. Чувствуй себя как дома. Он ныряет за соседнюю с его кабинетом дверь, на которой красуется надпись, оповещающая о том, что это кладовая. Должно быть, туда они переносят все свежие продукты, которые используют в течение дня. Только собираюсь переступить за дверь, преодолеть мизерное расстояние коридора и коснуться ручки кабинета Пита, как меня тут же отдёргивает Гейл. — Нам нельзя на кухню, забыла? Его голос кажется стальным. Это почему-то раздражает меня, и я не собираюсь объяснять ему намерения каких-либо своих действий. Поэтому просто язвлю: — В туалет захотелось. Уж извини за то, что мне разрешили в него сходить! — хлопаю за собой дверью прямо перед его носом. Хорошо, что через стекло видно только то, что происходит на кухне, и не видно иду ли я в туалет, в гардероб персонала или в кабинет здешнего начальника. Да и даже если бы видел, я бы с гордостью прошествовала к последнему и так же уверенно хлопнула дверью. Пусть знает, что я имею право делать то, что хочу и с кем хочу. Он мне не брат и не парень, чтобы что-то мне запрещать и от чего-то оберегать. В кабинете Пита приятный уличный свет падает из занавешенного тонкой материей окна прямо на красивый тёмный стол, заваленный разными бумажками. Слева от него во всю стену стеллаж с книгами, такой же и у стены справа. Ещё тут, как оказалось, прямо справа при входе стоит небольшой диванчик, над ним очередное прозрачное стекло, укрытое жалюзи. Должно быть, у хозяина данного заведения странная политика наблюдения и открытости. Удивлена, как подобного окна во всю стену нет и между кухней и залом с гостями. Вхожу чуть глубже в комнату и жду, неловко сцепив пальцы. Замечаю три картины, которые были скрыты от меня спинкой кресла. Все они прислонены друг к другу, лицевой стороной от меня. Сначала думаю о том, что стоит дождаться парня, но любопытство побеждает. К тому же он сам сказал, чтобы я чувствовала себя как дома, за язык его никто не тянул… Разворачиваю к себе первую картину, и она поражает меня своей красотой. Я, конечно, подразумевала, что парень талантлив, но даже не думала, что настолько. Помнится в школе нам преподавали искусство, показывая в учебниках и на проекторах в классах картинки когда-то очень известных и животрепещущих произведений. Настоящих картин когда-то величественных людей по всему миру, когда он ещё существовал. Некоторые из них были совсем непонятны и абстрактны, а другие захватывали дух. И даже человек, не наделённый способностью к истинному видению прекрасного, с лёгкостью может отличить, когда нарисовано хорошо, а когда нарисовано плохо… И то, на что смотрела сейчас я, было определённо безоговорочно хорошо. Но меня потрясает даже не такая чёткая проработка деталей, когда я могу разглядеть каждую, нарисованную с детальной точностью верхушку дерева или живописный ковёр из растений, стелющийся внизу. Меня потрясает общий вид. Чтобы получше разглядеть его я поставила картину на диван, где освещение было темнее — как раз то, что мне нужно. Отхожу на шаг назад и в изумлении прикрываю рот ладонью. Внутри всё тоскливо сжимается, что я даже не понимаю плохо это или нет, а на глаза наворачиваются слёзы, затуманивающие обзор. Я смотрю на лес. Или, точнее сказать, с полотна на меня смотрит лес. Прекрасный. Ночной. Волшебный. Небо усыпают тысячи звёзд. Сквозь стволы разных видов деревьев еле просачивается лунный свет, а сама луна скрылась где-то за кронами. Могу поклясться, что слышу, как ветер перебирает листву, как он завывает где-то слева, поднимая в воздухе ароматы природы и отсыревшей почвы. Как свежий воздух бьёт мне в лицо, даря ощущения покоя и счастья. Поспешно стряхиваю слёзы, когда Пит врывается в кабинет. Надеюсь, лицо не успело опухнуть. — Прости, — снова извиняется он. — Ты уже… — Он не договаривает, оборачиваясь и видя то, что я и так уже разглядываю. Вдруг становится как-то не по себе. Складываю руки на груди, одной из них принимаясь теребить ткань кофточки на локте. — Это восхитительно, Пит, — мой голос слегка дрожащий, я и сама чувствую это. — Почему тогда ты выглядишь так, будто смотришь на что-то ужасно неприятное? — смотрю на него и вижу в его глазах тревогу. О чём он подумал? — Нет, нет, — пытаюсь улыбнуться, приближаюсь к картине и снова беру её в руки, принимаясь разглядывать детали и аккуратно, еле касаясь, водить по ним пальчиком. Он следит за моими движениями. — Просто, я скучаю по дому. А это… Это же мой дом, Пит. Лес всегда был тем самым местом, которое приносило мне умиротворение. Я слышу, как он выдыхает. Понимаю, что неосознанно улыбаюсь. Меня переполняет почти идиотское счастье. — Мне тоже лес напоминает о доме. Поднимаю на него удивлённый взгляд. Я так и не спросила из какого дистрикта он приехал, но, должно быть, из Седьмого, который занимается лесозаготовкой. Иначе как бы он смог с такой точностью передать всю эту необыкновенную красоту? — Но почему ночной? — непонятно зачем спрашиваю я, не успев даже подумать об этом. — Днём звёзды не нарисуешь, а мне хотелось нарисовать именно их… Мы обмениваемся понимающими и одновременно стеснительными взглядами. Мы знаем, что это значит. Он вложил в эту картину впечатления от нашего первого… свидания? Встречи? Прогулки? Даже не знаю как это назвать. Щёки начинают пунцоветь, и я спешу оторвать от него взгляд, но не могу себя заставить это сделать. Стою и смотрю в эти два голубых океана, в которых плещется так много всего в данный момент, что мне и не разобрать за целую вечность. — Остальные ещё не смотрела? — вдруг произносит он, и я понимаю, что его голос оказывается куда ближе, чем мне казалось он стоял ещё пару мгновений назад. Сглатываю и качаю головой. Пит подходит к креслу и протягивает ко мне вторую картину, она поменьше, но совсем не намного. Она вызывает у меня не меньшие впечатления, но совсем другого рода. Страх, пронизывающий сердце, ужас поднимающийся окольными путями по желудку и до самого горла, застревающий там скоблящим комом. С тёмного полотна прямо на меня смотрит огромная морда, может, волка, может, какой-то собаки. Злобный оскал не предвещает ничего хорошего, с длинных и острых зубов сочится кровавая слюна, вызывающая отвращение. А взгляд… Искрящиеся ненавистью багрово-красные глаза глядят так, будто загоняют в угол не жертву, на которую он явно наступает, а меня. Будто это за мной он ведёт свою ночную охоту, и это я его новоиспечённая жертва. Чувствую, как редко дышу, и как сильно вцепились мои пальцы в твёрдые края полотна. Ещё немного и деревянная рама может сломаться. Стараюсь расслабиться, осознавая, что это просто картина. Не один из ночных кошмаров, не один из ужасов, что действительно может преследовать тебя в ночи. Хотя трактовка для каждого разная, но я отчётливо вижу в этом звере свой внутренний страх. Он может принимать любую форму, и каждый человек сам ясно знает какую. Мой страх олицетворяет одиночество. Потерю семьи и потерю себя, неспособность найти себя. Боязнь потерять всех, кого так люблю. Быть загнанной этим отчаянием в угол, из которого не выбраться. После смерти отца это чувство крайне обострилось, вынуждая меня заботиться о близких, сильнее привязываясь к ним. Это именно он выражался этой кривой кровожадной улыбкой. Был ещё один страх, так же подаренный мне детством. Смотря в эти глаза, я будто заглядываю в него. Когда отец умер, наша мать закрылась от нас, впала в отчаяние и самобичевание. Возможно, так ей было легче, но факт остаётся фактом, она закрылась от нас, с тех пор наши отношения изменились. Я долго злилась, ругала её за это. Только спустя несколько лет, проанализировав эту ситуацию, я поняла, что с того самого дня взрыва шахты я тоже переняла эту черту. Я закрываюсь от людей, пряча свои истинные чувства. Это мешало мне простить мать, заводить друзей, просто жить и наслаждаться этой самой жизнью. Именно поэтому я сейчас стараюсь не закрываться. Если я ощущаю что-то, не хочу держать это в себе, хочу поддаваться этому чувству, развивать его, как например… Поднимаю взгляд на Мелларка. Он с опаской смотрит на меня, не разбирая моей реакции. А я думаю лишь о том, что не понимаю, что между нами происходит. Впервые с момента нашего знакомства чётко и уверенно осознаю, что хочу, чтобы что-то происходило, но не знаю, как к этому подступиться. Он нравится мне. Но я не понимаю его отношения ко мне. И не будь этого глупого страха быть отвергнутой или высмеянной — хотя он, разумеется, так бы никогда не поступил, — испортить всё то, что так медленно строится между нами, я не могу последовать своему же чувству и признаться ему. Хочется рискованно продолжать играть в нашу игру. Просто не зная, выиграешь ли ты в конце или с крахом проиграешь. — Что думаешь? — его мягкий голос возвращает меня в реальность. Опускаю взгляд. — Никогда раньше не разглядывала картины, не было времени, чтобы… — Можем это, кстати, исправить, — перебивает он меня, боясь упустить возможность. Я заинтересовано смотрю на него, и он продолжает. — Друг как раз недавно предложил билеты на выставку, сам он не любитель. Не хочешь сходить? Прищуриваю глаза, будто бы размышляя. Хотя всё моё нутро уже кричит «Да!» — Когда? — В эту пятницу. На улице Аутрейдж, — произносит он, еле сдерживая усмешку. Я же не сдерживаюсь и прямо так прыскаю в кулак. — Надеюсь, выставка не будет соответствовать названию улицы, на которой они решили её провести. Теперь он тоже улыбается, одаривая меня своей лучезарной улыбкой. — Что там с третьей? Вчера ты сказал, что у тебя две с половиной картины, — хмурю брови. Признаться, я не ожидала, что Пит так быстро возьмётся за дело. Прошло всего несколько дней, а он завершил уже половину. Такими темпами мне придётся позировать перед ним уже на следующей неделе. От этой мысли снова чувствую лёгкое смущение. Я так и не решила, хочу ли этого. — Я дописал её сегодня перед работой, — произносит он, протягивая руку к последнему холсту. Сам неуверенно разглядывает его, не показывая мне, а у меня всё больше и больше разгорается интерес. В итоге с какой-то опаской он протягивает мне… портрет. Но необычный. На нём изображена, судя по всему, такая-то девушка. В тёмно-лиловой куртке, в торчащей из-под неё потрёпанной чёрной футболке. Вижу, как чётко прорисован каждый волосок на её голове. Роскошные блестящие тёмные волосы заплетены в обычную косу, похожую на ту, что ношу я. Невольно разглядывая косичку. Никогда не думала, что можно так нарисовать! Кажется, слишком громко ахаю. Смущает в девушке лишь одно. Её лицо. Я его не вижу. Точнее, оно явно есть — проглядываются очертания носа, губ, линии челюсти, — но оно будто намеренно размыто. Я видела, как такой эффект использовался по телевизору, когда в объективы камер попадал кто-то, кто не желал своего появления там, и тогда на телевидении применяли подобную хитрость. Очертания видно, но распознать их невозможно. Не думала, что и такое нарисовать можно… Отвлёкшись, не замечаю другие детали рисунка: за спиной девушки скрываются, кажется, лук и стрелы. — Охотница? — спрашиваю я. — Можно и так сказать, — как-то размыто отвечает Пит. — Почему она такая? — Какая? — Не… — пытаюсь подобрать слова, — целая. — Она целая, просто она не моя. Поднимаю на него недоумевающий взгляд, требующий объяснений. — Хотел изобразить кого-то вроде музы. Но не в обычных амплуа, на подобие девушки, парящей в облаках в развевающейся ткани, или с крыльями… У моей они тоже есть, но свои. А такая она, потому что… — он будто мнётся, либо не зная, как мне объяснить, либо не желая этого делать. — У меня нет своей музы. Но я верю, что она обязательно появится, снизойдёт до меня, когда я этого заслужу. Тогда у неё появится и настоящее лицо. Открываю рот от изумления. Никогда не задумывалась, что в рисование закладывается так много смысла. Я, конечно, всегда считала живопись и музыку совершенно разными видами творчества, но сейчас всё больше осознаю, что разницы между ними практически нет. В них вкладывается смысл, посыл, чувства, каждый автор своего детища изливает в работе свою душу, отдавая частичку себя. Какой глупой я была, думая, что картинки — это просто картинки. Становится стыдно за себя и своё отношение. Хорошо, что в моей жизни появляются такие люди, которые могут объяснить такие вещи. Пит, открывающий во мне новые грани, знания и ощущения. Удивительный человек, с которым мне довелось повстречаться. Невольно представляю на лице девушки своё. Хм, вполне неплохо… Быстро стряхиваю с себя эти мысли. Нет, Китнисс, ты не его муза, не можешь ей быть. Но, что он там говорил про «заслужить»? Выставляю три картины на диване в ряд, обхватываю Пита за руки, чуть ниже плеч, отмечая какие они горячие и накаченные, и отвожу его немного в сторону, предоставляя ему свой угол обзора. — Что между ними общего? — спрашиваю я. Он задумчиво разглядывает их, пытаясь понять, что я имею в виду. — Ну… их написал я. Снова играючи бью его по плечу, не оценивая его шутку, и назидательно смотрю в упор, ожидая. — Они довольно… — Мрачные, — не дожидаясь его ответа, заканчиваю я. — Ауч, я хотел сказать симпатичные… Он легонько смеётся, надеясь сгладить атмосферу. — Не строй из себя скромника, они просто восхитительные, и это факт, — он поднимает на меня взгляд, словно слышит это слово впервые, хотя я уже в тысячный раз произнесла его за сегодня, не имея способности к подбору разнообразных синонимов. — Но Эффи в обморок грохнется, когда увидит, — я машу рукой по направлению к картинам, пытаясь отвлечь его от заглядывания в мою душу и самой отвлечься от падения в пропасть его глаз. — Эффи? Эффи Тринкет? Прости за вопрос, но откуда ты знаешь её? Она же работает только с верхушками верхушек. От его слов мои брови невольно ползут вверх. Почему-то за щебетом Эффи я никогда не различала ничего того, чего могла бы понять: с кем и где она работает, даже если она и рассказывала — а это стопроцентно так, — я никогда ничего не знала о тех людях и какие «верхушки» они занимают. А Хеймитч и вовсе всегда скромничал, предпочитая давать супруге всю возможность изливаться в осведомлении окружающих за двоих. Видимо, Эффи действительно хороша в своём деле. И мне, неблагодарной, повезло отказываться от её помощи на протяжении нескольких лет. Становится как-то стыдно и некомфортно. Наверное, я и вправду слишком неблагодарная. — Эбернети-Тринкет, — только и произношу я, поправляя. Веду плечами, пытаясь сбросить с себя вдруг возникшее оцепенение. — Постараешься, и она будет работать и с тобой. А ещё лучше вам познакомиться лично, — выпаливаю я, не подумав. — Хочешь пригласить меня на ужин? — смеётся он. А я вдруг серьёзнею. — Да. — Его выражение лица тоже меняется. — Я, разумеется, живу не в хоромах, и лобстеров у нас тоже никто не готовит, но такие вечера обычно бывают очень уютными. Если ты, конечно, хочешь… Опускаю глаза, снова делаю вид, что в задумчивости разглядываю картины. — Хочу, — по голосу слышу, что он улыбается. — Вот и замечательно, значит… в субботу. — Хорошо, значит, у нас уже запланировано целых два свидания. Возмущённо вздёргиваю головой, уставившись на него, вижу только ехидный взгляд, и еле сдерживаю себя, чтобы оставаться серьёзной и не улыбнуться. Кажется, у меня паршиво выходит, и я снова краснею, потому что его улыбка расползается всё шире. Но он тут же спасает меня из этой ситуации, видя, что я не могу вымолвить по этой теме и слова. — Ну, а что мне делать с картинами? Писать новые? — Нет! — тут же бросаю я. — Эти слишком хороши, чтобы скрывать их. Просто… нарисуй ещё что-нибудь яркое, что-нибудь не такое мрачное. Я уже направляюсь к двери, кладу руку на ручку, чтобы покинуть помещение. Затылком чувствую, как изводится там Гейл. Да, я и правда довольно надолго задержалась здесь. — Легко сказать, невозможно сделать, — поникнув вздыхает он. — А ты представь что-нибудь хорошее. — Например? — Его брови сходятся на переносице. В голове вспыхивает воспоминание одной из предыдущих ночей. — Например… меня. Голую, — лицо Мелларка тут же меняется с грустного на шокированное, брови моментально летят вверх, глаза удивлённые, но я успеваю заметить, как его губы изгибаются в несмелой улыбке, когда я, смеясь, выскальзываю за дверь. Шумно выдыхаю. Сердце бешено бьётся. И как я осмелилась на такое? Мне казалось, что после сказанного я почувствую себя глупо, но внутри всё словно перевернулось, скачет и прыгает. Чувствую себя слишком счастливой, чтобы задумываться о глупости сказанного. Ещё и его выражение лица в последнюю секунду, будто мечтательное. Не могу скрыть собственной улыбки, когда встречаюсь с укоризненным взглядом Гейла, стоящим опершись бедром на стол со скрещенными на груди руками. — Сходила в туалет? — я знаю, что он не поверил в это ни на секунду. Но даже это не портит мне настроения. — Ага, — не могу не засмеяться от абсурдности всей ситуации. Не помню, когда в последний раз мне было так весело и легко.