Портреты

Когда же это все началось? У Екатеринбурга ясный ум и на редкость отличная память, он педантичный и внимательный, серьёзный и ответственный, он буквально идеал старосты из школы советских времён. Но он не помнит день, с которого всё началось. Совсем-совсем. Кажется, тогда была осень - потому что стемнело быстро, а к намокшей от дождя куртке Челябинска, который заявился к нему вхлам пьяным, прилип опавший дубовый лист. -Юр, ты чего под дождём ходишь? -Екатеринбургу захотелось серьёзно отчитать друга за подобное безрассудство. Заболеет ведь, опять потом будет лежать с насморком и температурой и изображать из себя умирающего ровно до тех пор, пока значение на градуснике не сдвинется с 37,2 вниз. Костя будет носить ему чай с мёдом, вкусную еду и лекарства, а Челябинск будет вертеться на диване под пледом, пытаясь скрыть множество ласковых и благодарных улыбок. Будет пытаться, но это всегда безуспешно. Уралов в любом случае заметит его тёплый взгляд, его расслабленное и спокойное выражение лица, не говоря уже о частых высказываниях по типу "Сам-то смотри не заразись от меня, Кать. А то оба потом будем больные лежать". Увы, Екатеринбург заболел, заболел им, и заболел уже очень давно. Болезнь иногда перехватывала дыхание, стискивала горло, не позволяя сказать ни слова, и именно поэтому Костя молчал, лишь помогая Челябинску стянуть промокшую насквозь куртку, а потом повёл быстрее за руку в гостиную, где с заботой накрыл друга пледом. -Я, Кать, вот зачем пришёл. Помнишь, ты мне... -Юра внезапно икнул, прервав фразу, а потом сильнее закутался в плед, глядя как-то напряжённо. Костя не проронил ни слова, любопытство выдавал только его взгляд. Ему интересно, что это за воспоминание такое заставило Татищева под дождём, на ночь глядя ехать к нему, но, кажется, это действительно было что-то важное. Важное... пожалуй, очень мягко сказано. Юра тогда признался ему в симпатии - с заплетающимся языком, рассерженный за это на самого себя, и даже попытался обнять, но не смог. Уткнулся на полпути лицом в сиденье дивана, да так и уснул, а Екатеринбург лишь подложил ему под голову подушку, думая, что на утро Челябинск обо всём этом забудет. Но тот наутро не забыл, подтвердив свои слова. И как-то растерянно улыбался, особенно сильно зажевывая кончик сигареты - от нервов, видимо. Костя не понимает, что именно - шуршание постели, заоравшая во дворе сигнализация или порыв ветра - потревожило крепкий и какой-то совсем беспечный Юрин сон. Он морщится, что-то недовольно бормочет в полусонном состоянии и поворачивается на другой бок, завернувшись в пестро-светлое одеяло подобно гусенице. Челябинск это одеяло не любит - говорит, неудобное, сильно шуршит и цвет какой-то "бабский", на что Уралов лишь усмехается. -Я выкину его сразу же, как мы съедемся. Юра толкает его в локоть, говоря о том, что Костя "не дождётся", и он выбросит это несчастное одеяло сам, как только предоставится удобный случай. Вот только случаев этих было множество, а Челябинск сам у него уже живёт, по сути - перетащил добрую половину своих вещей и ночует практически все дни в неделю. Ну, может 1-2 дня у себя. Но не более. Екатеринбург смотрит пристально и внимательно, и думает, что если Юра сейчас проснётся, он запросто может его и баюкать начать, как маленького ребёнка. Но нет - лоб разглаживается, с лица исчезает вся хмурость, Челябинск снова зарывается в одеяло и продолжает сопеть, а Уралов не может сдержать умиления. Хочется это зрелище запечатлеть. Костя вспоминает, как он уже фотографировал его - недавно совсем, тоже спящего. А потом показал фотографию. Татищеву это не понравилось, и он, вооружившись двумя подушками, ринулся в бой, готовый отстаивать своё "право на нефотографирование". И хотел чем-нибудь пригрозить, но придумать ничего не получилось, абсолютно. Челябинск тогда подумал, что Костя у него, наверное, идеальный во всех смыслах. И как вот такому человеку ставить ультиматумы, даже в шуточной форме? Юра обессиленно опустился на пол, закрыв голову своими подушками. -Я тебя подушками тресну, Костян. Обеими сразу. Екатеринбург согласился очень быстро - не из-за угрозы получить подушками (он вообще сомневался, что они после удара останутся целыми и не разлетятся облаком утиных перьев по всей комнате). Просто любил до невозможности этого вопящего от возмущения дурачка, любил сильнее всего остального в мире. А альтернатива фотографии нашлась быстро - рисование. Костя усмехнулся. Он любил рисовать, и особенно любил рисовать Челябинск, хоть тот об этом и не знал. И вроде бы и рассказать ему хочется обо всех рисунках, которые в глубине шкафа хранятся уже много лет, а вроде и случая удобного все никак не предоставится. Екатеринбург старается как можно тише залезть в шкаф, вытащить оттуда большие листы, завёрнутые в ткань, и так же тихо покидает комнату. Рисунков у него очень много. С самого 18 века ещё, Костя часто ловил себя на желании нарисовать Юру, и бороться с этим даже особо не пытался. Рисовал всем, что можно было достать, рисовал много, иногда перерисовывал, чтобы сохранить надолго свои рисунки, прятал во времена Советского союза, так, чтобы никто не нашёл. Разворачивает ткань и вытаскивает цветные листы он с крайней бережностью - такой же, какую он дарит Челябинску в моменты их по-особенному нежной близости. -Я тебя люблю, -говорит он. И гладит по взлохмаченным чёрным волосам, с огромной любовью. Знает, что Юре это нравится - чувство, что ты любим и любишь так же сильно, что ты для кого-то - целый мир, чувство, которое раскрывается и цветёт все сильнее и сильнее с каждым днём, делая счастливее. И он хрипло смеётся, уводя голову из-под ладони. У него это значит "Я тебя тоже", а Уралов думает, что спокойно может написать новый словарь - русско-челябинский. Потому что только он один знает, что означает каждый Юрин жест, каждая, даже мимолётная, эмоция на лице, каждая мелочь - он Юру изучил целиком и полностью, и от этого в душе становится как-то тепло и по-уютному нежно. А каждый лист с рисунком - воспоминание. Даже года подписаны. Екатеринбург дотрагивается до листа рукой. 1781 год -Юр! Вот ты где! Челябинск сидит на хлипком мостике с удочкой - рыбу ловит, а рядом с ним сидят несколько крестьянских мальчишек. Юрины друзья, Костя им не нравился - говорили, как барский сын себя ведёт, гордый. А Костя не гордый, совсем наоборот, просто отличался с детства серьёзностью и рассудительностью. -Здравствуй, -Челябинск кивает, болтая ногами над темной мутной водой. -Садись к нам, рыбу только не спугни. Екатеринбург окидывает взглядом речку, которая больше похожа на небольшое болотце вытянутой формы - и что они тут хотят поймать? Темная вода с тиной в вёдрах только подтверждает его догадку о том, что мальчишки с Юркой во главе, кажется, действительно сидят зря. Костя садится справа от Челябинска, с опаской свешивает вниз ноги. -Как ты? -Пойдёт, -Татищев улыбается, поводя плечом. -А ты просто так приехал, или что-то случилось? -Да просто так. Давно тебя не видел. Юра поворачивается и смотрит - внимательно и заворожённо, будто Екатеринбург видит впервые в жизни. А Костя сам на него заглядывается, чувствует тепло там, где по его мнению находится душа, и что-то вроде бабочек в животе. Потому что Юрины глаза... Сейчас выражают так много всего, что его хочется как минимум обнять и никогда не отпускать. -Юрка, -кашляет один из мальчишек рядом. -У тебя клюёт. Челябинск резко отворачивается и дёргает удочку. Костя видит, как заворожённо-задумчивое выражение на его лице сменяется радостью, но ненадолго. Потому что вместо рыбы на крючке оказывается выброшенный кем-то старый дырявый башмак. А взгляд этот Уралов запомнит на всю свою жизнь, и даже зарисует. Этот нежный взгляд останется с ним надолго - и в памяти, и на рисунке. Костя с любовью улыбается, откладывает портрет и перебирает остальные, остановившись на ещё одном. 1897 год Челябинску Уральская железная дорога нравилась особенно сильно. По крайней мере, на открытии, проходившем у него, где собралось почти всё его население, он пробился через толпу в первые ряды и радовался, что естественно, больше всех людей там, вместе взятых. Костя отмечает эту радость. Юра на это фыркает и улыбается. -Железная дорога же. Как не радоваться этому? -А когда дорогу до Москвы открыли, ты так сильно не радовался. Татищев беспечно улыбается, кинув беглый взгляд на толпу. -Так одно дело - Москва. А эта железная дорога до тебя. Он смотрит ласково, счастливо, так, что Костя сам не может сдержать улыбки. Он открывает, совсем неожиданно для себя, что Юру радует не столько само открытие дороги, сколько... "До тебя". Челябинск счастлив, из-за того, куда эта дорога ведёт. Примерно 200 километров на север. И никакие дороги до столицы - будь она нынешней или первопрестольной - ему не нужны так, как эта. Юра улыбается так, будто открыл Екатеринбургу какую-то безумно важную и очень радостную тайну, а тот всё пытается решить, точно ли правильно он всё понимает. Какой-то мужчина из толпы, пребывая в очень хорошем расположении духа, подходит к ним и резко кладёт ладони на плечи. Челябинск выглядит все ещё дружелюбно, а Уралов борется с желанием оттолкнуть этого мужчину, всю эту толпу, и увести Юрку за руку куда-нибудь подальше отсюда, туда, где будут только они вдвоём. Чтобы продолжать смотреть друг на друга так, чтобы расспросить обо всем, что так давно мучило, чтобы никто и никогда больше им не мешал. -Что, мальчишки, -улыбается подошедший мужчина. -Как вам железная дорога? -Это самая лучшая железная дорога в мире, -у Татищева глаза продолжают гореть, а Косте больно, больно от такого взгляда почти физически. Незнакомец хмыкает. -Это да. Вот когда между Екатеринбургом и Пермью дорогу построили... -он оглядывает их обоих и теряется, подумав, что мальчишки эти, выглядящие лет на семнадцать, не более, вряд ли могут помнить это строительство. -Ну, родители ваши помнят, наверное. Вот это стройка была, это же первая на Урале... -Мы очень хорошо всё это помним, -Челябинску весело, поэтому он и позволяет себе такое высказывание, загнавшее подошедшего в какой-то ступор. Екатеринбург этого не замечает. Он просто опечален тем, что такой момент так нагло прервали - когда Юра ещё будет смотреть на него так же? Он заглядывается на портрет, который уже и прорисован, и эмоции передает намного, намного лучше. А в душе разливается уже знакомое и полюбившееся чувство теплоты, и он снова начинает перебирать рисунки. 1943 год -ИС-2. Челябинск чуть не швыряет на стол листы бумаги с чертежами и практически падает в стоящее рядом кресло. Екатеринбург смотрит в чертёж всего несколько секунд, почти сразу заметив серьёзные недочёты. Юра бы вряд ли такое допустил - он ведь в танкостроении лучше всех разбирается. Всё видно по его мрачному выражению лица - устал смертельно на этом производстве, практически без сна, устал от войны и постоянных дурных новостей с запада, устал, как и любой и город, и человек во всём необъятном Советском Союзе. -Вооружения же недостаточно. -Да, -голос Юры какой-то совсем ледяной и жёсткий, а глаза потеряли за эти тяжёлые военные годы весь свой прежний огонь, даже страшно на него такого смотреть. -Испытания надо проводить, менять. К ноябрю всё сделаем. Остальное как? -Остальное хорошо, но... -Екатеринбург откладывает чертежи в сторону, присаживается рядом. -Юр, я тебя хочу попросить кое о чём. -Отдыхать побольше? -Татищев недовольно фыркает. -Костян, два года уже всё та же песня. Не могу я. Сейчас победить главное, отдохнуть успею. Екатеринбургу многое хочется сейчас высказать, но он понимает - потому что знает Юру лучше всех - что тот всё равно не послушается и все равно будет пахать из последних сил. Ни за что с Костей не согласится. И Уралов просто садится рядом с ним, приобнимает одной рукой за шею и пытается через этот нехитрый жест передать какие-то тёплые эмоции - хотя бы ту же поддержку и крепкую веру в лучший исход. Юра опирается на его плечо всё сильнее и сильнее, и не сразу до Кости доходит, что он уснул на его плече, подобно маленькому ребёнку. Челябинск выглядит во сне совсем уж умиротворённо - разглаживается лоб, пропадает с лица напряжённое, и даже угрюмое выражение, оставляя после себя какое-то нежное спокойствие. Как будто Татищев видит сон, где всё хорошо, всё просто и понятно, где нет никаких проблем, где никогда не бывает войн и тяжёлой, изматывающей усталости. Екатеринбург задумывается лишь об одном - есть ли в этом прекрасном, спокойном мире место и для него? Он хочет забрать с собой навсегда это умиротворённое, нежное выражение. Он и зарисовал его тогда - сидел долго, испортил множество листов, ругал себя - всё никак не выходило правильно передать на бумагу все те эмоции. Нарисованный Юра сидел в кресле, подперев голову локтем, и спал. Екатеринбург ласково улыбается, зная, что в комнате за стенкой тот спит сейчас с точно таким же выражением лица. -Костян? -хриплый Юрин голос внезапно раздается совсем рядом. Уралов от неожиданности вздрагивает и роняет лист на стол. Челябинск стоит на пороге - сонный, лохматый, штаны только натянул, как проснулся. Костя думает о том, что россыпь укусов на шее, оставленная им же этой ночью, прошлой, и ещё несколькими ранее, с сонно-улыбчивым и по-детски милым взглядом совсем никак не сочетаются. -Что это такое у тебя? -он подходит ближе и трёт кулачками заспанные глаза - чудо просто, не иначе. Екатеринбург чувствует, глядя на него, огромный прилив нежности, и протягивает вперёд руку. Юра разглядывает её несколько секунд, а затем хватается за эту протянутую ладонь, с небывалой для себя лаской переплетая их пальцы. -Посмотри, -говорит Уралов, подводя его к столу аккуратно, будто принцессу. -Я тебе давно хотел кое-что показать.