Другая любовь

Когда журналист спрашивает об Алине, на камеру он показывает руками крест и говорит, улыбаясь, что она ее не любит, та смеется, и он этому смеху верит. Когда она берет его руку в свою, он нежно поглаживает пальцем чужую ладонь, упиваясь этой близостью и думает, что эти руки уже стали родными. Когда он говорит, что любит ее больше всего на свете, она улыбается, смотря прямо в глаза, а он думает, что это значит «я тебя тоже». Когда они болтают всю ночь на катке обо всем подряд, он думает, что никогда больше такую не встретит, а она все улыбается и улыбается, унося его на седьмое небо от счастья. Она всегда смотрит на нее долго, ожидая ответа, и когда получает его, когда чужие глаза отыскивают в толпе ее, сердце каждый раз пропускает удар. Они ищут свободные минуты ото всех, чтобы по углам, по маленьким пустотам, в каждой трещинке и крохотном пространстве уловить минуту вдвоем, чтобы смотреть, не отрываясь, чтобы цепляться руками за каждый сантиметр кожи, оставляя несмываемые отпечатки. В ее улыбке она видит целый мир и даже больше, тонет в ней, как в омуте. На улице в это время года холодает, Алина, поежившись, достает из кармана пачку сигарет, и ей это не нравится. — Верни! — настаивает Загитова, пытаясь вернуть себе сигарету, но получает решительный отказ и что-то в духе «ты обещала больше так не делать». Алина показательно надувает красные от легкого морозца или смущения щеки, что умиляет ее каждый раз. Она выбрасывает сигарету куда-то в сторону и подходит ближе, утягивая в теплые объятия. — Иди сюда, — слышит Алина над ухом и урывается носом куда-то в капюшон чужой куртки. — Как он? — вокруг тишина и никого. — Он любит тебя. — Он малявка, — отвечает необдуманно, это режет Алине слух и то, что слева в груди. — Извини… — Ничего, — та сжимает кольцо рук сильнее, вжимаясь в тело напротив. — Ты сломаешь мне ребра, — Загитова чувствует, как она улыбается. — А ты мне жизнь сломала, — Алина улыбается в ответ — Совсем чуть-чуть, но я сама виновата. — Малявка… — она отстраняется и смотрит прямо в глаза, убирает волосы за ухо. Она обхватывает лицо руками, поглаживая большим пальцем левой руки нежно щеку Алины. В ее глазах два больших черных неизведанных океана, в которых лодка Загитовой уже который год блуждает, натыкаясь то на шторм, то на бурю, но когда она перевернется и утонет, то Алина не пожалеет. — Не говори так, пожалуйста. — Я поцелую тебя? — Загитова жадно смотрит на губы девушки напротив и получает короткий одобрительный кивок. Она целует почти невесомо, так, что ноги от земли отрываются. Она целует нежно-нежно, будто не губы, а саму душу. Ее пальцы путаются в распущенных волосах Алины, которая готова поклясться, что никогда больше такого не испытает. Она целует долго, так, что бег секунд, минут, да даже часов рядом не ощущается. Она целует так, будто в последний раз, так, будто сама никогда больше такого не почувствует. — Женечка, — Алина отрывается, чтобы набрать в легкие кислород и сказать что-то важное, но совсем забывает слова и просто вновь прижимается своим телом к ее, еле уловимо слыша, как стучит сердце. Когда он первый раз целует ее, она отстраняется как ошпаренная, трогая губы тонкими пальцами. — Я люблю тебя! — он оправдывается, но она лишь завороженно машет головой из стороны в сторону. — А я все еще ее. — Ты же… — он путается в своих речах, желает сказать слишком много. — Ты же обещала… — Прости. Одинокое «прости» теряется в пространстве и во времени. Женя прижимается губами к губам Алины, чувствуя, как одинокая слеза течет по ее щеке.