mit dem blauen Elefant

«На самом деле нам просто нужно продолжать там, где нас прервали мечты безумца, на самом деле нам не нужно смотреть вперед, нам просто нужно оглянуться назад… Мы, в лучшем и ценном понимании, наше прошлое, нам просто нужно помнить, что мы наше прошлое — и оно станет тогда нашим будущим».

©Alexander Lernet-Holenia

      Гон проснулся от того, что почувствовал пряный запах корицы. Открыв глаза, он поднял голову с подушки и принюхался: аромат доносился из кухни. Секундой позже оттуда же раздались звуки посуды, как будто её аккуратно-привычно расставляли на стеклянном столе. Чайник, пронзительно пискнувший пару раз, был тут же выключен. С тихим скрипом закрылась духовка. Загремели две чашки… На кухне явно хозяйничал кто-то. Гон хотел было подняться с кровати, найти ботинки, зелёные шорты и майку, когда чьи-то большие шаги раздались за дверью, у порога его комнаты. — Доброе утро, — улыбнулся знакомый голос. Гон повернулся к открывшейся двери и замер, распахнув удивлённо глаза. Рука на бедре, хитрый прищур и из золота радужка, броский наряд, ярко-красные волосы… О, ну конечно. Глупый Гон, ты опять всё забыл… Теперь ты здесь, теперь ты рядом с Хисокой. — Ты что, мне не рад? — склонив голову набок, поинтересовался мужчина. Гон снова перевёл взгляд на лицо: он усмехался. — Нет, всё не так, — Гон помотал головой, отрицая, возвращая обратно «нужные» мысли. — Я просто немного задумался. И тебе доброе утро… Хисока. — Ты слишком много думаешь временами, Гон-кун, — Хисока подошёл ближе и опустился рядом, у края кровати. Зашептал горячо, заглянув в глаза Гону: — Хотел бы я знать, кто так нагло занимает твои мысли, малыш. Гон едва не сказал ему: тот, другой ты, но вовремя спохватился, не произнеся в итоге ни слова. Врать он не умел — ни в той жизни, ни в этой; лучшим решением оставалось просто молчать. Хисока театрально вздохнул и опустил подбородок на руки. — Неприступная стена по имени Гон Фрикс. Что ж, ладно… Не хочешь говорить — заставлять насильно не буду. Эх, а я ведь такой вкусный десерт тебе приготовил… Гон закусил губу и вцепился пальцами в одеяло. Вспомнил, что глубокий вдох обычно помогал немного расслабиться. Набрав в лёгкие побольше воздуха, отпустил край одеяла и резко подался вперёд. — Хисока… я о тебе думал. Просто не хотел… говорить. — Гон крепче стиснул зубы, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. Руки Хисоки мягко коснулись его талии. — Я пошутил, Гон-кун. Разумеется, ты думал обо мне — я это и без слов знаю, — рассмеялся Хисока. — Ну вот, опять довёл до слёз малыша... — Я не плачу, — настойчиво сказал Гон, покрепче сжимая чужую рубашку. — Я не плачу и даже не думал об этом. Хисока снисходительно улыбнулся — Гон этого не видел, но чувствовал; улыбнулся, притянул Гона ближе к себе и так просто, без лишних слов поцеловал в вихрастую после сна макушку. Гон молча обнял Хисоку в ответ, благодарно шмыгнув носом у него на плече.

***

— Не забудь: после пьесы мы с тобой едем в кафе. — Хисока стоял у зеркала, рисуя последний штрих: лиловую каплю под прищуренным правым глазом. Примечательно, что даже в этом он походил на того себя: звезда и капля на левой и правой щеках, словно в шутку поменявшиеся в этой жизни местами. Гон посмотрел отражению Хисоки в глаза. Отражение озорно подмигнуло, и Гон, не выдержав, увёл в сторону взгляд. — Хорошо, — односложно ответил он. В кармане звякнул ключ от их общей квартиры. — Ну вот, теперь всё готово, — Хисока удовлетворённо кивнул. — Гон, — позвал он, оборачиваясь. Гон не шевельнулся. — Гон-кун, — громко повторил Хисока, подходя ближе и цепляя чужой подбородок, — будь добр, посмотри на меня. Гон нехотя поднял взгляд, встречаясь с внимательными золотыми глазами. — Что с тобой? — помолчав, задал вопрос Хисока. — Сегодня ведь твой день рождения. Я обещал, что мы вместе проведём этот день, взял билет на твою любимую пьесу, заказал столик в уютном кафе — всё как ты любишь… Ответь честно, Гон-кун, я сделал что-то не так? От этих слов почему-то вдруг сжалось сердце. Прежний Хисока точно не спросил бы такого. Где-то вдалеке зазвенел тревожно звонок. — Нет, — Гон тряхнул головой, вновь отгоняя мысли о прошлом, — мне всё нравится. Очень. Просто я никак не могу привыкнуть к такому тебе, — он прикусил язык, поняв, что сболтнул лишнего — поздно, поздно, — я имею в виду, ты так сильно отличаешься от других знакомых мне людей, поэтому я… — Тш-ш, — приложив палец к губам, остановил его речь Хисока, — не продолжай, я всё понял. Ты хочешь сказать, что я слишком хорош для тебя, крошка Гон? Гон заглянул в его смешливые лисьи глаза — расплавленное золото тысяч сияющих солнц. — Ну, я думаю, ты слишком нормален… Хисока захохотал вдруг, и Гон неловко, невольно улыбнулся в ответ. Звонкой птицей пропел последний звонок. Хисоке пора было отправляться на сцену. — Я взял тебе лучшее место в партере. Надеюсь словить твой восхищённый взгляд на себе. — Колода карт быстро укрылась в кармане; за безликой маской исчезло живое лицо. Тело Гона покрылось мурашками, когда Хисока, выходя из гримёрки, прошептал ему на ухо: — После пьесы — поцелуй для Шута. Гон смотрел на Хисоку, улыбавшегося людям со сцены, метавшего карты и строившего хитроумные планы; Гон ловил его пылающий взгляд и чувствовал в нём азарт и безуминку; страсть Хисоки к большой сцене заменила ему жажду сражений и крови. В этой жизни Хисока вновь был безгранично талантлив. Амплуа Арлекина, Паяца, Шута — в эти роли он вживался лучше любого другого; Гон знал это, потому что он помнил Хисоку. Прежний Хисока ушёл, оставив нынешнего покорять сердца за него — не на Небесной Арене, но на подмостках театра. Грим, усмешка, масти карт на одежде, загнутые кверху носки странных туфель… Этот яркий образ выглядел слишком, слишком знакомо. Так забавно, что любимыми ролями второго Хисоки стали Арлекин или Шут из комедий и романтических драм… Гон смотрел на Хисоку, не отрывая глаз. Даже в этом мире, на сцене, он казался ему сущим дьяволом.

***

Гон отложил в сторону цветные карандаши и ещё раз посмотрел на рисунок. Красный, красный, улыбка, звезда… Нет, опять вышло не слишком похоже. Гон с досадой швырнул в сторону неудачный портрет и улёгся тут же, на холодном полу. Устало провёл по векам рукой. Заметил, что случайно испачкался в краске. Рядом лежали осколки его прошлого — незавершённые лица семьи, друзей и знакомых. Тех, кого он так и не встретил в своей нынешней жизни. Гон вскинул руку вверх, перекрывая обзор, представляя, что там, за пальцами, прячется солнце. Он помнил свою смерть очень отчётливо. Ему было всего лишь двенадцать лет. — Вот опять ты задумался о чём-то жутко серьёзном, — заметил Хисока, войдя в зал с книгой в руке. Гон машинально повернул к нему голову. — Привет, Хисока. — Привет. — Ничего, если я тут полежу? — Вообще-то я против, — Хисока усмехнулся и, положив книгу на столик, подошёл ближе, чтобы неодобрительно-шутливо покачать головой. — Не понимаю я твоего стремления вечно сидеть на полу, крошка Гон. — Не называй меня так, — поморщился Гон. — Ладно, я встану, только ты так меня не зови больше, хорошо? — Я подумаю, — уклончиво отозвался Хисока, протягивая руку со смешинкой в глазах. Гон вздохнул и протянул свою руку в ответ. — Ты сегодня рано, — заметил он, собирая рисунки, карандаши и пастель. — Постановщик, кажется, торопился на встречу со спонсором, так что прогнали новую пьесу по-быстрому… Это я запечатлён на рисунке? — Д-да, это ты, — Гон быстро выхватил бумагу из рук Хисоки, явно заинтересовавшегося его новым хобби. — Скучно было, вот и… набросал тут. — Выглядит похоже, — одобрительно хмыкнул Хисока, — а что это за люди, Гон-кун? — он указал пальцем на нарисованных Курапику и Леорио, бережно прижимаемых Гоном к груди. — Это всё плод фантазии. Несуществующие люди, я их просто выдумал. — Гон не заметил, как впервые соврал; он был расстроен и почему-то так зол на себя и весь этот новый, подаренный одному ему мир... Очень хотелось закричать или пнуть ногой что-то, но вместо этого он повернулся и хмуро посмотрел на Хисоку. — Обними меня. — О, мне не послышалось? — Не послышалось. Я сказал: обними меня. Хисока фыркнул и стянул с себя дорогой пиджак; опустившись на одно колено, он послушно протянул к Гону ладони. Было что-то такое в тепле, которое дарил ему новый Хисока… Хисока-актёр, Хисока, носящий костюм, Хисока, не жаждущий чьей-либо крови. — Не думал, что скажу это, но мне нравятся властные нотки в твоём тоне, малыш, — прошептали Гону в покрасневшее ушко. — Д-дурак, — Гон смутился и попытался оттолкнуть Хисоку, когда вспомнил, что сам попросил мужчину коснуться его. Ну и ладно. Сердце давно уже билось чаще, если Хисока был рядом, когда он обнимал, когда целовал… когда просто смотрел на него. Хисока сплёл вместе их пальцы, убрав из руки Гона тонкий, заточенный остро алый карандаш. Ненастоящие Курапика и Леорио по-прежнему жались к груди, отчаянно закрывая собой глубокую рану на сердце.

***

Щёлкая пальцем по кнопкам на пульте, Гон откровенно скучал: по телевизору не шло совсем ничего интересного. Откинувшись на спинку дивана, он перевёл взгляд в ту сторону, где сидел в мягком кресле Хисока… Как странно: Хисоки там не оказалось. — Хисока? — громко окликнул Гон. — Я здесь, — раздалось из соседней комнаты. Гон бросил в сторону пульт и быстро спрыгнул с дивана. — Что делаешь? — поинтересовался он, подойдя и остановившись у двери. — Разбирал старые книги и неожиданно нашёл кое-что. — Хисока, сидевший среди груды коробок, улыбнулся, показывая ему потрёпанный светлый томик. — Что это? — с интересом спросил Гон. — Сборник детских сказок, — пояснили в ответ. Хисока выдержал огромную паузу, прежде чем снова продолжил: — Мать читала их мне, когда я был ребёнком. Гон прошёл вглубь комнаты и осторожно опустился с ним рядом. Слышать о прошлом Хисоки было чем-то… необычным и новым. — Тебе нравились эти сказки? — аккуратно поинтересовался он. Хисока хмыкнул и перевёл взгляд на окно — там, снаружи, уже темнело закатное небо. Новый Хисока редко уходил от ответа, что, несомненно, очень нравилось Гону. Его молчание чаще всего означало согласие… и ещё, как бы смешно ни звучало, у Хисоки нынешнего было самое настоящее прошлое. — Почитаешь мне на ночь? — попросил тихо Гон. Хисока сжал губы в строгую линию. — Как же ужин? Ты ведь ещё даже не ел. — Ничего, я совсем не голодный… Погоди, я переоденусь и мигом вернусь! — Гон помчался в свою комнату за пижамой и пледами. Хисока хитро, совсем по-лисьи, прищурился, увидев Гона в лёгкой майке и свободных штанах. — Вот, давай сделаем из пледов шалаш, — переодевшийся Гон оживлённо сооружал из твёрдой ткани постройку. Почувствовав, что Хисока рассматривает его, он покраснел и вслух возмутился: — Ты мне совсем не помогаешь, Хисока! Вот закончу и тебя в свой шалаш не пущу. Хисока рассмеялся в ответ. — Понял-понял, уже помогаю. На полу шалаша Гон расстелил пушистое одеяло, поставил рядом настольную лампу и чашку топлёного молока. Шалаш вышел просторным, но не очень высоким; Хисока нагло воспользовался этим, усадив Гона к себе на колени и слегка согнувшись — так, чтобы Гон спиной прижимался к нему. — Здесь было много интересных мне сказок, и всё же многие из них я давно успел позабыть… Прекрасно помню до сих пор лишь одну: ту, что о скромном синем слонёнке. — Хисока открыл потрёпанную временем книгу, и затрепетали под ловкими пальцами пожелтевшие стайки страниц. Гон затаил дыхание, приготовившись слушать. Хисока рассказывал сказку, словно играл ещё одну роль; были здесь и мальчик, и мама, и папа, и придуманный мальчиком слон, который почему-то был синим-пресиним... Родители улыбались выдумке сына, всё говорили ему: «Не бывает на свете синих слонов, милый». Дни перетекали в недели, недели — в месяцы; со временем и сам мальчик перестал верить в то, что слонёнок, друживший с ним, был похожим на море. Синий слон вздохнул печально, завязал еду в узелок и ушёл, одинокий, в саванну. Никто больше не верил, что он существует, и в один из пасмурных дней его кожа потеряла свой цвет. Синий слон навсегда теперь стал пепельно-серым. — Это слишком грустная сказка, — дослушав, нахмурился Гон. В голове вмиг всплыло то, что он пытался забыть — так невовремя, слишком некстати: вот он приходит на поединок с Хисокой, они сражаются, и всё вроде бы проходит как дóлжно — он был полностью готов к их последней, решающей битве… Новый противник явился нежданно: наёмники кайзера соседней страны, которому отец Гона, Джин Фрикс, перебежал неосторожно дорогу. Гон ненавидел, что так ярко помнил тот день — день, когда умер вместе с Хисокой. — Разве грустные сказки так плохи? — Хисока отложил книгу и уткнулся носом в ямочку на хрупком плече. Гон вздрогнул, но не отстранился. В тот неправильный день они прервали дуэль — Гон до сих пор ощущал безграничную ярость Хисоки. Хисока боролся с ним, на его стороне, против тех, кто помешал их сражению. Их было слишком много, больше, чем шестеро на одного. Их было слишком даже для жажды Хисоки. — Нет, грустные сказки не плохи, но мне кажется, они отбирают у людей часть надежды. Руки Хисоки скользнули от груди к его талии, и Гон задрожал, увидев перед собой как наяву: он, зажимающий рваную рану в боку, и Хисока, вместе с ним истекающий в переулке города кровью. — Ты слишком серьёзен для своих юных лет, — вздохнул над его ухом Хисока. В горле у Гона возник отвратительный ком, так что пить молоко уже совсем не хотелось. Он вспомнил, что в последние минуты ему было страшно — страшно умереть одному, в безликой глухой пустоте; рука Хисоки всё ещё обнимала его, и Гон пожелал — слабо, уже почти неосознанно, — чтобы в следующей его жизни Хисока был рядом. Глупая, смешная прихоть угасающей плоти… Было что-то правильное в том, как их кровь, стекая, смешивалась вместе. Когда Гон открыл глаза, в новом мире не оказалось охотников. Не было тёти Мито, бабули, Китового острова. И Киллуа, Курапики, Пауков тоже не было... — О чём бы ты сейчас ни думал, малыш Гон, забудь. Прошлое навсегда останется в прошлом. — Хисока поправил сползшее с них одеяло и мягко вернул чашку молока в руки Гону. Гон не переставал поражаться тому, насколько проницательными иной раз были нынешний и прежний Хисока. — Да… Наверно, ты прав. Моё прошлое точно останется в прошлом. — Гон посмотрел на изящную керамическую чашку: ни единого скола, зазубринки. Помнится, в его прежнем доме многие кружки были глиняными, большими и как будто бы неуклюжими; тётя Мито сама рисовала на них обезьянок, лисиц, оленят. Каждая кружка имела свою историю… Будет ли у этой чашки хорошая сказка? — Я могу подогреть молоко и сделать нам обоим какао, — предложил Хисока, заметив, что Гон так и не притронулся к напитку в руках. — Горячее какао для грустных маленьких мальчиков, — он потрепал Гона по голове, издавая короткий смешок. — Ладно, — рассеянно кивнул Гон, в последний раз тронув золочёную кромку пальцами. Хисока взял чашку и бесшумно покинул шалаш. Гон остался со стылой, щемящей душу тоской, что пришла вдруг на смену теплу за спиной. Хотелось снова взглянуть в знакомые лица с рисунков. Или закутаться в одеяло с головой. Хотелось, чтобы Хисока поскорее вернулся. Лучи искусственного света лампы согревали страницы, среди строчек которых когда-то жил синий слон. — Не скучал без меня? — спросили рядом с усмешкой. Гон поднял глаза на Хисоку и заставил себя улыбнуться. От его старой жизни мало что сохранилось: воспоминания об экзамене, доме, друзьях, шрам под левым плечом и с зелёным отливом волосы. Всё остальное исчезло, навеки ушло; в новом мире остались лишь он да Хисока. Хисока-актёр, Хисока, носящий костюм, Хисока, не жаждущий чьей-либо крови. — Так уютно, — сказал доверительно Гон, устраивая голову у него на коленях. Хисока хмыкнул и взял с какао стакан, сделал пару глотков, подцепил с пола книгу. — Так о чём это мы… Точно, сказки. Могу почитать что-то бодрое и простое, раз на грустное у тебя аллергия. — Да, хорошо. — Гон прикрыл веки, стараясь не думать о крепкой руке, привычно оглаживавшей линии рёбер под майкой. Перед мысленным взором возник образ Хисоки — настоящего, неподдельного первого. Интересно, если бы Гон попросил, почитал бы ему книжку прежний Хисока?.. Движения пальцев прекратились вместе со сказкой. Гон заметил это и осторожно приоткрыл левый глаз. Хисока смотрел на него внимательно, изучающе. Не хмурил брови, но был на редкость серьёзен. Возможно, снова хотел поцеловать. Он увидел, наверное, что Гон ещё бодрствует, потому что вдруг улыбнулся, лукаво сощурив глаза. Эта хитринка, плутовской лисий взгляд… Возможно, он тоже был настоящим Хисокой. Тоже красочный, яркий, так что слепило глаза… — После сказки — поцелуй для Шута, — шепнул Гон, облизав пересохшие губы. Хисока расплылся в улыбке, напоминавшей чем-то опасный оскал, но Гон знал: Хисока его не обидит. В поцелуй он вложил всю свою горечь и боль. Поцелуй вышел тёплым, со вкусом какао. В эту ночь Гон так и не вернулся в постель — он заснул в шалаше, убаюканный речью Хисоки.

***

— Ты так сильно хочешь поехать туда? Гон воодушевлённо кивнул. — Хм, ну ладно, — Хисока оторвался от экрана и выгнул скептически бровь. — Мы могли бы сходить в галерею, цирк, театр, кино, устроить рыбалку или, на худой конец, пострелять по зайцам из лука, но среди сотен других развлечений ты решительно выбрал именно это. Не так я представлял себе наш выходной… И давно у тебя интерес к травмирующим видам спорта? — Не знаю… наверное, с детства? — задумался Гон. Хисока коротко фыркнул и с любопытством взглянул на него. — Ты всё ещё полон сюрпризов, Гон-кун. Гон в смущении почесал пальцем щёку. Хисока снова вернулся к ноутбуку, щёлкнул пару раз мышкой, и на экране выплыло признательно-радостное «благодарим за покупку». Через два часа Гон стоял у входа в громоздкое пятиугольное здание, сжимая пальцы Хисоки в одной руке, в другой держа два билета на шоу «Ад в клетке». В этом мире совсем не знали о нен; аура казалась скорее необычным чем-то, магическим. Люди вступали в бой, полагаясь на одну лишь физическую мощь — так же, как Гон с Киллуа когда-то. Два десятка людей собрались внутри, вокруг ринга; семь сотен рассаживались по местам, предвкушая грандиозное шоу. Ровно в шесть загудели динамики. Под аплодисменты и музыку два бойца вышли на ринг. Гон смотрел на их бой, краем глаза следя за Хисокой. Один из бойцов был невысокого роста; Гон неосознанно начал сравнивать себя с ним. Сохранял в своей памяти каждый хук, каждый шаг, кусал губы, когда тот не удерживал соперника в клинче. Хисока рядом молчал и даже не шевелился, казалось. Через тридцать минут ринг окружила стальная тюрьма, и зал заревел, закричал, забесился. Матч стал напряжённее — ставки поднялись; ни один из соперников не остановился бы на первой пролитой крови. Гон заламывал в волнении пальцы, случайно заметив: бой похож на его. На тот, когда они сражались на Арене с Хисокой. Такой же силы удары, схожие трюки, приёмы… Хисока наблюдал за всем молча, прищурив глаза, блестевшие живо в искусственной полутьме. Кульминация близилась: один из бойцов начал сильно сдавать. Пропускал удары и выпады, слабо парировал. В крепком третьем захвате он пытался подняться, но не сумел из-за напора противника. По кованым прутьям забила рука — низкорослый боец признал своё поражение. Зал опять зашумел, с восторгом приняв победителя, и Гон хлопал вместе со всеми, жалея, что его фаворит одержать верх так и не смог. Комментаторы подытожили матч, два бойца, отдышавшись, пожали крепко друг другу руки. Снова — музыка, гомон; поднялись сотни зрителей с мест… Вот и всё. Этот зрелищный бой был окончен. Гон вышел на улицу, в вечер без облаков, и вдохнул свежий воздух всей грудью. Подошедший Хисока опустил руку ему на плечо. — Я так рад, что мы всё-таки сходили сюда, — Гон улыбнулся и сцепил на затылке пальцы. — Что ж, я рад, что ты рад. Признаться, я был удивлён, что в боях без правил тоже имеются правила. — Хисока слегка подтолкнул его, направляя к машине. — Потому что правила должны быть всегда, иначе что интересного в бое без правил? — размышлял на ходу Гон.— Всё можно делать: кусать, душить или даже убить… Кстати, этот матч — тебе он понравился? Хисока хмыкнул, доставая ключи от авто. — Это странно, но я как будто почувствовал себя дома. Гон замедлил шаг, услышав последнюю фразу. — Скажи же, слишком нелепо звучит? — рассмеялся, открывая машину, Хисока. Сердце Гона забилось быстрее. Он надеялся, верил, но всё же не ожидал, что Хисоке понравится это. Помедлив немного, он подошёл и с волнением сжал руку Хисоки. — Мы можем и в следующие выходные приехать сюда? — спросил осторожно, с затаённой надеждой. Хисока долго вглядывался в его лицо, прежде чем широко улыбнуться и ответить, потрепав по волосам: — Ну конечно. Уже сидя в машине, Гон понял, насколько устал. Сказалось, видно, никак не отпускавшее напряжение в теле… Очень плохо получалось не думать о былом — мысли то и дело возвращались к собственной смерти. Резкий свет фонарей, проносясь, бил в лицо. Гон моргнул. На душе стало как-то тоскливо. Иногда в такие моменты — как сейчас, например, — он тайком смотрел на Хисоку, и так и хотелось заговорить обо всём, начать вдруг: «А помнишь...» Хисока, конечно, не помнил. Гон, наверно, никогда не сумеет принять это. — Поставить твою любимую песню, Гон-кун? — Да… Спасибо, Хисока. — Гон улыбнулся и получил в ответ тихий смешок. В этой жизни Хисоку вновь не заботило прошлое, но Гон решил, что всё равно расскажет ему обо всём. Обязательно. Но — всему своё время. Гон вздохнул, слишком грустно для мальчика тринадцати лет, и перевёл взгляд на окно, подперев щёку мягкой ладонью. Когда-то он поведает Хисоке красивую сказку о том, как они оба погибли, сражаясь с врагами плечом к плечу, и как в последние минуты он прижимал Гона к себе, успокаивая, не желая отдавать в лапы смерти… Возможно, Хисока поверит ему. Возможно, серый слон снова сможет однажды стать синим.