По схеме Боуи

Всё началось с яблока. Безупречно написанное по всем правилам хрустальное надкушенное яблоко было настолько реалистичным и гладким, что, казалось, протяни руку - и ты порежешься о его острые грани. Оно отсвечивало, бросало блики на окружение и искрилось исходящим от него светом. И лежало в изрезанной им же окровавленной ладони безобразной нагой Евы. Девушка на работе была выполнена настолько небрежно и сюрреалистично, что выглядела неуместной рядом с таким произведением искусства. Рваные мазки, резкие углы на сгибах конечностей, вырвиглазные химозные цвета. Вокруг шеи, аки петля, её обвивал змей-искуситель, да так, что от напряжения лицо дамы было почти мертвенно серым, но не снимало гримасу подлинного наслаждения. От такого наглого надругательства над религиозными образами вся приемная комиссия союза художников Японии, пришедшая на выставку и не ожидающая увидеть там работу неизвестного художника, стиль которого был не похож ни на один из выставленных, только пену изо рта от бешенства не пускала. Они остервенело сверлили глазами сие творение и скалились, словно стая шакалов. В этот день там должны были быть вывешаны только картины художников, четко числящихся в строгом списке участников. Но никак не это чудо, если его язык повернётся так назвать. — Это Богохульство! — шипя сквозь зубы, высказалась одна из членов комиссии. — Кто допустил вывешивание этого срама здесь?! Этого нет в списке! — поддакивал ей другой критик, ненавистно маша на картину рукой. Ишигами не давал смыслу слов коллег долететь до него. Он подошёл к застеклённой работе ближе всех и, крепко нахмурившись, буравил яблоко взглядом. — Снимите это кто-нибудь! — раздался ещё один истеричный голос. Сенку поднял камеру, настроил свет так, чтобы ни одна деталь не ускользнула от него при дальнейшем рассмотрении после и… Щёлк! — О, Господи! Из верхнего края рамы с внутренней стороны на картинку хлынула кислота. То, что так сильно оскорбило критиков, повергло их в шок, их величайшее удивление, так выводящее на эмоции, с высочайшей скоростью исчезало с глаз. Она исчезала: закатанные покрасневшие глаза Евы растекались так, будто слёзы ее разъедали кожу; растрёпанные и угловатые, а местами вьющиеся волнами волосы потоками стекали вниз; змей-искуситель сползал грязными серо-зелёными разводами; а прекрасное хрустальное яблоко исчезало под слоями этого кошмара шизофреника. Сенку ошарашенно смотрел на то, как экспонат уходит в лету, но в момент, когда из-под слоёв стёкшей краски стал просвечиваться шрифт, надменно хмыкнул. «Понравилось представление?» — было выведено красивым готическим шрифтом. Когда оставшаяся краска сошла до конца, на свет вышла подпись. Киношита Орочи. — Вот уж действительно змей*, — усмехнулся Ишигами, смотря на дисплей с ещё не сошедшей с холста дерзостью. Как выяснилось позже, никто из работников не сможет дать вразумительный ответ по поводу того, как, откуда и когда появилась эта картина. А уж тем более, кто её принёс. Охранники выставочного зала только вяло пожимали плечами и разводили руки в стороны на все вопросы. Ишигами обошёл всю выставку и не нашел ни единой зацепки. Скорее всего, механизм по уничтожению в действие был приведён напрямую, а не в обусловленное время — кто-то из зала по настоянию свыше дождался, пока Сенку сделает фото. Критик усмехнулся, зачёсывая объёмную непослушную шевелюру пятернёй и отложил распечатанное фото в сторону. — Какие детские игры, — он откинулся на спинку кресла за рабочим столом и ещё раз с прищуром оглядел распечатку. — Посмотрим потом, что из этого выйдет. Ишигами нравились авантюры. А особенно ему льстило, когда рассчитывали именно на заинтересованность Сенку. Он предрекал, насколько это взрывное появление будет греметь на слуху у журналистов уже на следующий день. Следующего появления некого Орочи Сенку ждал сильнее, чем звания члена союза художников Японии в свое время. Огромная открытая площадь в центре Токио пестрила разношёрстными авангардистскими результатами экзистенциального кризиса творцов, но внимание было приковано вовсе не к ним. В этот раз Орочи оправдал значение своего имени. Змея. Гигантская змея из стекла, папье-маше и искусственной кожи, огибающая витиеватым узором территорию вокруг мольбертов и постановок с картинами и якобы спускающаяся с неба. Хвост ее был приподнят под четким углом на расстоянии около двух метров над землёй так, будто там есть устойчивая поверхность. Сенку широкими неспешным шагами обошёл её от самого кончика хвоста до гордо вознесённой головы с опущенным в центр звёзды на монолитной мраморной плите носом. Глаз её зиял огромным отшлифованным чёрным ониксом с круговыми разводами. Он опустил взгляд в центр звёзды. — Действительная величина души, — перевёл он с латыни и хмыкнул. — И что ж, раз такой великодушный, не появишься, змеёныш? — Разговариваете с себе подобными, Ишигами? — послышалось из-за спины, на что Сенку даже оборачиваться не стал, и так было понятно, кто там. — Уж кто бы говорил, Ксено, — отмахнулся критик и сфотографировал елейно выведенную надпись. — Я бы отнёс себя к другому подвиду животных. — Например к ящерицам? — Я не хочу обсуждать это с тобой. — Что думаешь по поводу этого? — Змеи? Ишигами кивнул и провёл ладонью по шершавой поверхности «чешуи». — И предыдущей работы. — Не понял, почему остальные так раскудахтались, — Хьюстон пожал плечами и обошёл монолит, становясь рядом с Сенку и буравя взглядом чёрный камень. — Работа очень даже сильная, и этот Киношита грамотно использовал приёмы совмещения техник для передачи нужных эмоций. Да и сами религиозные знаки были поданы не так пошло, как кажется при первом рассмотрении. Очень даже элегантно. — У него слишком большое эго для такого малоизвестного художника. И размах, — задумчиво выдал младший творец и прощупал скульптуру на наличие внутренностей. — Я думаю, имя не его. За ним стоит кто-то уже получивший известность и привыкший к эпатажным выходкам. — Вполне можешь ошибаться, Сенку. Всё-таки, ты и сам даже в самом начале вёл себя величаво не по статусу. — Двух Сенку Ишигами быть не может, — решительно отрицал парень, придя к выводу, что фигура не полая. — Какое самомнение, — закатил глаза Ксено и отшагнул, отмахиваясь от него. — Рациональное наблюдение, я бы сказал. — Как угодно. Как только старший коллега по цеху отошёл на несколько метров, а Ишигами в конечном итоге всё-таки сфотографировал всю фигуру целиком, послышался треск, и все присутствующие оглянулись на звук. Фигура стремительно начала расходиться по швам, начиная от головы. Откуда-то заиграл пиковый момент «богемской рапсодии» голосом вечно живого Фредди Меркьюри и тихое шипение. Вместе с тем, как песня начинала набирать обороты, змея с сокрушительным успехом рушилась и, грохоча, падала на брусчатку. — О Боже, там змеи! — заверещала девушка откуда-то из области хвоста. И действительно. Из останков громадины с тихим перешёптыванием выползали наружу полутора- и двухметровые полозы разных окрасов. Сенку хмыкнул. — Каждый раз всё масштабнее? Слишком много игры на публику. По наитию опустившись и почти нежно проведя рукой по спине одной из змей, парень перешагнул через десяток пресмыкающихся и прошёл к центру развалин в надежде найти какой-то знак. Он там будет. Сенку в этом уверен. В той части, где у животного должно было находиться сердце, среди хвостов и позвоночников особо задержавшихся животных к одной из стенок прилегал расшитый гранатом мешок. Безжалостно разрывая ткань ногтями, Ишигами увернулся от вылетевших оттуда мотылей и усмехнулся всё той же готической надписи на красном полотне. «Знаешь, где искать» — Переходишь на личности, гадюка, — игриво огрызнулся художник, срывая ткань. Следующего пришествия долго ждать не пришлось. Змея была по-настоящему оценена критиками, те немногочисленные фотографии, что Сенку, скрипя зубами, отдал на рассмотрение коллегам, которые просочились в сеть, взволновали общественность и вызвали вокруг нового объекта симпатий ажиотаж. Так что псевдо-Орочи решился на собственную выставку, однако, ни лица, ни возраста своего решил не раскрывать даже так, а съёмка была строго запрещена. Люди получили то, чего хотели. Но совсем не то, на что рассчитывали. Выставка была организована шатре с цирковым куполом, а картины не выставлялись шпалерной развеской. Это были детальные репродукции чёрно-белых карт со скелетами, сложенные в пятиметровый карточный домик. Сенку на такое оставалось лишь глаза закатить. — Ты действительно в игры играешься — я понял. Можно было не подтверждать моей теории, спасибо. — Я думал, Ксено шутит, говоря, что ты общаешься с работами этого психа, — почувствовался терпкий запах табака и дорогого одеколона. — На выставках не курят, если ты не знал. — Я не на выставке, а в цирке, тут даже свой клоун имеется. — Да неужели, — фыркнул Ишигами и с осуждением посмотрел в чистейше-голубые арийские зеркала. Стенли немногозначительно выдохнул дым в сторону его лица. — Ксено не понравится. — Ксено не узнает. — Ой ли? — Если ты ему скажешь, будешь похоронен под грудой этих карикатур с ножом между лопаток. — Никто не говорил, что я достаточно доверяю тебе, чтобы повернуться спиной. — Никто не говорил, что для этого ты должен отвернуться. Ишигами фыркнул и сфотографировал громаду. — Съёмка ведь запрещена. — Я знаю. Сценарий из раза в раз не менялся. В этот раз крушение сопровождалось музыкой, под которую на арене появляются клоуны. Под энергичный аккомпанемент из центра купола свесилась метровая булава и, раскачиваясь аки маятник, сбила верхнюю карту. Цепной реакцией картины начали складываться, и когда их падение завершилось, Сенку, кинув Снайдеру насмешливую ухмылку через плечо, прошагал к руинам творения. На самой вершине груды покоилась картина с танцующим на шаре половинчатым Джокером. На остриях его шапки располагались все четыре масти, а на щеке — выведенный тушью символ пики. — Исчерпывающе, Менталист, — улыбнулся критик и, не отрываясь от рассмотрения картины, крикнул, — Стенли, я не чувствую ножа в спине. После этого перфоманса критики окончательно сняли с себя маски праведников и приняли свое поражение перед новоиспеченным мастером эпатажа. Уже на следующий день Орочи признали, и хищные ястребы-журналисты накинулись на эту новость, изрывая её в свои репортажи, как тушу свежеубитого животного. Сенку, в свою очередь, снова досталось внимание, как к единственному, кто успевал фотографировать деяния. Отбиваясь от репортёров самыми нечеткими фотографиями, как «единственными», Ишигами старательно скрывался от прессы. И вот — то, чего ждала публика ещё с появления хрустального яблока. Киношита Орочи объявил боевую готовность журналистам, и те остервенело зачистили объективы камер и многократно запроверяли аппаратуру. Он готов явить свой лик публике. Из этого, несомненно, тоже собиралось вылиться эффектное шоу. Ишигами в этом не сомневался, посему, увидев объявление о костюмированном балу, закатил глаза, но смиренно пошел подбирать себе образ. Поправляя чертячьи рожки, которые всё так старательно норовили сползти с объёмной шевелюры, Сенку петлял между разношёрстной толпой. Кого здесь только не было: вампиры разных мастей, живые мертвецы, чумные доктора, йокаи, фурии, ангелы. «Явили миру свои истинные обличия», — иронично подумалось Ишигами уже на подходе к сцене. Самый настоящий цирк уродов, а эпицентр скопления сей нечисти — небольшое угловатое возвышение с расписанным всевозможными рунами чёрно-белым гробом. Естественно, куда же без этого. Исходя из обсуждений вокруг, все ждали, что сам Орочи появится из могильного ящика — и никак иначе, и, затаив дыхание, рассматривали его со всех сторон. Сенку старался оставаться беспристрастным, потому что ну негоже члену комиссии союза художников Японии выделять какого-то безликого деятеля, который даже свои работы целыми после представления народу не оставляет. — Ставлю на то, что он будет графом Дракулой, — отозвался Хром по правую сторону от Ишигами. — Если уж и скидывать с себя завесу тайны, то с его умением в спецэффекты, все ждут от него чего-то подобного. Сенку хмыкнул. Хром был хорошим парнем, и если чего-то хотел, то к достижению цели шёл стремительно, уже сейчас активно проявлял себя на выставках, даже студию свою открыл. Но простым был, как карандаш два бэ. — Вот именно, что все от него этого ждут. — А ты что думаешь? Не, ну, можно было бы Сатаной ещё — атмосфера подходящая, — простодушно пожал плечами парень, поправляя волчьи уши громадной перчаткой-лапой. — Ничего я не думаю. Только то, что затея с костюмами бредовая. — Ну, не знаю. Рури понравилось, — Хром оглянулся на блондинку, которая элегантно разглаживала складки на платье Золушки, и одарил её любовным взглядом. Сенку закатил глаза. И в этот момент свет в зале погас. Публика оживлённо загалдела и, когда сцену озарил свет софитов так, что каждая руна на гробу засветилась более отчётливо, откуда-то из-за кулис заиграл похоронный марш. Ишигами уж было подумал, что выше его брови подняться точно не могут, но он умеет себя удивлять лучше, чем кто-либо. Потому что именно тогда могильный ящик внезапно вспыхнул пламенем. Огонь взвивался вверх и переливался из синего в зелёный, из зелёного в желтый, а из жёлтого радостно окрашивался в фиолетовый. «Серьёзно? Хочешь похвастаться познаниями в химии?» — подумал художник и услышал стук. Зал ошарашенно затих. Из гроба слышался стук, шуршание, мычание и истошные стоны. Кто-то из толпы закричал. Музыка тем временем становилась всё громче и в итоге стала настолько оглушительной, что Ишигами, скривившись, заткнул уши. И тут под гробом открывается люк, и тот с грохотом летит под сцену. Помещение снова погружается во мрак, и кто-то из присутствующих в дальнем углу даже тихо похныкивает. Ишигами же, игнорируя пляшущие в глазах звёзды от внезапно исчезнувшего пламени, таращится в темноту молча. Марш резко замолкает. Зал заполняет гробовая тишина. В дальнем углу кто-то внезапно начинает аплодировать и толпа в непонимании оглядывается на источник звука. Стуча короткими каблуками по паркету, сквозь сборище нечисти вальяжно лавирует тёмная фигура. Глаза, мало-мальски привыкшие к темноте, различают, как кто-то, обойдя сцену сбоку, поднимается на неё по ступеням и садится на край. Фигура закидывает ногу на ногу. Сенку хмыкает. Под аккомпанемент из двух хлопков зал снова заливается светом. На толпу с лисьей ухмылкой смотрит худой жилистый мужчина в простом чёрном фраке. Округлое бледное лицо обрамляет располовиненная чёрно-белая шевелюра. — Понравилось представление? — напоминает Асагири первую подпись Орочи после исчезновения с лика земли безобразной Евы с хрустальным яблоком. — Надеюсь, задумка с сожжением гроба была не слишком пошлой? Кажется, я переборщил с пафосом, — он усмехается и улыбается шире, оголяя перед толпой голливудскую актёрскую улыбку во все тридцать два.— Киношита Орочи умер. Его никогда не существовало. Всё, что вы видели, сотворил я, Асагири Ген - всегда к вашим услугам. Сенку фыркает и, скинув надоевшие рога на пол, поднимается к нему на сцену, усаживаясь рядом. — Да уж, финал можно было бы и интереснее обыграть, болтолог, — опираясь локтем на свое колено, говорит Сенку, и Ген умильно склоняет голову на это заявление. Ксено, до этого молча стоящий позади него, понятливо усмехается и складывает руки на груди с видом раздосадованного родителя. — Видите ли, многоуважаемая комиссия и достопочтенные зрители, — продолжает Ген, — если бы я начал выставлять свои творения под собственным именем, вы бы восприняли это неправильно. Моя устоявшаяся актёрская карьера не позволила бы мне состояться как художественному деятелю, ведь понималась бы вами исключительно в качестве желания нажиться на собственном имени, пользуясь положением. Меня такое не устраивало, — он заправил прядь за ухо и чуть нагнулся вперёд. — Вот тут-то мне и помог уже известный вам член художественной комиссии. Кстати, спасибо за сотрудничество, Сенку-чан. — Обращайся, — Ишигами гордо хмыкнул и со скучающим видом ковырнул пальцем в ухе. — Без его помощи моя Ева бы не попала на ту выставку. Ему всего-то нужно было сделать вид, что ничего не знает, подумать только. Я, безусловно, не хотел никого обидеть, но это помогло мне показать вам, насколько же двойственны ваши стандарты. Кстати, профессор Ксено, спасибо и вам, что замолвили за меня словечко, — сладко промурлыкал Асагири и выпрямился. — Рад, что смог впечатлить вас своими работами. Хьюстон с видом, полным осуждения, посмотрел на сидящих на сцене снизу вверх и усмехнулся. — Да если б я знал, крысёныш, ты бы не получил ни единого хвалебного слова. — Как лицемерно, профессор! — с глубоко оскорблённым видом парень положил руку на сердце. — Но я так и думал. Посему это всё и затеял. Всем спасибо, что пришли!

🃏💀🎨

После бала публика во всех соцсетях, куда просочилась информация об истинном лице Киношиты Орочи, разделилась на два лагеря: одни всецело и полностью направили на Гена свое осуждение, а другие восхищались им пуще прежнего. Асагири же радовался абсолютно любой реакции, потому что: «Антиреклама тоже реклама, Сенку-чан!» — а Ишигами наблюдал за всем со стороны, как зритель, которому дали пропуск за кулисы. — Тебя действительно устраивает, что половина интернета тебя ненавидит? — поинтересовался художник, буравя взглядом Генов висок. Артист отвлекся от старательного выведения ровной стрелки около зеркала и с лукавой ухмылкой посмотрел на собеседника. — Милый мой, я довожу сорокалетних дядек до истерики — до суицида не позволяет этикет, общественное осуждение — это последнее, о чем я волнуюсь. Да, я доказал, что приёмная комиссия — это кучка лицемерных снобов, так что своего всё равно добился. Меня все устраивает, — улыбаясь, как довольный кот, он наклонился ближе к парню. — А что, волнуешься?~ Сенку хмыкнул. — Просто хочу обезопасить себя от всеобщего негодования. Если ты вдруг разведёшь публичный скандал, меня он заденет, ведь я тоже участвовал в организации твоей аферы. — Ой, да кому ты врёшь, — парень развернулся обратно к зеркалу. — Я-то знаю, что ты просто меня любишь и таким образом проявляешь небезразличие. Ишигами пожал плечами. — И это тоже. Я в целом не отрицаю. — А я знал!~