О потерянном смехе

      Если вдуматься, то Габриэль был самым человечным из небесных созданий. Хотя, в силу своего характера, он скорее принадлежал к двум мирам одновременно: живому и мёртвому. Архангел-фокусник всегда выходил за грань понимания Сэма, он был крайне сложен в интерпретации — поначалу казался классическим монстром из тех, кого убивали Винчестеры, его характер выглядел испорченным, прогнившим насквозь, он олицетворял собой массу негатива, однако силой обладал огромной, и охотники немного боялись его, божество из скандинавского пантеона, как-никак.       (Хтонические существа, какими бы они ни были по своей сути, воплощали необузданность мира. И их всегда боялись и будут бояться.).       Однако потом он показал себя Сэму с неожиданной стороны. Произошло это тогда, когда тот узнал историю «ложного» Локи. Конечно, для Дина ничего не изменилось — Габриэль, Гэйб, как был очередным чудовищем-убийцей, так и остался. С младшим Винчестером всё было не так. Да, мёртвых не воротишь, но человек с ужасом узнал в архангеле себя. Бесполезный с точки зрения окружающих, смотрящий на конфликты со стороны, а в случае чего — бегущий. Бегущий далеко, снедаемым неправильным чувством вины — это его жизнь, почему бы не делать то, что хочешь? Навязанное чувство вины за каждый свой шаг, банальный страх своей семьи. Желание, чтобы всё это наконец закончилось. Просто закончилось.       (Смерть от рук брата в истории, где ты лишь второстепенный герой, ха-ха. Где-то такое уже было, разве нет?)       Что прятал Габриэль под этим слоем смеха и шуток? Что таилось на дне его личной бездны? Была ли там пустота с самого начала? А, может, наоборот — необъятное скопление галактик упований, любознательности и обожания мира? Так или иначе, все эти галактики рухнули в одночасье, когда спала пелена с глаз: небесная семья — фикция, каждый здесь готов подвергать другого бесконечным мучениям, человеческий мир — игрушка в руках бога, бессмысленно и чрезмерно жестокого, а он сам, архангел Габриэль, — не более чем звено бесконечной цепи. Ненужное никому.       И он бежал, спрятался за чужой личиной. Нет защиты лучше, чем прятать собственное лицо. Но какова цена? Она печальна и жестока — носитель такой маски теряет со временем своё «я», становясь бездумной оболочкой.       Габриэль боялся стать полым, бездушным, как его братья. Но можно ли выжить иначе в таком мире?       (Когда он смеялся, глаза его не смеялись).       Сэм никогда не понимал смысла скрывать свою скорбь. До этого дня. Он никогда не задумывался, какого быть единственным плачущим на чьих-то похоронах — а тут даже не было похорон, и от этой мысли рвали душу ржавыми железными когтями, как вороны ещё живого, но раненного бойца, забытого на поле битвы. Вся планета продолжает смеяться и без Трикстера, она аплодирует своему закату, в то время как в одном человеке сгорает целая вселенная. И горит ведь предательски медленно, сбрасывая один за одним лепестки с только-только сформировавшегося бутона непонятных, неправильных чувств в пустоту. Охотник не успел осознать это чувство, оно обрушилось на него стометровой волной раскалённого железа, стоило потерять его вечно задорную причину.       (Ведь мы можем понять, насколько мы на самом деле что-то ценим, только лишившись этого).       Во сне у Габриэля была улыбка. Необычная для него — не широкая и артистичная, а мягкая и лёгкая, но выглядела она до того правильно, что язык не поворачивался назвать её искусственной. А ещё эти тёмно-болотные глаза сверкали как два огранённых изумруда, и Сэму казалось, что ещё пару мгновений и эти омуты затянут его куда-то: в иной мир, где деревья кронами подпирают небеса и нет никаких забот, нет Апокалипсиса, ангелов, монстров, демонов и всего прочего. Это было действительно странно — от такого, как Габриэль, ждёшь чего угодно, кроме спокойствия.       (Или архангел лишь хотел, чтобы так думали?)       Во сне Габриэль целовался так, что захватывало дух. Сэм наслаждался, не взирая на то, что единственный источник страсти был только лишь у него в голове — сны с мёртвыми не делят, ох и ах… Наутро охотник вновь погрязнет в самобичевании и смущении, но сейчас Винчестеру было решительно всё равно. Хоть где-то, хоть как-то, хоть… С живым. Пускай и нереальным.       (Но судорога удовольствия, молнией пронзившая тело спящего, была настоящей).       Проснулся Сэм с необъяснимой лёгкостью в груди. Где-то там на горизонте ещё маячил Люцифер, но всё естество младшего Винчестера переполняла странная надежда.       (Словно у него за плечом стоял собственный архангел).