Безумие крошки Лотти

В гримерной царил полумрак — лишь несколько догорающих свечей, ронявшие капли воска на жирандоль , освещали небольшой туалетный столик. Кристина сидела за ним, понуро перебирая опавшие лепестки роз. Она подобрала этот букет, отброшенный после выступления Карлоттой, и поставила к себе, фантазируя о том, как влюбленный почитатель одарил ее этими благоухающими красными бутонами. Но, как и цветы — фантазии Даэ вяли, ссыхались и тускнели. Ничто не способно было разжечь в ней прежний огонь после смерти отца. Кристина чахла, а вместе с ней и её талант. — Где с белым цветом алый слит, Там спрятан грех под маску: Ведь щеки женщин страх белит, А стыд бросает в краску. И где тут стыд, и где тут страх — Уразумей, поди ты; Ведь от рожденья на щеках У них два цвета слиты , — Кристина разложила сухие лепестки на белый чистый платок, чтобы после завернуть и спрятать. Она сама не знала зачем это ей нужно, но отчего-то желала сохранить их на память, словно нечто сакральное. За окном раздался гром. Подул сильный ветер, отчего шторы в гримерной заплясали раздуваясь. Кристина в испуге подскочила на месте. Она прижалась спиной к стене, беспокойно глядя на зеркало напротив. Старое, в полный рост, с резной позолоченной рамой. Оно всегда казалось ей таинственным, но Кристина страшилась порой даже смотреться в отражение. Сердце ее и сейчас билось чаще положенного, но виной тому гром или зеркало — было непонятно. На улице начался дождь; он усиливался с каждой минутой, заполняя парижские улочки своеобразными речками и озерцами. Девушка поежилась: домой она сегодня снова не пойдёт. Мадам Валериус не видела приемную дочь уже несколько дней, и ей вовсе не нравились ночёвки Кристины в Опере, но пожилая женщина не могла уговорить ее возвращаться. — Простите, мадам, сегодня Вы вновь уснете без моих песен, — Кристина прижала ладони к груди, грустно глядя в чёрное небо за окном. Даэ прошествовала к другому концу гримерной, осторожно обходя зеркало и остановилась подле портрета отца. Он глядел на неё с полотна всё тем же нежным и добрым взглядом, коим одаривал свою дочь каждый раз, когда она пела ему детские песни на шведском. — Папенька, без Вас всё не так! Вы забрали мой талант с собой в могилу! — Кристина уселась на холодный пол, а по щекам побежали слезы. — Я говорю ужасные вещи… Вы не виноваты в моем бессилии, папенька. Просто я сама ужасный человек. Она громко всхлипнула и уткнулась лицом в колени, позволяя солёной влаге впитываться в ткань платья. — Ты не права, моя милая Кристина, — в гримерной раздался мужской голос, отражающийся будто от стен. Невозможно было понять откуда он исходит. — Папенька? — Девушка подняла заплаканное лицо наверх — к портрету отца. — Нет, моя дорогая. Я тот, кто поможет восстать твоему таланту из пепла, ежели он являлся бы фениксом, — бархатный низкий голос очаровывал. Кристина поднялась с места, утерла ладонью мокрые щеки, и принялась всматриваться в каждый угол комнаты, чтобы отыскать ночного гостя. — Как Вас зовут, о незнакомец? — Имя всего лишь слово, я же — гармония духа и созидания. Даэ насторожилась. Верилось ей в таинственного спасителя с трудом. — Покажитесь! — Кристина повысила голос. — Немедля! Иначе я позову жандармов. — Не позовёшь, моя милая Кристина, — незнакомец говорил все так же размеренно и спокойно. — Отчего такая уверенность? — Девушка вертелась из стороны в сторону, взяла в руку пустой жирандоль для защиты, а может даже и для атаки. — Ты для меня — открытая книга, — девушке показалось, что голос его, превратившийся в шёпот, раздался возле уха. Кристина резко развернулась корпусом и оказалась прямиком напротив злополучного зеркала. В нем отражалась она — воинственная, хоть и напуганная, с растрепанными золотистыми кудрями. Даэ крепче сжала жирандоль в руках. За окном сверкнула молния, осветив гримерную. Кристина вскрикнула в страхе — позади себя, в отражении, она увидела на долю секунды высокий мужской силуэт. Руки девушки обмякли, «оружие» с грохотом упало на пол и разбилось. Кристина, в этот раз медленнее обернулась, но сколько бы не пыталась вглядываться в темноту — ничего не смогла увидеть. Ни мужчины, ни даже намека на чье-то присутствие. Комнату терзала напряженная тишина, прерываемая звуком дождя с улицы. Кристина слышала лишь его и собственное сердце, что бешено колотилось в груди. — Не пугайся меня, Кристина, — мужской голос снова послышался за спиной, а присутствие его владельца было почти ощутимо, но невидимый барьер не позволял девушке повернуть хотя бы голову. — Вы уже до смерти меня напугали, мсье. — Нет ничего глупее, чем смерть от испуга, — незнакомец усмехнулся. — А Вы многое знаете об испуге? — Кристина не ведала о чем говорить, но желала, чтобы мужчина не замолкал — настолько голос его манил и завораживал. — Я многое знаю о смерти, — голос отдалился, но шагов слышно не было, словно то говорил бесплотный дух, а не человек. — Постойте! — Девушка поспешила обернуться, но вновь никого не увидела. — Вы ведь тот, кого зовут Призраком Оперы? — Неважно как зовут меня другие, моя дорогая Кристина. Ты можешь звать меня своим другом, более тебе знать обо мне пока рано. Даэ в смятении стояла посреди комнаты. Буря чувств бередила девичье сердце. Серые дни без минуты счастья внезапно ожили в такую мрачную ночь. Этот мужчина ворвался в ее жизнь, и Кристина ощущала всеми фибрами юной души — с этого момента все изменится, нужно лишь протянуть руку навстречу переменам и… ему. Она побрела к небольшому светлому дивану, который был сделан в стиле Луи-Филиппа. Кристина устало опустилась на него, захотелось спать. В воздухе ощущался сладкий аромат. Он казался сказочным. Чьи-то руки бережно уложили ее на подушку и накрыли пледом. Тщетно пыталась девушка разомкнуть веки, чтобы увидеть этого человека. Только голос… лишь голос. — Спи крепко, моя Кристина.

***

Щебетание тоненьких девичьих голосов раздавалось со всех сторон. Из окна просачивался скромный солнечный свет, заполняя собой гримерную. Кристина поморщилась. Ей хотелось поспать еще, побыть в царстве собственных фантастических снов. В них была она — знаменитая и роскошная оперная певица, и… он. Таинственная тень, а не человек, но занимающий отныне не только мысли и все сознательное, но и скрытое на закромах подсознания. Несколько минут пролежала Кристина молча и без движения, смотря на белый в мелких трещинках потолок, пока голос самой старшей из присутствующих балерин не вывел девушку из омута грёз. — Так-так, — Сорелли встала подле дивана подбоченившись, — кто-то сегодня опять пользовался куриной слепотой и глупостью директоров. Может, пора рассказать им, что у них бесплатно живет маленькая шведская детка? Раздались ехидные смешки. Сорелли ткнула тонким кривоватым пальцем Кристину в щеку, на что Даэ лишь безразлично отмахнулась. — В таком случае, — Кристина поднялась с места и подошла к своему столику, усаживаясь за него, — я решу, что пришла пора рассказать о том, как кое-кто одалживает почти каждый день платья из реквизитов. Неужели у графов нынче нет денег на наряды своим любовницам? Даэ равнодушно говорила, наводя внешний лоск. Сорелли вспыхнула от негодования. Никто еще не говорил ей столь откровенные уничижительные речи. — Ты… — балерина в несколько порывистых шагов преодолела расстояние, что разделяло ее и девушку, — ты… да как ты смеешь?! Не смей говорить со мной подобным тоном, да еще и о таких вещах! Какое дело тебе до моей личной жизни? — Абсолютно никакого. Скучнее разговоров о твоей жизни — ты сама, — Кристина посмотрела на Сорелли в отражении своего зеркала. — И, кстати, директоры знают, что иногда я остаюсь тут на ночь. Лицо Сорелли скривилось в отвращении. Ей был нанесён разрушительный удар. Эту словесную схватку она проиграла. Другие балерины молча наблюдали за этой сценой. Лишь Мег Жири — невзрачная, тощая даже по меркам балерин, грустно покачала головой. Эта девушка дружила и с Сорелли, и с Кристиной. Но всегда знала, что именно Ла Сорелли подначивала, и никогда не наоборот. В день появления Кристины в Опере, скандалистка решительно поставила на юной шведке клеймо жертвы. Именно Мег приходилось успокаивать рыдающую Даэ в первые недели ее нахождения здесь. Нынче же, Кристина научилась защищать себя, хотя видно было, что давалось ей это тяжело и без особого энтузиазма. Сорелли гневно вышла из гримерной и несколько балерин — ее явных приспешниц, последовали примеру девушки. В комнате остались лишь Мег, Кристина и маленькая Жамм — самая младшая из танцовщиц, хохотушка небольшого роста. Ей было не до склок, но дружелюбно расположена она была явно больше к Даэ, чем к Сорелли. — Кристина… — Мег осторожно, застенчиво подошла к девушке. — Я тебя не узнаю. Ты стала такой… — Дерзкой! — Жамм подскочила на месте. — Это же потрясающе! Давно пора утереть нос Соррели. — Жамми, что ты такое говоришь? Вдруг она услышит? — Юная Жири положила тонкие ладошки себе на щеки. — Ну и пусть! Мне-то что? Я ее не боюсь. А Кристина так скоро и самой Карлотте начнет носик утирать! — Ах, Жамм, — Даэ поднялась с места и направилась к балерине, — у тебя одни носы на уме! Кристина рассмеялась вместе с Жамм, а рядом совсем тихо хихикала Мег. В дверь громко постучали, затем сразу же открыли. Вошла немолодая женщина в поношенном, но когда-то очень модном платье и цветастой шляпке с облезлым пером. Это была мадам Жири — мать Мег и капельдинер пятой ложи Оперы. При ее появлении Мег замолкла и потупила взгляд в пол. Девушке не хотелось, чтобы мать увидела улыбку на её лице. Отношения их были трудными, состоящими из недопониманий, а временами даже чистой ненависти со стороны дочери. — Доброе утро, девушки, — мадам Жири учтиво коротко склонила голову. — Здравствуйте, мадам. — Мег, — капельдинер пронзительно посмотрела на дочь, — почему ты не репетируешь? Голос ее был строг, в интонации слышались сталь и непреклонность характера. — Репетиция начнется только через час, матушка, — Мег не поднимала взгляда, говорила кротко и слишком тихо. — Смотри в глаза, когда я говорю с тобой, — мадам Жири подошла к дочери, и кончиком веера подняла ее голову, коснувшись острого подбородка. — Меня не волнуют общие репетиции. Ты должна заниматься самостоятельно до их начала и после. Или ты забыла, что ты прима-балерина? — Не забыла, матушка, — девушка громко сглотнула, а глаза ее заблестели от слез. Обида сковала ей горло цепью, а голос жалко дрожал. — Какое убожество… — лицо мадам Жири разочарованно искривилось. — Жду тебя на сцене через десять минут. Хореограф будет там, а я посмотрю на твои успехи. Если они есть, конечно. Женщина развернулась и важно прошествовала к выходу. Напоследок она посмотрела на дрожащую дочь критичным взглядом, отрицательно покачала головой каким-то своим мыслям, после чего покинула гримерную. Мег расплакалась. Опустилась на пол, и почти больно ушиблась костлявыми коленями, если бы не Кристина, что вовремя подоспела смягчить падение подложив подушку. Даэ заботливо прижала девушку к себе, поглаживая черноволосую голову. — Мне жаль, что твоя матушка столь несправедлива с тобой. — У нее не вышло стать балериной в юности, — Мег утерла слезы рукой. — Вот она и возместила это на мне. Только… я не хочу этого. Никогда не хотела. — Чего же ты хочешь на самом деле? — Кристина обхватила ладонями личико Мег, ласково глядя ей в глаза. — Я… не знаю, Кристина. Не знаю, — балерина высвободилась из объятий подруги и поднялась на ноги. — Мне надобно на репетицию. — Утри щечки, крошка Мегги, — Жамм протянула свой белый платок с вышивкой. — Благодарю, но не называй меня так больше, пожалуйста. Так обращается ко мне матушка. — Прости, подружка! — Жамм подскочила к Мег и поцеловала ее в щеку, громко рассмеялась и начала плясать в гримерной, напевая старые неприличные французские песни, что часто невнятно раздавались из уст пьяниц в дешевых кабаках или куртизанок в ночных улочках. — Дева Мария! Откуда ты только знаешь эти вульгарные песни? — Мег в смущении покраснела. — Как по мне, — Кристина с улыбкой наблюдала за Жамм, — эти песни довольно забавные. Особенно в ее исполнении. — Матушка говорит, что юная мадемуазель не должна себе позволять даже думать о том, что поется в этих песнях. — Поменьше слушай эту престарелую ведьму, Мег, — Жамм продолжала кружиться. Мег обидчиво поджала губы и поспешила уйти из гримерной. Дверь громко за ней захлопнулась. — Это было лишним, — Даэ укоризненно посмотрела на танцовщицу. — Зато честно! — Жамм показала Кристине язык. Наплясавшись, балерина уселась на пуфик напротив Даэ и хитро прищурилась разглядывая ее. На лице ее появилась улыбка. — Что такое? — Кристина не любила, когда за ней так нагло наблюдают, оттого решила поскорее выяснить, что от нее хочет девушка. — Ты сегодня такая загадочная. Я бы даже предположила, что ты влюбилась. — Чепуха, — Кристина отвернулась от Жамм и подошла к своему шифоньеру с одеждой, выбирая платье для репетиции. — Просто сон приснился хороший. — А что за сон? — Девушка не унималась. — В нем был мужчина? Жамм хихикнула и пару раз хлопнула в ладоши. — Нет, — Даэ устало выдохнула. Жамм её утомила. — Мне снилась Швеция. Юная балерина недоверчиво посмотрела на подругу. — Скучные у тебя сны. Ладно, я пойду, до встречи! — Жамм побежала к выходу, но ее окликнула Кристина. — Постой! Это ты убрала осколки жирандоли? — Кристина только сейчас заметила, что в гримерной все было убрано с пола. — Осколки? Ты разбила её… Точно, — балерина подошла к столу, на котором раньше стояла жирандоль, — а ведь у нее были такие красивые хрусталики. — Значит, это был он… Жамм не слушала Кристину, только жалобно вздыхала о красивой вещице. «Ах, она была такая красивая. И такая полезная, да и свечки горели в ней ярче». Вскоре танцовщица, потеряв интерес к уже несуществующей жирандоли, убежала на репетицию, оставив Даэ в блаженном одиночестве. Несколько минут девушка прислушивалась к звукам в комнате, стараясь уловить каждый шаг, который мог бы принадлежать ее ночному гостю, что так заботливо убрал осколки и уложил спать. Кристина грезила о новой встречи со своим другом. — Или Вы, мой дорогой друг, прихόдите только по ночам? — Даэ расхаживала по комнате, говоря в пустоту. Время репетиции с Карлоттой стремительно приближалось, но ответа или хотя бы случайного шёпота девушка так и не услышала.