Пейзаж с белыми цветами.

Не надо мне вопросов, не трогайте меня Вы уже набили мне оскомину Я хорошо живу в двух метрах от огня Я путаю Баха и Бетховена Я не полезен вам, я не полезен им Я - брошенная во поле фиговина И буду, есть и был, но навсегда таким Я буду путать Баха и Бетховена Я не хочу на север и не хочу на юг Решите за меня, куда поеду я Мне раны безразличны И радость, и испуг Про них я ничего не ведаю Не надо мне мешать, сидеть и не мешать Не надо ставить громко песни Вдовина Не надо жизнь мою насильно украшать Не надо мне ни Баха, ни Бетховена Небослов - Поп для поп. С Чадом было спокойно. Просто спокойно, без надоедливых шуток Кейго, хитроумных подколов Мидзуиро, постоянных затрещин Арисавы. С ним было хорошо - всегда, что во времена мирные, когда они были лишь обычными школьниками, переодически устраивающими драки во имя честности и защиты других, что во время заварух с арранкарами, вызволением Рукии и зарубой с Айзеном, которые мирными эпизодами жизни называть было бы просто кощунством. Садо воспринимался как что-то мерно текущее в жизни, что-то, на что всегда можно было опереться и выдохнуть, не пытаясь казаться самым отчаянным и самым сильным. С ним можно было молчать, бездумно пялясь в телевизор, пить редкую банку пива, сидя с босыми ногами на балконе, перебрасываться лишь парой фраз, так, для проформы, чтобы липкий солнечный день не потопил в себе окончательно, растворив в спокойствии, которое дарили их взаимоотношения друг другу. - Мне кажется, я не видел тебя раньше за рисованием. - сидя на балконе с жестяной, ярко размалёванной банкой колы в руке, протянул Ичиго, бездумно пялясь на солнце, которое готовилось выйти в зенит. Было жарко, душно, лето в Каракуре было в самом разгаре и разогревшаяся пластина на груди, подаренная на день рождения отцом, обжигала, нагревшись за день, словно на газовой комфорке. Ичиго цыкнул и достал пластинку из-под майки, чтоб не оставила ожог. - Что-то значимое? - Наверное. - пожал плечами Садо, утирая пот из-под волос ладонью. - Абуэло учил меня рисовать в своё время, давал много уроков, но мне не нравилось, хотя, вроде, получалось. Сейчас иногда рисую, когда есть настроение. Так, для себя. По-моему, первый раз за столько лет начал, когда вернулись после спасения Рукии-сан. - Ясно. - кратко кивнул Куросаки и снова взялся за свою колу. Больше здесь слов не нужно было, в принципе, ответ Ясутора дал - значит, можно было молчать дальше. Садо был сильным. Нет, не в плане даже своего роста и мышц, дело было не в Бразо Изкерда дель Дьябло, Бразо Дереча де Гиганте и Эль Директо, а в том, что морально Ясутора был сильнее всех, кого Ичиго вообще знал. С ним могли бы поспорить, мол, Ямамото, Унохана там, Бьякуя и рядом с обычным человеком со своим моральным стержнем не стоят, но в том-то и нюанс, что все они - шинигами. С многолетними тренировками, столетним и более опытом, с тем, что простой человек переживёт только после своей смерти и то, далеко не факт. Садо, в свои шестнадцать, до получения силы и всей этой сумасшедшей кутерьмы, потерял родителей, потерял деда, дважды мотался из страны в страну, переучивал устои и обычаи, заново обучался говорить, маялся с гражданством... Стоит ли говорить, что из-за своего стержня он был бит, по меньшей мере, около пятидесяти раз только в Японии? Просто об этом почему-то предпочитали не помнить или забывать. Садо сильный, Садо скала. Чад неломаемый, Чад не ответит, с Чадом так можно. Нельзя так. Но так поступали. И Чад был сильным дальше. У него внутри был металл похлеще, чем у всех шинигами вместе взятых, крепче, чем у самого Ичиго в груди, ему бы после смерти сразу в капитаны, Куросаки бы лично ему хаори выдавал и выписывал, если бы в Сообществе к его мнению прислушивались. И с Чадом было хорошо. Настолько хорошо, что Ичиго иногда вообще не хотел уходить из его дома и, тем более, хоть когда-нибудь потерять его компанию. Не то, что он бы этого не пережил, нет, пережил бы, но смириться бы долго не смог. Садо для него как личная опора в земле, что-то, к чему можно было прижаться, зная, что не засмеют, Ясутора был одним из последних островков в его жизни, которые держали временного шинигами в здравом уме, право слово, что этим, вообще-то, должны заниматься родители и любимые девушки. Девушки были прекрасны, но они не были нужны Ичиго в том плане, в котором люди привыкли думать. Ему хватало их дружбы и понимания, их помощи, содействия. А в случае с Садо всё было совершено по-другому. Потому что только с Садо Ичиго чувствовал спокойствие даже в самые трудные времена своей жизни. Ичиго наткнулся в своих мыслях на школьные последние годы и тяжело вздохнул. Чего таить, школа, до появления Рукии, была в какой-то мере обыденна и этим очаровательна, жаль, что думать об этом Ичиго начал лишь сейчас. Было что-то в старых партах, жарких коридорах, обедах на крыше нереально особенное, привычное, близкое к сердцу. Куросаки помнил скрип ручек по бумаге, шёпот и смех, всегда строго прерываемый Мисато-сенсеем, запахи чужих бенто, крики младшеклассников, разговоры о спорте и новых эпизодах любимых ток-шоу... Где-то над правым ухом слышались шутейки Кейго, над левым пил сок Мидзуиро, Чизуру, Тацуки и Орихиме смеялись о своём, девичьем, за спиной, а прямо перед самим Куросаки почти на парте сидел тихо Садо, сложив руки на груди. И эти звуки, ставшие сейчас чем-то фантомным, отдавали запахом ручек и бенто, приносили не боль, но ноющее чувство утерянности, щёлкали по носу, намекая, что всё, это закончилось, этого уже не будет, в отличие от Ясуторы, который сидел сейчас по левый бок, утирая шею полотенцем от пота. Потому что они все за эти четыре года изменились. Все, все до единого из тех, кого Ичиго хорошо знал и кого Куросаки крепко запомнил. Кейго жил недалеко от клиники Куросаки, буквально в пяти кварталах ходьбы, именно поэтому периодически заходил за Ичиго во времена школьные, а также именно поэтому несколько дней назад повстречался временному шинигами около магазина, с пакетом помидор, чипсов и пачкой сигарет. - Почему курю? Нервы. - пожал плечами Асано, смоля в то пасмурно-ночное небо рядом с круглосуточным второсортным магазинчиком. - Уже не шестнадцать, чтоб скрывать. Мидзухо, правда, сначала сильно ругалась, но не её же деньги трачу, правда. Секунду. Кейго звонила Арисава. Тацуки говорила в своей манере из только-только вышедшей модели новомодной трубки, говорила резко и требовательно, но в конце, почему-то, добавила всё расставляющее по местам "люблю тебя" и лёгкий поцелуй, который словно ударил Куросаки по лицу, наотмашь, заставляя протрезветь - а вроде он в тот вечер и не пил вовсе. - Да, встречаемся. Может быть, уже несколько месяцев, не хотели афишировать. Были не уверены друг в друге. И в друзьях тоже. - просто кивнул Кейго, доставая третью сигарету подряд из пачки - а пальцы у Асано, почему-то, были все в пластырях. Костяшки сбиты. На лице - крепкий пласт липкого бинта, который и при большом желании было не отодрать. - Что? А... Есть тут банда, нападает иногда на ребят, отбирают у них карманные, а я у детей веду практику, не мог не отстоять... Что? - Кейго пшикает бутылкой той самой ярко размалёванной колы и смеётся - а Ичиго замечает, что около рта у одноклассника появились морщинистые ямочки - потому что он весит меньше нормы. - Я же на учителя младших классов поступил. Вторую неделю веду практику по вечерам - платят хорошо... И Ичиго кажется, словно мир давится. Кейго учится на преподавателя младших классов - не смешно ли? Кейго - учитель! - Тацуки ушла из большого спорта, собирается быть тренером, а Мидзуиро, кажется, ушел в сферу продаж и программирования, Куросаки точно уж не помнит, как называется его будущая профессия - они и не общаются почти. Кейго всё ещё иногда проходит мимо клиники Куросаки, повзрослевшая Юзу зовёт его на окономияки из окна, слушая липким жарким днём Block B с открытым окном, а Асано машет рукой и идёт дальше - знает, что Ичиго на задании. А на дворе две тысячи двенадцатый год. Исида собирается поступать на врача, Орехиме - на ветеринара, они вдвоём выбирают подходящую квартиру на двоих и недавно купили себе небольшой альбом с Пикачу - расписались около месяца назад, первая фотография в альбоме - с церемонии венчания. Отец зачем-то периодически выдаёт Ичиго карманные деньги, Куросаки отбрыкивается - ведь он подрабатывает в магазине и получает жалование за работу шинигами - но по итогу берёт эти деньги, потому что не хочется обижать стареющего, как-никак, родителя. У Ичиго узкие джинсы, на них висят цепи и ремни, а кросовки, подранные жизнью, драками и бегом по песку, едва прикрывают щиколотки. Куросаки жарко, он пьёт новомодную колу в размалёванной банке, носит пластинку, разогретую добела и думает, что вообще-то, никогда не видел Садо за рисованием. Их школа закончилась, через год Мисато-сенсей собралась на пенсию, а Чад всё ещё сидит рядом и слушает BUCK-TICK на старом радио, иногда подмечая, что Ацуши Сакураи будет незаменим даже спустя поколения. И Ичиго думает, что у них, вообще-то, вся жизнь ещё впереди. Куросаки всего девятнадцать, у него не ветер в голове, но точно ураган, в котором кружатся дешёвые браслеты, которые он носит на обеих руках, там же сходит с ума разряженный сухой воздух и редкая мысль о том, что надо обновить у Кьораку удостоверение шинигами, а то отхватит потом от Рукии по первое число. Он тоже подумывает поступить на врача неотложки, потому что папашка собирается выходить на пенсию - ага, триста раз, как же - и надо бы в клинику привести пару свежих рук, чтобы не нанимать левых товарищей с улицы. Садо тоже думает куда-то поступить, всё-таки, удостоверение удостоверением, а работать официально тоже где-то надо. Может быть, на соц.работника или на психотерапевта, а может вообще - на гинеколога-акушера или медбрата... Всё у них спокойно, всё у них под рок-группы двухтысячных, под мысли о удостоверении и размышлениях о том, куда бы, всё-таки, поступить-то, после всего этого сумасшествия. В разряженном, каракуровском воздухе витают фантомные ароматы бенто и шариковых ручек, Кейго поступил на преподавателя младших классов, на губах остался химозный привкус колы из размалёванной банки, а Орехиме и Исида купили семейный альбомчик с Пикачу. Когда Ичиго и Садо, досидев до сумерек на балконе, входят в пыльноватую квартирку - из которой Ичиго сегодня никуда уходить не собирается - Куросаки с интересом кидает взор на мольберт, стоящий в углу комнаты и замирает. Пейзаж с белыми цветами, незаконченный крепкой рукой Ясуторы, будто бы намекает, что жизнь-то, вообще-то, ещё не закончилась, наоборот, только начинается. Ичиго устало опускается к Чаду головой на колени, убавляет звук на телевизоре и - молчит. Спокойствие плещется в груди, а от Садо пахнет выпечкой - в принципе, на сегодня этого достаточно. Как, в целом, и пейзажа с белыми цветами, который Садо закончит, наверное, ближе к следующей неделе.