we are such stuff that dreams are made on

Сегодня приезжает его новый сосед. Комендант говорит, что ему придется как-то наказать его — будь то выгнать его из общежития, или исключив его из всего кампуса, или что-нибудь ещё, — если в итоге Ли прогонит нового соседа. Так что Минхо надеется, что этот останется. И если в итоге он уйдет, как и остальные шестеро до него, что ж, Минхо не против. Независимо от того, уйдёт ли он, или останется, или просто умрёт, Минхо привык к этому. Это часть жизни или что-то в этом роде. Но у него просто слишком много гордости, чтобы его выгнали и заставили просить милостыню на улицах, потому что у него нет никого, кто приютил бы его, поэтому он надеется, что этот сосед останется. По крайней мере, достаточно долго, чтобы комендант прекратило его дело. Раздаётся звонок в дверь. Это, должно быть, он. Минхо встаёт с дивана, чтобы открыть дверь. Его приветствует высокий мальчик с коробкой, брекеты сияют, когда он улыбается.  — Привет, — радостно говорит он. — Я Ким Сынмин.  — Круто. Ли Минхо. — Говорит он, хотя он сомневается, что это имеет значение. У него нет никакого желания видеться со своим новым соседом, если только они просто не пройдут мимо друг друга на кухне, когда потянутся за разными закусками. Имена не имеют значения, если у вас нет необходимости их использовать. — Ванная там, — говорит Минхо, ведя Сынмина по помещению. — Кухня здесь. Твоя комната на той стороне. У нас есть телевизор, но за него не платят, так что, если ты хочешь кабельное или Netflix, покупай его сам. — Он останавливается около дверного косяка, поворачиваясь лицом к человеку, с которым ему суждено жить. — Это моя комната. Я буду здесь. Пока. Он не говорит: «Постучи, если я понадоблюсь», или «Не стесняйся заходить в любое время». Если у Сынмина есть вопросы, он может задать их тем шестерым, кто жил здесь до него. На самом деле, Минхо предпочёл бы написать список их имен и сунуть его в руку Сынмина, чем сесть и самому ответить на вопросы. Минхо мог бы сделать это, если бы захотел. Хотя он не чувствует необходимости использовать имена в повседневной жизни, но он запоминает каждое имя и лицо, с которыми сталкивается. Держит в уме аккуратный маленький контрольный список того, кто уже ушёл, а кому ещё предстоит уйти. Ким Сынмин уже отмечен в самом низу, черным квадратом, который только и ждет, чтобы его закрасили. Из-за его четырех стен доносятся тихие звуки — скорее всего, Сынмин обустраивается. Минхо задаётся вопросом, стоит ли ему ожидать, что его новый сосед приведёт гостей. С его длинными, долговязыми конечностями и ртом, полным металла, это маловероятно. Но яркий голос и жизнерадостная улыбка — это определенно возможно. Даже у неудачников есть друзья. Но только не Минхо. Минхо держится особняком в своей простой комнате с четырьмя стенами, и его это устраивает. Он приходит на занятия и отвечает на вопросы своих профессоров, потому что ему нужно хорошо учиться, если он хочет стать психиатром, но потом Ли возвращается в свою комнату и занимается в одиночестве. Его первый сосед по комнате — тот самый, который врывался, даже когда Минхо просил его этого не делать, — обычно говорил, что Минхо напоминает ему белку. «Ты выходишь, собираешь свою еду, а потом прячешься на долгое-долгое время». Действительно, если кто-нибудь осмотрит жилище Минхо, то легко найдет желуди, которые он хранит и ест всю зиму. Пустые пакеты из-под чипсов в мусорном ведре, пустые пластиковые бутылки валяются на его столе, ожидая, когда их выбросят. Его четвертый сосед счёл это антисанитарным, но он ушёл в течение месяца, так что Минхо недолго пришлось об этом слышать.  Даже если это не самый здоровый образ жизни, это стиль Минхо. Чем больше он сможет держать в себе, тем меньше людей он встретит и тем с меньшим количеством людей ему неизбежно придётся попрощаться. Он, конечно, никому не причиняет вреда, делая это. Каким он мог бы, если из-за такого образа жизни они не подозревают о его существовании? (Ладно, может быть, есть один человек, которому он причиняет боль, делая это. Может быть, это он сам. Но это его проблема, и только его. Потому что так оно и есть. Одиночество есть одиночество.)

***

Очевидно, что с каждым новым соседом нужно к чему-то привыкать. Это могут быть забытые носки на полу, новые закуски в ящике; великое множество незаметных мелочей, указывающих на чье-то присутствие.  С Ким Сынмином ничего из этого в конечном итоге не происходит. Минхо выходит из своей комнаты, готовый отправиться на психологию, и останавливается при виде фотографий. Затем Сынмин выходит из своей комнаты, надевая очки с толстыми стеклами, о необходимости которых Минхо и не подозревал. Он моргает, глядя на Минхо, прежде чем его рот растягивается в улыбке, полной брекетов.  — Тебе нравится? Мне показалось, что ты не очень-то разбираешься в оформлении пространства, поэтому я взял на себя смелость сделать это для нас обоих. Минхо смотрит на одну из фотографий. Это пурпурный цветок — сирень, что-то, что, как он помнит, росло в полях рядом с его домом. Это не полороид, но качество фотографии высокое, так что Минхо полагает, что она, должно быть, была сделана какой-нибудь навороченной камерой, которую он никогда не мог себе позволить, да и не хотел бы. — Сними это, — говорит он. Улыбка Сынмина становится резче.  — Нет, — говорит он. — Зачем мне это делать? — Потому что мне не нравится. — А мне не нравится видеть пустые стены. Итак, значит, вот как всё происходит. Высокий, худощавый мальчик, которого Минхо отверг как ещё одного, ни у кого не было язвительности, скрывающейся под этой сверкающей улыбкой. Как там говорят? Волк, переодетый в овечью шкуру? «Ну что ж, щенок», — думает Минхо. — «Давай посмотрим, насколько долго ты будешь лаять». — Чтобы когда я пришёл, этого уже не было, — говорит он. — Иначе я тебя вышвырну. Улыбка Сынмина становится только шире.  — С чего бы это? Насколько я понимаю, если ты меня прогонишь, это будет последняя капля и комендант тебя выгонит. Ты же этого не хочешь, не так ли? Он знает об этом? Это не шокирует — здешние люди особенно разговорчивы, даже когда предполагается, что они хранят секреты, чтобы сохранить позиции, и особенно когда речь идет о ком-то вроде Минхо, у которого нет поддержки, которой следовало бы опасаться, — это значительно усложняет ситуацию. Конечно, все зависит от Сынмина. Сопляк, о котором идет речь, ухмыляется, скрещивая руки на груди.  — Я заключу с тобой сделку, потому что мне тебя жаль. Тебе не нравятся мои фотографии. Мне не нравится эта пустая стена. Так что, сам найди чем заполнить пространство. Это... неплохая сделка, честно говоря. Сынмин предлагает принести собственные вещи, чтобы Минхо мог обозначить свою территорию. Во всяком случае, Минхо единственный, кто мог бы извлечь из этого выгоду, и именно это его так сильно озадачивает. Это еще больше сбивает с толку, когда он учитывает, что Сынмин прямо сейчас имеет доступ ко всем картам и, следовательно, обладает полной властью. Если бы он обратился к коменданту с какой-нибудь жалобой на Минхо, он скорее выгонит выскочку, который доставляет ему неприятности, чем подвергать сомнению слова зануды, который, очевидно, помешан на фотографиях. Ловушка. Вот что это. Каким-то образом разум Сынмина строит планы на будущее, которые Минхо, с его занятиями философией и психологией, не понимает. Даже если бы Минхо хотел принять его предложение — а это не так, — он все равно не знает, что делать с этим пространством. Ему никогда не приходилось беспокоиться о том, чтобы обустраивать что-то. Если у него есть какие-то стены и крыша над головой, Минхо счастлив. Его никогда не интересовало ничего другое. Итак, со всеми этими мыслями, Минхо усмехается.  — Нет, спасибо. Просто оставь свои дурацкие фотографии. — Все равно они скоро исчезнут. Когда Сынмин решит уйти. И тогда Минхо снова останется наедине со своими белыми стенами. Или, нет, у него уже не будет своих стен, не так ли? Потому что комендант может вынудить его уйти. На самом деле его не волнует это потенциальное будущее, так что, возможно, было бы лучше не настраивать Сынмина против себя больше, чем уже есть. Каким бы забавным это ни казалось. Честно говоря, Сынмин — первый его сосед, который в первый же день устроил такой переполох. Большинство людей ждут по крайней мере неделю, прежде чем сделать что-то проблематичное, но, очевидно, этот мальчик без колебаний первым делом прыгает в огонь. Хуже всего то, что он даже не плохо подготовлен. Он знает все, что ему нужно знать, — ведро воды, чтобы погасить ревущее пламя. С точки зрения Минхо, Ким Сынмин либо ангел, посланный с небес, чтобы держать его в узде, либо демон, посланный дьяволом, чтобы Минхо скорее сошел с ума и угодил в ад. В любом случае, от него одни неприятности. Заноза в ладони Минхо. Камень в его ботинке, за исключением того, что в данном случае галька на самом деле является валуном, и у него есть все средства, чтобы полностью раздавить Минхо. Он уже на полпути к двери, инцидент, который уже отложился в его памяти, сменился более насущным вопросом: Что, черт возьми, мне делать с этим ребенком? Сынмин окликает его вслед.  — Предложение все еще в силе. Они будут висеть до тех пор, пока я здесь. Значит, не очень долго, молча заключает Минхо. Он закрывает за собой дверь, не попрощавшись. *** Его вторая соседка спросила его, почему он хочет стать психиатром. Минхо не соизволил ей нормально ответить, потому что счел это довольно очевидным. Зачем кому-то хотеть быть психиатром? Минхо считает, что в этой работе есть два преимущества: ему действительно приходится общаться только со своими клиентами, и за это хорошо платят. Даже если его клиентам не понравится то, что он им скажет, даже если они в конечном итоге будут кричат ему в лицо, даже если в конечном итоге они выбегут и оставят его в покое, Минхо может уйти домой с чеком на крупную сумму и осознанием того, что он кому-то помог.  На что она покачала головой.  — А ты знал? — Начала она своим всезнающим голосом. Она была из тех, кто каким-то образом помнит всевозможные случайные маленькие факты, которые были невероятно полезны на вечере викторин, но совершенно бесполезны в повседневной жизни. На самом деле, это ужасно раздражает, потому что Минхо никогда не просил ее советов, и все же она все равно предлагала их. Разрушительный шар, который врезался в стены аккуратного, стабильного маленького домика Минхо. Он так до конца и не понял, как это соотносится с ее специализацией в бизнесе, но она утверждала, что все нормально, и у Минхо, который никогда не занимался бизнесом и никогда не будет, не было другого выбора, кроме как поверить ей на слово.  — Знаешь ли ты, что девяносто процентов людей, которые занимаются психологией, занимаются этим потому, что в их семьях все плохо, и они хотят лучше их понять? — А остальные десять процентов? — Прямо спросил Минхо. Тогда она улыбнулась. Ярко, как Сынмин, но без металлических проволочек, цепляющихся за зубы.  — Полно людей, занимающейся этим из-за тех, кто не входит в их семью, но которые все еще портят им жизнь. Очень, очень трудно найти кого-то, кто отнесся бы к этому альтруистически. — Она наклонилась вперед, улыбка исчезла под пристальным взглядом. — К какому проценту относишься ты, Минхо-щи? Девяносто. Десять. И Ничтожный процент, делающий это из-за денег — Минхо знает, что этот процент должен быть где-то в пределах десяти, потому что люди жадны по своей природе. Если он задумается об этом, то окажется, что он принадлежит ко всем категориям. Когда он пытается сузить круг поисков, то ни к кому не относится. В тот день он пошел на занятия по психологии, так и не дав ей ответа. Она так и не получила его, потому что кто-то, с кем она была близка, в конце концов умер, и она ушла. Круговорот жизни. По крайней мере, жизни Минхо. В настоящее время он вернулся домой со своих занятий, а фотографии все еще висят на стене, яркие и квадратные, и все такое, и Минхо не знает, что ему делать. Он подумывает о том, чтобы сорвать их; выбросить в мусорное ведро, чтобы Сынмин специально нашел. Испытать его терпение, проверить поводок — посмотреть, как сильно он может натянуться, прежде чем оборвется. Потому что каждый в какой-то момент ломается. С его стороны просто глупо тешить себя подобными мыслями. Он похож на кота, играющего с мышью, за исключением того, что в данном случае у мыши есть все возможности превратиться в собаку. Сынмин мог бы разорвать жизнь Минхо в клочья, если бы захотел. Может быть, именно поэтому он хочет разозлить своего нового соседа до точки не возврата. Если Сынмин прогонит его, тогда Ли останется один. Таким, как и всегда, таким, как он всегда хотел. Ничто и никто не будет его беспокоить, контролировать его, за исключением таких досадных мелочей, как капитализм и налоги. — О, ты здесь, — легок на помине. — Чего ты уставился в стену? Прикидываешь, чем ее украсить, чтобы ты мог согласиться на мою сделку? Минхо поворачивается, рюкзак все еще перекинут через плечо. Сынмин стоит там с этой приводящей в бешенство ухмылкой на лице. Его очки исчезли, что означает, что он либо носит контактные линзы, либо его зрение улучшается в течение дня.  — Нет. Улыбка Сынмина не дрогнула.  — Значит, тебе нравятся фотографии? — Нет. — Вау, хён, ты ранил— — Не называй меня хёном. Сынмин наклоняет голову. Это самая сводящая с ума вещь, которую Минхо когда-либо видел.  — Почему? Ты ведь старше меня, нет? Он не знает почему, но этот обмен репликами кажется опасным.  — 1998. — 2000, хён. Минхо задается вопросом, смогут ли его занятия психологией когда-нибудь помочь ему разобраться в парне, стоявшем перед ним. У него такое чувство, что даже если бы он приложил твердую руку и острый скальпель к черепу Сынмина, даже если бы он выбрал каждый нейрон и вытряхнул из них сообщения, он все равно ничего бы не понял. Сынмин проскальзывает мимо него, когда тот не отвечает, его ботинки уже сняты. Минхо даже не видел, как это произошло.  — Я подумываю о том, чтобы заплатить за Netflix. Я мог бы завести для тебя учетную запись, если хочешь. — Не могу себе этого позволить. — Я сказал, что сделаю тебе аккаунт, а не заставлю платить, — терпеливо говорит Сынмин, забираясь на диван, чтобы повесить больше фотографий на стену позади него. Его ноги свисают с края позади него, в носках и уязвимые. Минхо на мгновение допускает фантазию о том, как он дернет их и заставит Сынмина удариться лицом. — Мне не нужен аккаунт, — монотонно говорит он, направляясь на кухню. Обычно по четвергам он готовит себе еду, но, похоже, график Сынмина похож на его собственный, и он не хочет оставаться в его компании дольше, чем это необходимо. Жаль, потому что он действительно с нетерпением хотел мясного рулета. — Значит, ты больше любишь читать? — Спрашивает Сынмин. Минхо достает из кладовки контейнер с пудингом, который, кажется, недавно наполнили Cheetos. Очень нездорово, но он не может судить, учитывая то, что разбросано по его собственной комнате. — У меня нет времени на подобные вещи, — говорит Минхо. Сынмин выглядит готовым упрекнуть его за это, но Минхо запирается в своей комнате, прежде чем он успевает это сделать. Ему нужно выполнить много домашних заданий — все из его курса философии, потому что оказывается, что философия идет рука об руку с психологией. Экзамены неуклонно приближаются к концу, так что нагрузка растет. Даже без недавно появившейся головной боли под именем Ким Сынмин Минхо все равно потирал бы виски от напряжения. Еще несколько лет такой работы, и какое-то время в медицинской школе, еще пару лет в ординатуре, и тогда он, наконец, сможет стать психиатром. Это будет долгий процесс, охватывающий множество разных мест. Минхо задается вопросом, сколько людей будет вычеркнуто из его постоянно растущего списка к тому времени, когда он закончит обучение.

***

Сынмин стучит в его дверь. Ну, Минхо предполагает, что это Сынмин, потому что кто еще мог быть в общежитии в такой час? Его взгляд метнулся к двери, прежде чем вернуться к своему ноутбуку. Его глаза горят, пальцы ноют; это эссе о концепции разума и материи Декарта, вероятно, поможет ему пережить еще одну бессонную ночь. Еще один стук.  — Ты не спишь, хён? — Раздается громкий шепот. Даже если бы Минхо на самом деле спал, как ему хотелось бы, он бы точно проснулся из-за того шума, который устроил Сынмин. Сынмин стучит снова, и Минхо задается вопросом, оставит ли мальчик его в покое, если он громко, противно захрапит. Но в конечном итоге это просто стало бы чем-то, чем ему смог бы угрожать Сынмин, а у Ли и без этого уже много проколов, поэтому Минхо заставляет себя подняться со своего места. — Чего ты хочешь? — Рявкает он, распахивая дверь. Глаза Сынмина на мгновение расширяются от удивления, прежде чем хладнокровие берет верх, что только еще больше раздражает Минхо. Зачем стучать, если не ждешь ответа? Взгляд Сынмина скользит мимо него, осматривая его комнату, прежде чем Минхо успевает остановить его.  — Ты не большой любитель украшений, не так ли, хён? — Да. — Все это ненужные напоминания или бесполезные безделушки. Комната Минхо — это, по сути, просто кровать в углу, письменный стол рядом с ней и выдвижные ящики в противоположном конце комнаты. Это безвкусно. Просто. Все, что ему нужно. Минхо выталкивает Сынмина, так что они оказываются в коридоре, и закрывает за собой дверь. Сынмин приподнимает бровь, явно забавляясь такими крайностями, а Минхо скрещивает руки на груди.  — Что такого важного, что это не могло подождать до… — Он бросает взгляд на часы в гостиной, расположенные за плечом Сынмина, — Четырех утра? Сынмин закатывает глаза.  — Не веди себя так, будто ты только что проснулся; я видел твой открытый ноутбук. Минхо хмурится.  — Ким Сынмин. Выкладывай. — Или что? — Бросает в ответ его сосед и затем говорит, — Я просто хотел сказать, что теперь у нас официально есть Netflix. У Минхо сводит челюсть. Его из-за этого оторвали от задания по философии? Он обдумывает, не убить ли Сынмина сейчас и не вычеркнуть ли его имя из списка досрочно.  — Я же сказал тебе, что мне это не нужно. — Да, ну, на всякий случай. Постоянно выходят новые сериалы и фильмы — возможно, ты захочешь посмотреть один из них позже. У его третьего соседа по комнате был Netflix. Ему нравилось смотреть громкие, кровавые фильмы в ужасные часы, и Минхо часто можно было застать с налитыми кровью глазами, потому что он не мог сосредоточиться, не говоря уже о том, чтобы заснуть, а выстрелы и крики разносились по стенам. Достаточно сказать, что Минхо был более чем счастлив видеть, как этот сосед съезжает. Он надеется, что Сынмин не такой. У Минхо хватает духу предостеречь его от этого, чтобы он не захотел умереть во сне, но, зная Сынмина, он, вероятно, сделал бы это просто для того, чтобы получить реакцию. — Я возвращаюсь в свою комнату, — говорит он напряженным голосом. — Не стучи больше.

***

В течение следующих нескольких дней Сынмин делает все возможное и фактически оставляет его в покое. Минхо все еще слышит, как он шаркает по общежитию, но больше нет ночных стуков или дерзких замечаний по утрам. Может быть, это потому, что его собственная учеба изматывает его, но какова бы ни была причина, Минхо это не беспокоит. Ха, я думаю, эта собака умеет подчиняться приказам. Он не пользуется своим Netflix в неурочное время, а когда все-таки включает его, то убавляет громкость до минимума. Минхо иногда слышит, как он разговаривает по телефону, но даже тогда его голос тихий. Если бы это было его первым впечатлением, а не то, что, черт возьми, Ким Сынмин решил сделать в первый день, то этот парень на самом деле мог бы стать его любимым соседом. Пока это длится, царит блаженный покой. Конечно, эти красочные фотографии по-прежнему бросаются ему в глаза каждый раз, когда он отваживается выйти из своей комнаты, и их количество увеличивается с каждым днем, но он возьмет то, что сможет получить. Минхо удается справиться с заданием по Декарту на 92 балла, что в итоге становится одной из самых высоких оценок в группе.  Он узнает, что понедельники — это дни, когда расписание Сынмина длиннее, чем у него. Обычно у него есть около двух часов, чтобы сделать все, что он захочет, прежде чем его сосед вернется с какого бы то ни было занятия. Это время он проводит на кухне, пробуя свои силы в блюдах, которые ему никогда не доводилось пробовать, когда он был ребенком. Пока закипает вода или пока еда находится в духовке, он обнаруживает, что его тянет в гостиную. Обнаруживает, что смотрит на те красочные фотографии, которые Сынмин прикрепил к стене. Сегодняшнее новое дополнение размещено в дальнем правом углу, фото Чхве Донвона — одного из самых известных бейсбольных питчеров Кореи — с белыми цветами, распускающимися по всей фотографии. Маргаритки. Его вторая соседка по комнате — та, которая слишком много знала, — однажды сказала ему, что маргаритки означают радость и невинность. Минхо находит почти комичным, что Сынмин фотографирует такое, когда он, представляет полную противоположность в жизни Минхо. Сынмин сегодня приходит домой пораньше, потому что расписание — штука непостоянная, и застает Минхо за разглядыванием.  — О, — говорит Сынмин, очевидно, шокированный тем, что встретил Минхо. Понятный сюрприз, учитывая, что старший всегда следит за тем, чтобы к тому времени, когда Ким возвращается домой, он был спрятан в своей маленькой пустой комнате. — Привет. — Ты рано вернулся. — Минхо отворачивается от фотографий и вместо этого направляется обратно на кухню, где у него что-то тушится на плите. Он выключает огонь и достает из кладовки немного пудинга, аппетит у него внезапно пропал. Он воображает, что есть множество вещей, которые Сынмин, должно быть, хочет сказать прямо сейчас. «Ух ты, Хен, тебе, должно быть, действительно нравятся мои фотографии, а?» или «Это означает, что ты наконец-то соглашаешься на мою сделку?» Его разум лихорадочно работает, язык уже придумывает дюжину ответов на каждое дерзкое слово, которое наверняка слетит с металлического рта Сынмина. Но слова так и не пригождаются, даже когда Сынмин идет за ним на кухню.  — Ты готовил? Минхо бросает взгляд на брошенный кастрюльку.  — Да. — Но… пудинг? — Я не очень голоден. — Тогда разве это не расточительство? — Сынмин заглядывает в кастрюлю, и его глаза превращаются во что-то, полное удивления и замешательства, когда он вдыхает. — Позор, хён. Судя по всему, ты мог бы стать профессиональным шеф-поваром, если бы проводил на кухне немного больше времени. То же высокомерие и остроумие, которых ожидал Минхо, наполняют слова Сынмина, но они не проникают в его сознание, как раньше, острые и зазубренные и предназначенные специально для того, чтобы разорвать его на части. Эти слова — нечто большее, чем тупая дубинка, просто вторгающаяся в его жизнь без точности и осторожности. Он пренебрежительно машет рукой.  — Ты можешь доготовить, если хочешь, — в конце концов, как бы ему ни было неприятно это признавать, мальчик прав. Было бы пустой тратой времени, если бы никто не стал это есть. Сынмин прислоняется спиной к стойке, сутулясь настолько, что его локти откидываются назад и поддерживают его. Если бы здесь был первый сосед Минхо, он бы сказал ему, что у него плохая осанка.  — Это добром не кончится, поверь мне. — И почему это? — Растягивая слова, Минхо выходит из кухни и знакомым путем возвращается в свою комнату. — Потому что, — говорит Сынмин у него за спиной, оставшись на кухне, — почти каждый раз, когда я нахожусь на кухне, что-то в итоге подгорает. Тогда убирайся с кухни? Минхо думает почти недоверчиво. Как вообще кому-то удается так ужасно везти? Возможно, Сынмин просто дурак или склонен к гиперболам. — Тогда позови кого-нибудь другого, чтобы он закончил, — безразлично отвечает он. Мертвая тишина — все, что ему отвечает, и этого достаточно, чтобы Минхо задумался, не сказал ли он что-то не так, прежде чем он вспоминает, что Сынмин, с его толстыми утренними очками и резкими словами, которые наверняка сведут с ума любого, слишком большой неудачник, чтобы иметь друзей. Ну, Минхо не может сказать, что он не понимает. Но это не его проблема. Суп перекочевал с его коленей к Ким Сынмину, и его больше не касается, что с ним станет. До тех пор, пока общежитие не сгорит дотла (что, по словам Сынмина, по-видимому, вполне реально, по крайней мере, пока он на кухне), Минхо будет счастливо сидеть в своей маленькой комнате с четырьмя стенами и беспокоиться о себе. — Я постучу, если ты мне понадобишься, — говорит Сынмин тяжелым голосом.  Пожалуйста, не надо, любезно думает Минхо, но эй. По крайней мере, он бы постучал. Это большее, чем первый сосед Минхо когда-либо делал для него.  — Прекрасно, — вот что он в конце концов говорит. Ему интересно, что подумал бы о них его профессор психологии.

***

Его отец звонит ему, потому что сегодня годовщина смерти матери Минхо, а его отец каждый год напивается в стельку. Минхо берет трубку — решение, о котором они оба всегда в конечном итоге сожалеют, — и они обмениваются несколькими резкими словами, прежде чем один из них неизбежно вешает трубку в гневе или назло. Обычно разговор прекращает его отец, слишком разъяренный холодными, отрывистыми словами Минхо, чтобы составлять правильные предложения, и слишком пьяный, чтобы даже пытаться. Звонок заканчивается, и затем ни один из них не связывается до следующего года. Целый год они будут вести себя так, будто друг друга не существует, пока воспоминание о матери Минхо не заставит его отца хныкать по телефону. У них такая странная традиция — этот танец избегания, а затем внезапное, взрывное столкновение. Минхо не знает, почему он все еще подыгрывает. Экзамены наконец-то поднимают голову, и Минхо не смыкает глаз. Все в порядке; в конце концов, он к этому привык, и это отвлекает его. Часто воспоминания нападают на его разум в течение нескольких дней после звонка отца, и единственный способ, которым он может заглушить их, — это с головой погрузиться в учебу. Но экзамены заканчиваются — в понедельник, никак не раньше, — и адреналин, который вырабатывал Минхо, падает на землю. У него есть... два часа, да? До того, как Сынмин вернется домой и превратит в ад все комнаты, кроме Минхо? Его рюкзак падает на землю у входа. Обычно в этот момент он начинает готовить, но у него тяжелая голова и болят ноги, поэтому он падает на диван, не снимая ботинок и куртки. Минхо немного отдохнет здесь, а потом купит себе что-нибудь поесть, и к тому времени, когда Сынмин вернется, он будет надежно спрятан в своей комнате. Этот план, по его мнению, более продуманный и гениальный, чем всё, что он написал сегодня для своих экзаменов. Он закрывает глаза с легким вздохом. Когда он просыпается, ему тепло. На его тело накинуто одеяло, и поверхность под ним не совсем похожа на его кровать. Что-то тихо бормочет, и если он действительно прислушается, то рядом с ним кто-то дышит. Он испуганно приоткрывает один глаз, потому что если и есть что-то постоянное в бурной жизни Минхо, так это то, что он всегда просыпается в одиночестве. Но сейчас он не один, потому что поднимает голову и видит своего соседа, сидящего, скрестив ноги, на диване рядом с его изголовьем. По телевизору показывают какую-то дрянную драму, которую Сынмин, кажется, смотрит широко раскрытыми, жадными глазами, хотя под ними отчетливо видны темные круги. Ботинки и куртка Минхо сняты, и он точно знает, что сам этого не делал. Он вытягивает шею в сторону прихожей и обнаруживает, что его ботинки аккуратно стоят у двери, а куртка висит на вешалке. Он прочищает горло, и Сынмин поворачивает к нему голову, на его лице появляется усталая улыбка.  — Экзамены тебя тоже достали, да? — А потом, — Кстати, ты храпишь. Чуть не испортил мне эту драму. Минхо хмыкает.  — Ты мог бы просто разбудить меня, — замечает он, садясь. Одеяло сползает с его тела. Он трет глаза. На самом деле он не понимает, почему Сынмин не разбудил его. Если бы они поменялись местами, Минхо без малейших угрызений совести отправил бы парня обратно в его собственную комнату. Сынмин задумчиво подпирает рукой подбородок — Моя сестра говорила мне, что невежливо будить людей, когда они отдыхают. Ты придурок, недоверчиво думает Минхо. Ты не помнил об этом, когда стучал в мою дверь в четыре часа утра? Вслух он говорит:  — У тебя есть сестра? Сынмин кивает.  — Да. — Старшая или младшая? — Старшая. А у тебя? — Нет, — безучастно отвечает Минхо, и это правда. Его мать умерла, когда ему было девять, так что Минхо в основном воспитывался отцом в одиночку. Наверное, так лучше — меньше людей, о которых нужно беспокоиться, меньше людей, с которыми нужно прощаться. Но иногда он задается вопросом, не лучше ли было пережить свое адское детство вместе с кем-нибудь. Он встает, одеяло сваливается кучей вокруг его лодыжек. Минхо тянется к нему, намереваясь аккуратно сложить, но Сынмин выхватывает его прежде, чем он успевает.  — Ты куда? — Он похлопывает по сиденью рядом с собой. Минхо чувствует, что это ситуация матери и ребенка, за исключением того, что он не может до конца разобраться, кто есть кто. — Садись. Посмотри этот фильм вместе со мной. Минхо пристально смотрит на него.  — Что? — Должно быть, он ослышался. Почему из всех людей Сынмин попросил именно его составить ему компанию? Минхо не показывал никаких признаков симпатии к нему, и то же самое можно сказать и в обратную сторону. — Зачем мне это делать? — Просто, — говорит Сынмин, фотографии за его спиной сияют, как звезды, — я даже принесу тебе пудинг. Пудинг. Заманчивое предложение. Минхо на секунду задается вопросом, откуда Сынмин мог узнать его любимую еду, прежде чем вспоминает о полном ящике. Сынмин увидел все это в первый же день, когда принес свои пакеты с Cheetos. Но все же.  — Что, у тебя нет друзей, с которыми ты действительно хотел бы провести время? — Спрашивает он. Скучные слова, предназначенные для того, чтобы ими орудовали, как лезвием, выталкивая их в надежде вернуть этот разговор в русло, которое имеет смысл. — Может быть, я считаю тебя своим другом, хён, — говорит Сынмин, как будто это что-то очевидное. — Я не считаю тебя своим другом, — автоматически произносит Минхо, все еще отчаянно пытаясь вернуть поезд на рельсы. Сынмин фыркает, откладывая одеяло в сторону и скрещивая руки на груди. Он приподнимает брови в такой знакомой манере, что кажется, будто он знает о мире больше, чем Минхо, несмотря на то, что Ли старше парня на два года.  — Если я тебе не друг, то кто тогда? — Спрашивает он. Удар ниже пояса в тон холодным словам Минхо. Разговор возвращается на территорию, в которой Минхо может ориентироваться. — Мне не нужен друг, — говорит Минхо. Проверяет поводок, все еще ожидая, что обтрепанные края порвутся. — Каждому нужен друг, — отвечает Сынмин. Он снова похлопывает по месту рядом с собой. — Да ладно тебе. Экзамены закончились, расслабься немного. Минхо смотрит на предложенное место, как будто что-то изменится, если он посмотрит достаточно пристально. В этот момент его пятая соседка назвала бы его параноиком. Минхо никогда бы не признался в этом вслух, но она была бы права. — Ты принесешь мне пудинг? — Спрашивает Минхо, как будто не он сейчас находится в самом оптимальном положении для того, чтобы пойти на кухню, учитывая тот факт, что он стоит. Сынмин улыбается, сверкая брекетами.  — Я ведь уже сказал. Минхо медленно опускается на диван, спина прямая, как шомпол, руки неподвижно лежат на коленях. Сынмин выглядит так, будто хочет что-то сказать, но он просто поднимается на ноги и плетется на кухню. Телевизор все еще работает, но Минхо наблюдает, как Сынмин открывает дверь ящика. Это зрелище — его спина — довольно знакомо. Это то, что он привык видеть перед тем, как люди уходят без намерения когда-либо возвращаться. Честно говоря, если бы Сынмин решил открыть входную дверь вместо кладовой, Минхо даже не удивился бы. Еще один день, еще одно вычеркнутое имя. Сынмин поворачивается к нему, и Минхо резко отворачивает голову, вместо этого уставившись в телевизор, уши горят. Кто-то — как он предполагает, главная героиня — плачет на экране, а Минхо не имеет ни малейшего представления о том, что происходит. Сынмин возвращается (никто никогда не возвращался) и молча передает Минхо пудинг и ложку. Усаживаясь рядом с ним, Минхо разрывает упаковку, не осмеливаясь смотреть куда-либо еще. В том числе прямо сейчас Ли может по пальцам одной руки сосчитать, сколько раз он ел пудинг вне своей комнаты. Исключая прямо сейчас, он может сосчитать количество раз без помощи рук. Особенность пудинга в том, что он простой и сладкий. Нежно окрашенный, им легко наслаждаться в одиночестве. Это вписывается в его аккуратную маленькую жизнь. Рядом с ним Сынмин открывает пачку Cheetos. Они не вписываются в жизнь Минхо, как и Сынмин. Они громкие, красочные и пикантные в очень, очень странном смысле. Минхо ничего из этого не может понять. Еще одна вещь, которая не имеет смысла: тот факт, что он сидит здесь, на этом диване, и смотрит фильм с этим новым соседом, который, как он клянется, является проклятием его существования. Он не знает, как он допустил, чтобы это случилось.

***

Минхо не нравится быть в долгу перед кем-то. Это как невидимая связь, удерживающая кого-то рядом с ним, кого-то, кого он знает, кто предпочел бы не оставаться. Вот почему он любит решать такие вопросы как можно быстрее. Размотать узел, чтобы они могли свободно уйти, пока он не привязался слишком сильно. Вот так он обнаруживает, что стучится в дверь Ким Сынмина в среду вечером, и на его лице уже застыло хмурое выражение. Потому что дело в том, что Сынмин снял с него ботинки и куртку и даже укрыл одеялом, чтобы он мог отдохнуть, и Минхо отказывается оставить эту услугу неоплаченной. У Сынмина достаточно сил, чтобы контролировать его. Почти сразу после того, как он стучит костяшками пальцев по дереву, Сынмин открывает дверь, эта дерзкая ухмылка полностью видна.  — А я-то думал, что я тебе не нравлюсь. — Так и есть, — говорит Минхо. — Выходи. Я приготовлю для тебя ужин, — добавляет он, что лишает его первых нескольких слов предполагаемой искренности. Улыбка Сынмина увядает, и Минхо чувствует легкое удовлетворение, когда отворачивается.  — Подожди, что? Этот парень не волнуется, по сути шантажируя и подкупая Минхо, но он приходит в замешательство, когда кто-то предлагает приготовить ему ужин. Минхо в очередной раз напоминает, что Сынмин такой же одинокий неудачник, как и он сам. — Ты же не хочешь отравить меня, правда? — Спрашивает Сынмин. — Есть ли что-то конкретное, чего ты хочешь? — Уточняет Ли вместо ответа, открывая холодильник. В идеальном мире у него были бы ингредиенты для всего, что бы Сынмин ни попросил, но это не идеальный мир, и Минхо больше недели не ходил за продуктами, так что холодильник оказывается довольно пустым. — Ты теперь мой личный шеф-повар? — Спрашивает Сынмин, присаживаясь за стол. — Говори уже или готовь сам. Сынмин бледнеет при мысли о том, что ему придется находиться на кухне. Минхо ухмыляется, и Сынмин бросает:  — Чачжанмен, пожалуйста. Хм. Может быть, это все-таки идеальный мир, потому что Минхо каким-то образом раздобыл необходимые ингредиенты для чачжанмена. Пока старший приступает к работе, Сынмин спрашивает:  — Тебе понравилась вчерашняя драма? — Это было ужасно, — немедленно говорит Минхо, что на половину ложь. Он не может точно сказать, что ему не понравилось, учитывая, что на самом деле он не обращал внимания, но он уверен, что ему бы не понравилось. Сынмин поникает, как щенок, оставленный под дождем. Минхо пытается сравнить жалкого парня перед собой с его высокомерным соседом по комнате — образы накладываются друг на друга, сталкиваются и в конце концов распадаются. Неестественно видеть его таким откровенно обескураженным, и Минхо не совсем знает, что с этим делать. Он продолжает готовить чачжанмен в тишине. Минхо не может вспомнить, когда в последний раз готовил для кого-то другого. На самом деле, не мог вспомнить, когда он в последний раз делал хоть что-то для кого-то другого. Сколько он себя помнит, он заботился о себе и только о себе. В связи с этим возникает вопрос: сколько ему сделать? Сделать двойную порцию и для себя? Сколько нужно Сынмину? Вот кто-то, кто, кажется, знает все тонкости жизни и личности Минхо, судя по тому, как легко ему удается вывести его из себя, и все же Ли не может сказать того же в ответ. Ким Сынмин для него — загадка, живущая в его собственном доме. Окровавленное тело, на которое Минхо мог смотреть часами, не приблизившись ни на шаг к разгадке тайны. Он может составить список всего, что он знает о Сынмине, и это был бы самый короткий каталог, который он когда-либо составлял. • Ким Сынмин любит Cheetos • Ким Сынмин любит фотографии • Ким Сынмин — самое загадочное существо, с которым он когда-либо сталкивался И он рисует там пробел. На самом деле, после второго пункта ему нечего писать, потому что третий пункт — это скорее его точка зрения, а не что-то фактическое о характере Сынмина. — Хён, — зовет Сынмин, и это нежелательное почтительное обращение срывается с его языка. Минхо оборачивается и видит младшего со своей озорной улыбкой и камерой наготове. Щелчок! — Попался, — говорит Сынмин, когда вспышка гаснет. Минхо тупо моргает, когда мальчик нажимает другую кнопку, удовлетворенно мурлыча от того, что появляется. — Что, черт возьми, это было? — Возмущается Минхо. Сынмин кладет камеру на стол, сцепляя руки под подбородком.  — Успокойся, хён. Это для моего задания по фотографии, клянусь. Минхо качает головой. Фотографы — редкая и вымирающая профессия в наши дни, потому что зачем фотографировать, если вместо этого можно использовать photoshop?  — Какой смысл посещать этот курс? — А разве в этом должен быть какой-то смысл? — Да, — говорит Минхо. Это не обязательно должен быть хороший мотив, но для всего должна быть причина. Способ придать смысл своей жизни, своим решениям, своему времени. Потеряй свой компас, и ты собьешься с пути. — Конечно, тебе нужна причина. Сынмин раздраженно закатывает глаза.  — Ладно. Если я специализируюсь на фотографии, я могу стать оператором, которому прилично платят. Доволен? — Нет, — говорит Минхо, хмурясь. — Если ты занимаешься этим ради денег, почему бы не стать врачом или юристом? Попробуй свои силы в актерском мастерстве или пении, пока ты этим занимаешься. Сынмин откидывается назад, закидывая руки за голову.  — Может быть, — говорит он, — я просто делаю это, потому что мне нравится. Слова, которые имеют смысл сами по себе, но Сынмин соединяет их вместе, выстраивает в одно предложение, и Минхо понятия не имеет, что все это значит. Может быть, это потому, что — это он; эгоистичный и злой. Может быть, кто-то, кто похож на Сынмина — достаточно добрый, чтобы накинуть одеяло на спящего человека, достаточно разъяренный, чтобы открыть рот и извергнуть несусветную чушь, — понял бы лучше. Минхо мотает подбородком в сторону гостиной, на множество фотографий, прикрепленных к стене.  — И это? — Спрашивает он. — Это тоже часть твоего задания? — Нет, — отвечает Сынмин. — Это просто вещи, которые я нахожу красивыми или значимыми. Он заканчивает готовить ужин, не сказав больше ни слова. Больше, чем он обычно готовит для себя, но недостаточно для двоих, поэтому он складывает все это в одну тарелку, потому что это все равно предназначалось для Сынмина. Он может продержаться на пудинге еще одну ночь. Но Сынмин тянет его обратно к столу и достает еще одну тарелку. Кладет в неё немного лапши и утверждает, что ему хватит, чтобы поделиться. Минхо ошеломленно смотрит на еду, стоящую перед ним. В тот вечер он ест меньше, чем обычно, и он знает, что Сынмин тоже, но младший не жалуется. Он благодарит Ли за еду, прежде чем лечь спать, и Минхо отмечает это как наполовину решенное одолжение. И все же… Он почему-то чувствует себя сытым, хотя съел только половину своего обычного ужина.

***

На следующий день, когда он приходит домой с занятий, его фотография висит яркая и сияющая на стене гостиной.

***

Его шестой сосед однажды сказал ему, что завидует тому, что Минхо так легко запирается в своей комнате.  — В моем доме мне не разрешалось закрывать или запирать свою дверь, — объяснил он. — Даже сейчас это кажется неправильным. Минхо кивнул в знак признательности, не совсем сочувственно, но, тем не менее, на сердце у него было тяжело. Чего он не сказал, так это того, что он понял, просто в обратном смысле. Закрытые двери — это распространенный во всем мире способ уединиться. Возможность запереть свою дверь считается привилегией. Минхо, с его четырьмя стенами и квадратной комнатой, всегда был одним из таких привилегированных людей. Но люди забывают сказать, что той же привилегии можно лишить в мгновение ока, используя металлическую палку. Вставь ключ в скважину, и внезапно дверь широко распахнется. Замок становится иллюзией безопасности, которой у вас никогда не было. И, да, ключи следует использовать при необходимости. Но для Минхо ключи были использованы для того, чтобы отнять пространство и время, которые, как он думал, принадлежали ему. Видите ли, его комната, где бы она ни находилась, всегда была для него чем-то вроде убежища. Сейчас это можно обобщить как убежище от людей и от жизни, но изначально это было место, где он прятался от своих родителей. Его родители были из тех, кто все разрушает. Эго, люди, предметы — ничто не было безопасным. Но Минхо мог оставаться в своей комнате, сворачиваться калачиком на кровати со своими плюшевыми кошками и притворяться, что все в порядке. А потом в ход вступает ключ, и Минхо можно найти рыдающим на полу после того, как он привалился к своей двери. Нормально ли это, задается он вопросом сейчас, пережить такое? Сидеть и изо всех сил прижиматься спиной к двери, в то время как твое маленькое тельце дрожит от паники и ужаса? Чтобы приглушить свои рыдания в крошечных ладошках и ничего так сильно не хотеть, как уйти в другой конец комнаты, где они не услышат твоих рыданий, все время оставаясь в тупике, потому что, если ты пошевелишься, они распахнут дверь и все равно услышат твой плач?  Он мог часами просиживать перед своей дверью. Прижимаясь к ней спиной до тех пор, пока не потеряет чувствительность в ногах, как будто его маленькое тельце могло преодолеть подавляющую силу отца. Когда замок наконец щелкал и дверь распахивалась, он оказывался распростертым на земле. А потом налетал ураган в виде его родителей, круша его игрушки, полки, маленьких плюшевых мишек, которых он обнимал перед сном. Оставив его одного на полу. Они ничего не брали с собой — просто оставляли все это в виде осколков на полу, чтобы Минхо мог наступить на них и истечь кровью. Это ложь. Они забрали одну вещь, один раз. Дверь. И тут исчезла драгоценная иллюзия Минхо о неприкосновенности частной жизни.  Теперь Минхо считает неестественным не запирать свою дверь. Это привносит в его жизнь ощущение стабильности, особенно потому, что ключ находится у него, а не у кого-то другого.  И он больше не разбирается в украшениях или личных вещах, потому что... потому что зачем так раскрываться? Зачем держать кусочки своего собственного сердца на виду, чтобы кто-нибудь подошел и разбил их? Если вы чем-то дорожите, вы должны беречь это. Он заперся в четырехстенном ящике, чтобы ничто не могло до него добраться, ничто не могло ему навредить. Сынмин, с его живыми фотографиями и широкой улыбкой, похоже, не разделяет таких ценностей. — Ким Сынмин, — произносит он сквозь стиснутые зубы. — Что это, черт возьми, такое? — Рамка для фотографии, — невозмутимо говорит его сосед. Он поднимает деревянный прямоугольник в воздух, несмотря на то, что Минхо не подает никаких признаков того, что собирается его взять. — Для твоей комнаты. Я видел ее всего один раз, но все белое выжжило моих глаза, хён. Минхо возвращает протянутую руку ее владельцу.  — Я не делаю фотографий. Сынмин пренебрежительно машет рукой.  — Тогда возьми одну из моих. — Мне не нужны твои фотографии. Сынмин вздыхает, поворачивается и направляется в гостиную. Минхо наблюдает, наклонив голову, как Сынмин срывает фотографию сирени, прежде чем вставить ее в рамку и сунуть в руки Минхо.  — Вот. Используй ее, пока не найдешь то, что хочешь видеть. Минхо пристально смотрит на фотографию.  — Мне больше нравятся маргаритки. — Я даю тебе ее не для того, чтобы ты добавил еще белого… не бери в голову. Просто поставь на свой стол или еще куда-нибудь. Ради моего спокойствия. Зачем мне это делать? Минхо удивляется, когда Сынмин заталкивает его в свою комнату. Он смотрит на мусорное ведро, раздумывая, не бросить ли туда фотографию просто для того, чтобы посмотреть, как Сынмин брызжет слюной и приобретает ужасный оттенок красного.  Но это было бы нелогично, особенно учитывая, что Минхо все еще выясняет, как расплатиться с Сынмином за вчерашний день. — Ладно, — бормочет он, опуская рамку с такой силой, что сотрясается стол. Сынмин удовлетворенно ухмыляется. Фиолетовый цвет вливается в монохромность его комнаты, его жизни,  — это еще одна вещь, за которую ему придется отплатить Сынмину. — Для чегоэто? — Спросил Сынмин, указывая на бумаги на его столе. Раньше они были аккуратно сложены, но некоторые из них немного покосились после того, как Минхо с грохотом опустил рамку для фотографий. Минхо опускает взгляд на бумаги, и "Состояния сознания" снова появляются на экране.  — Заметки по психологии, — отвечает он.  — Тебе нравится психология? — Нет, — говорит Минхо. Она сложная и странная, и не помогает Минхо лучше понимать людей, чем раньше; парня, стоящего перед ним, можно считать примером. — Тогда зачем ты это делаешь? — Спрашивает Сынмин, хотя это не его дело, и Минхо никогда не давал ему разрешения задавать вопросы. Технически, он так же не давал Сынмину разрешения находиться в его комнате, и все же они здесь. — Я думал, ты сказал, что тебе не нужна причина. — Ты сказал по-другому. Итак, какова причина? Это снова похоже на его вторую соседку — задавать вопросы, на которые они не имеют права, за исключением того, что его вторая соседка формулировала свои вопросы так, как будто собиралась написать ответы в эссе. Сынмин, кажется, спрашивает исключительно потому, что хочет знать. — Я хочу стать психиатром, — наконец говорит Минхо. Он поднимает подбородок, ожидая новых вопросов, но Сынмин терпеливо ждет продолжения. Ли вздыхает. — За это хорошо платят, — уклоняется он от ответа. — Так, ты занимаешься этим ради денег, — говорит Сынмин. Не совсем неодобрительно, но в его взгляде есть что-то такое, что кажется не совсем правильным. Минхо огрызается:  — Что в этом такого плохого? Когда вы умираете, вся ваша жизнь предположительно проносится перед вашими глазами, и вы видите, к чему все пришло. Когда Минхо умрет, он планирует увидеть годы напряженной работы, которая закончится огромной суммой денег, которую он так и не смог опустошить. Это не благородно — на самом деле это невероятно тщеславно, — но Минхо знал, что он не был хорошим человеком с тех пор, как умерла его мать. Кроме того, вряд ли Сынмин с его специальностью фотографа увидит что-то лучшее. Он воображает, что воспоминания Сынмина были бы просто множеством картинок; мгновения, украденные из времени и застывшие на листе бумаги, ценные по настроению, но далеко не драгоценные во всех остальных отношениях. — Думаю, ничего, — говорит Сынмин, пожимая плечами. Самая громкая ложь, которую Минхо когда-либо слышал. — Отвечай нормально, — говорит Минхо, хмурясь. Сынмин вздыхает.  — Ты когда-нибудь задумывался… пожить для себя? Мозг Минхо замирает. Он думает, что Ли Минхо, который запирается в своей комнате из страха привязанности, который никогда не делает ничего для кого-то другого, если только он им чем-то не обязан; он думает, что Ли Минхо — это тот, кто живет не для себя.  Следуйте за теми, кого вы любите, как верный последователь, и люди назовут вас собакой. Укуси руку, которая тебя кормит, и ты станешь дворняжкой. Что это значит для Минхо, который набрасывается на всех, до кого может дотянуться? Не филантроп, это точно. Возможно, Сынмину следует носить очки весь день, потому что Минхо думает, что он, должно быть, слепой, раз делает такие безосновательные предположения. — И что, скажи на милость, в твоём понимании означает пожить для себя? — Спрашивает он ровным голосом, расправляя плечи. Его сосед пожимает плечами.  — Что-то, что тебе действительно нравится делать? Чем ему нравится заниматься? Учиться, готовить — это не столько хобби, сколько работа по дому. Минхо никогда не искал себе хобби, хотя он уверен, что Сынмин был бы разочарован, услышав это. — Смотреть телевизор, — говорит он Сынмину, просто чтобы выкинуть что-нибудь из головы. Раскрашивает свою скучную жизнь в яркие краски и надеется, что его сосед не увидит этого сквозь щели. — Серьезно? — Удивленно спрашивает Сынмин. — Что ты смотришь? Минхо рассказывает об одной из драм, которые он помнит из своего детства. Его родители обычно смотрели это по телевизору, и они все вместе сворачивались калачиком на диване, как обычная семья, пока длился эпизод. Конечно, все это прекратилось, как только умерла его мать, и видимость нормальности исчезла так же быстро, как и его дверь. И, о, его дверь, все еще широко открытая за Сынмином. Умоляющая, чтобы ее заперли. Ждущая, когда кто-нибудь уйдет, прежде чем закрыться. Минхо не понимает, почему Сынмин все еще здесь — в его комнате, в его общежитии, в его жизни. Какой смысл оставаться с кем-то, кто, кажется, из кожи вон лезет, чтобы настроить против себя? Зачем оставаться с кем-то, когда вы едва можете смотреть друг другу в глаза? Ты можешь надавить на рану, но это не остановит кровотечение. Ты можешь обмотать порез бинтами, но это не остановит инфекцию. Ты можешь сделать это, ты можешь сделать то, но, в конце концов, тебе нужно оторвать что-то от себя, прежде чем ты сможешь исцелиться, прежде чем ты сможешь вернуться к тому, как все было. Минхо хочет, чтобы Сынмин ушел. Хотел бы он просто сорвал бинты одним плавным, грубым движением, чтобы вернуться к той версии реальности, которая имела смысл. Вот почему Минхо никогда не был и не будет хорошим человеком. Он держит свою травму и страх при себе и использует их, чтобы заставить всех уйти. Хороший человек не стал бы так ставить себя на первое место.

***

Самое странное в Сынмине то, что он беспричинный, но в логическом смысле. Он стучит в дверь Минхо, несмотря на то, что ему этого не говорили, и тащит того на диван. Сынмин что-то включает и говорит, что это что-то похожее на драму, о которой упоминал Минхо, так что ему это может понравиться. Он связал поспешную точку Минхо с теми, о существовании которых Ли и не подозревал. Мыслительный процесс происходит прямо у него на глазах, совершенно осязаемый, но Минхо не может разгадать существенную часть головоломки. — Зачем мы это делаем? — Спрашивает он, лишь наполовину обращая внимание на телевизор. — Потому что, хён, — говорит Сынмин, — я хочу помочь тебе разобраться в том, что тебе нравится. Это вроде как ответ на его вопрос, но не совсем. Итак, он хочет помочь Минхо, и вот как они оказались вместе на диване после ужина, смотря драму, но почему? Что побудило его постучать в дверь Минхо? Вытащить его, усадить и вести себя так, будто ему не все равно? Но потом Минхо вспоминает. Это Ким Сынмин, который занимается фотографией без особого смысла. Это Ким Сынмин, который существует на том же плане бытия, что и он, несмотря на то, что его разум, казалось бы, работает совершенно в другом измерении. Он задается вопросом, есть ли что-то еще, за что он должен отплатить Сынмину, хотя он даже не просил об этом. Похоже, в последнее время его долг перед младшим растет в геометрической прогрессии. Тогда побольше готовки, потому что это единственный подарок, который Минхо умеет дарить, и он думает, что рукам Сынмина в любом случае не помешало бы немного больше мяса. Сынмин снова приносит ему пудинг (“Хороший щенок”, — говорит Минхо, и Сынмин шлепает его по руке) и пакет Cheetos для себя. Его пятая соседка ворковала бы над этой сценой, и Минхо пнул бы ее в голень. Щелчок! Минхо оглядывается и видит Сынмина с камерой.  — Снова попался, хён, — говорит он, ухмыляясь, и Минхо задается вопросом, когда он вообще успел взять фотоаппарат. Это что, обычное дело для фотографов повсюду носить с собой фотоаппарат? — Отдай, — требует он, протягивая руку. Сынмин прижимает камеру к груди, словно защищаясь.  — Ни в коем случае. Ты ведь собираешься удалить ее? — Я не собираюсь удалять… Просто передай эту дурацкую штуку, — Минхо бросается вперед, обхватывает камеру руками и тянет, пока она не оказывается в его руках. И вот Сынмин с широко раскрытыми от удивления глазами, красным от волнения лицом, и— Щелчок! — Вот так, — удовлетворенно говорит Минхо. Он возвращает фотоаппарат. — Вот теперь справедливо. Сынмин вертит камеру в руках, ища повреждения. Минхо предполагает, что он мог бы быть чуть нежнее, когда брал его в руки — он, вероятно, дорогой.  — Знаешь, — говорит Сынмин, — если ты хотел сфоткать, ты мог бы просто попросить. — А что в этом было бы забавного? — Отвечает Минхо, снова берясь за свой пудинг. Он снова переключает свое внимание на телевизор, эффективно пресекая любые дальнейшие продвижения в разговоре. Он должен признать, что, хотя он понятия не имеет, как вообще называется эта дорама, она интересна. Реплики, глупые и слащавые, а также, возможно, самые глубокие из всех, что он когда-либо слышал, затягивают его, пока он не начинает смотреть с жадными глазами. Где-то на третьем эпизоде что-то с опускается ему на плечо, и Минхо смотрит вниз, чтобы увидеть Сынмина, который валяется без сознания с пустым пакетом Cheetos на коленях.  — Ким Сынмин, — шепчет Минхо, застыв как вкопанный. Парень не шевелится. Острое выражение его лица исчезло, черты смягчились спокойствием сна. Это не тот непредсказуемый мальчик, которого Минхо знает и как своего соседа, и как торнадо, разрушившее его упорядоченную жизнь; это просто Ким Сынмин, отдыхающий после стресса, который должно быть приносит ему учеба. Минхо осторожно тянется к другой стороне Сынмина за одеялом, которое было аккуратно сложено с тех пор, как сам Минхо заснул здесь. Медленно, с нежностью, о которой он и не подозревал, он натягивает одеяло на плечи Сынмина и подтягивает его к подбородку. Первая услуга была оплачена сполна. Он не должен был быть здесь. Минхо должен быть в своей комнате, работать над домашним заданием по философии, которое на него свалили. Он должен оттолкнуть Сынмина и оставить его просыпаться в одиночестве. Или, что еще лучше, разбудить мальчика сам. Но с чувством, которое он даже не может объяснить, его рука тянется к пульту, уменьшая громкость телевизора, чтобы Сынмин не проснулся. Это ради моего собственного спокойствия, говорит он себе. Иметь дело с бодрствующим Сынмином гораздо сложнее, чем заботиться о таком. — Ким Сынмин, — говорит он еще раз. Ничего. Минхо вздыхает. — Ты выглядишь уродливо, когда спишь, — шепчет он, все равно протягивая руку за фотоаппаратом. Щелчок!

***

Сынмину требуется меньше дня, чтобы понять, что что-то изменилось. — Хён, — говорит он слишком буднично. — Почему фото сирени сново на стене? Минхо даже не поднимает глаз — он столько раз видел стену, что может представить себе каждую картинку с поразительной точностью. Фотография Минхо с их телевизионного вечера попала туда, и Ли в отместку разместил фотографию Сынмина.  — Я нашёл фото получше. — Какое? — Спрашивает Сынмин. На этот раз Минхо все-таки поднимает взгляд и видит младшего, упирающего руки в бока и блуждающего взглядом по разноцветной стене. — Фотография ромашек все еще здесь, — бормочет он. Минхо закатывает глаза.  — Не волнуйся, это не черно-белая фотография. На самом деле, она цветная. Я буду потрясен до полусмерти всякий раз, когда открою глаза и увижу это первым делом утром. Сынмин хмурится с подозрением.  — Ты клянешься, что она цветная? Минхо прикладывает руку к сердцу.  — Честное бойскаутское. Он никогда не состоял в бойскаутах. Но Сынмину не обязательно это знать. — Думаю, я поверю тебе на слово, — говорит Сынмин, и Минхо задается вопросом, когда, черт возьми, он вообще доказал свою правдивость. — У нас все еще в силе завтрашний вечер кино? Вечера кино: нечто такое, что вошло в привычку Минхо. Каждую среду Сынмин берет на себя смелость заставить Минхо выйти из своей комнаты и лечь на диван. Ли никогда не знал, как контролировать своего соседа — чем он отнюдь не гордится, — поэтому он просто позволяет этому происходить, накапливая все больше долгов с каждой неделей.  Он работает над планом, как решить эту проблему в ближайшее время. Это происходит постепенно. Как бы. — Если ты настаиваешь, — говорит Минхо более ровным голосом, чем ему хотелось бы, но в то же время более выразительным, чем, по его воспоминаниям, он позволял себе быть раньше. — Я настаиваю, — говорит Сынмин, растягивая губы в широкой улыбке, все еще полной брекетов. В ту ночь Минхо ложится спать с фотографией спящего Сынмина, надежно спрятанной на его письменном столе.

***

Решение Минхо таково: на каждый вечер кино, который проводит Сынмин, Минхо будет готовить ему ужин. Итак, каждую неделю у них проводится еще одно мероприятие. Всегда на следующий день после вечера кино, а это значит, что они обязательно едят вместе каждый четверг. — Что у нас на этой неделе, хён? — Спрашивает Сынмин, облокачиваясь локтями на стойку. Он пытался помочь Ли в первый четверг, но Минхо очень быстро узнал, почему Сынмину запрещено появляться дома на кухне, и ни один из них не хочет снова видеть тостер в огне. Минхо до сих пор недоумевает, как Сынмину вообще удалось поджечь тостер. Он велел ему пользоваться духовкой, а не тостером. Духовкой. Минхо будет скучать по рогаликам, которые он иногда ест на завтрак. — Скорее всего, просто рамен, — признается он. Минхо облажался — на приготовление пищи нужно время, но он увлекся учебой и теперь умирает с голоду. Вероятно, ему придется отметить сегодняшний день как провал с точки зрения компенсации. — По-моему, звучит заманчиво, — говорит Сынмин. Действительно, когда пять минут спустя Минхо ставит их тарелки на стол, мальчик набрасывается на свою, как будто тоже умирает с голоду и это блюдо настоящий деликатес. Минхо прищелкивает языком, садясь.  — Не торопись. Имей хоть какие-то манеры. — Мне все равно, — говорит Сынмин с набитым ртом. Лицо Минхо искажается от отвращения, и мальчик сглатывает. — О, я тебе говорил? Мой профессор истории сказал нам, что... Минхо спокойно ест, пока Сынмин болтает без умолку, добавляя при необходимости негромкие одобрительные хмыканья. Это привычная вещь; Минхо никогда не был из тех, кто делится рассказами о своем дне, но Сынмин, кажется, чувствует потребность заполнить тишину, так что все заканчивается вот так. Сынмин продолжает говорить, и Минхо не совсем понимает почему, потому что знает, что не выглядит особенно заинтересованным. Несмотря на это, Минхо запоминает каждое слово в своей голове, накапливая сокровищницу знаний о загадке, которой является Ким Сынмин. Может быть, однажды он взломает его, и информация хлынет на него потоком, и он, наконец, поймет, почему Сынмин делает то, что он делает. — Хён, — говорит Сынмин. — Моя сестра выходит замуж. — Ох, — говорит Минхо жуя, — Поздравляю ее. — Серьезно? Я поражен, что она нашла кого-то, кто захотел быть с ней. Хотя мне жаль ее партнера. Он так говорит, но Минхо знает, что он очень дорожит своей сестрой. Даже сейчас его лицо озаряет тихая радость. Он единственный человек, который когда-либо заставлял Минхо жалеть, что у него нет родного брата или сестры. Минхо доедает рамен и идет поставить свою тарелку в раковину. Сынмин продолжает говорить.  — До ее свадьбы осталось меньше двух недель, потому что они хотят, чтобы это произошло как можно скорее. Я уезжаю на следующей неделе, чтобы поприсутствовать там. Минхо замирает, наполовину опустив тарелку на дно раковины. Сынмин. Уезжает. На следующей неделе. Ему ненавистен тот факт, что он на самом деле удивлен. Минхо подумал, что он ожидал этого. Но Сынмин, смелый и неустрашимый, пробрался в жизнь Минхо. Уперся ногами в землю так прочно, что Ли подумал, что, может быть, скорее всего, он смог бы привыкнуть просыпаться каждое утро и знать, что Сынмин рядом. На мгновение он забыл, как легко люди приходят и уходят. Забыл, что Сынмин был одним из тех людей. — Хён? — Я уезжаю на следующей неделе. — Окей, — говорит Минхо. — Передай своей сестре, что я желаю ей всего наилучшего. — Его тарелка со звоном ударяется о дно раковины.

***

Ким Сынмина можно описать многими словами, но лжец — ни одна из них. Итак, верный своему слову, неделю спустя он стоит у двери с рюкзаком на плече. — Я вернусь через три дня, — обещает Сынмин. Семена надежды, которые должны были пустить корни в сердце Минхо, беззвучно улетучиваются, потому что эти слова он слышал уже тысячу раз по-разному, и они никогда не были правдой. — Я надеюсь, ты застрянешь в пробке, — говорит Минхо. Он хотел, чтобы его слова были более колючими, и передавили всю степень его отчаяния. Что-то вроде: "Я надеюсь, что в тебя врежется машина, и мне больше никогда не придется видеть твое глупое лицо", но слова застряли у него в горле, пока не были приглушены и не превратились во что-то безобидное. Он с головой погружается в свою работу, как только Сынмин выходит за дверь. Здоровые механизмы совладания во всей красе; он уверен, что его будущий психиатр одобрил бы это. В тот день Минхо умудряется пройти курс психологии, рассчитанный на целую неделю, и к концу его глаза горят. Он такой голодный. Он так устал. Он дотаскивает себя от письменного стола до кровати и падает без сил, холодные одеяла прилипают к мокрой от пота коже. Когда он просыпается, о нем забывают. Минхо, зевая, выходит из своей комнаты, а затем его взгляд останавливается на стене, увешанной фотографиями, и вся тяжесть происходящего обрушивается на его плечи. Нет никакого Сынмина в очках с толстыми стеклами и растрепанными по утрам волосами. Никаких язвительных комментариев о том, что Минхо сейчас похож на льва, за которыми следует мягкое “Доброе утро, хён”. Нет никакого Сынмина. Его сердце странно сжимается в груди, как будто он не привык быть один. Как будто раньше ему это не нравилось. Как будто Минхо, который отчаянно отплачивал своему соседу единственным доступным ему способом, чтобы парень, наконец, смог освободиться от него, мог когда-нибудь скучать по Сынмину. Абсолютно невыносимый, вот кто такой Сынмин. Вырывает кусочки своего собственного сердца и вручает их Минхо, как маленькие рождественские угощения. Перевернув порядок, которого Минхо придерживался раньше, и заменив его спонтанностью, ночными фильмами, разговорчивыми ужинами и яркими фото на стене. Минхо отсиживает свои занятия с эмоциями, которые его пятый сосед по комнате назвал бы роботизированными. Слова его профессоров запечатлеваются в его сознании, а затем они выходят из системы, и единственное впечатление, оставшееся после них, — это задания, задания, задания. Вернувшись в общежитие, он направляется прямиком в свою комнату, старательно избегая ярких квадратов на стене гостиной. Но даже перед своим собственным столом, в окружении бумаг и пластиковых бутылок с водой, он не может убежать от Сынмина. Потому что на его столе стоит рамка с изображением спящего мальчика. Что-то, чего Сынмин не отдавал; что-то, что Минхо взял для себя, импульсивный и глупый, и миллион других вещей, которыми он не может припомнить, чтобы когда-либо делал. Он кладет фотографию лицевой стороной вниз на свой стол, нежно по сравнению с жаром, кипящим у него под кожей. Он считает, что если он не сможет видеть Сынмина, то не сможет скучать по нему. Минхо может сидеть в своей комнате с четырьмя стенами и работать так, словно ничего никогда не менялось. Но он кладет руки на клавиатуру ноутбука, и его пальцы дрожат, они слабые. Бледная кожа под стать белизне его стен. Его сердце опустилось еще на дюйм в грудную клетку, оказавшись опасно близко к тому, чтобы выскочить из ребер. Минхо ставит фотографию обратно. Это чувство немного утихает.

***

Его шестой сосед сказал, что Минхо живет одинокой жизнью, запершись в своей комнате, в которой не было ничего, кроме закусок и бутылок с водой для компании. Минхо, погруженный в свою работу, никогда до конца не понимал, как он мог прийти к такому выводу. Как он мог смотреть на кого-то вроде Минхо, добровольно закрывающегося от остального мира, и думать, что он одинок. Как будто тюрьма, которую он создаёт, не является его собственным творением. Но когда он просыпается и видит эту дурацкую фотографию Сынмина на своем столе, он чувствует странную боль в своем сердце, и тогда Минхо понимает. Это и есть одиночество. Эта пульсация в его груди, тяжесть в кончиках пальцев, наклон губ вниз. Все это время он был одинок и даже не осознавал этого. Это более чем странно. Он был окружен этим чувством всю свою жизнь, и все же он никогда не ощущал его так остро, как сейчас. Даже когда он был ребенком, трясущимся на полу, а его комната была в руинах, он никогда не чувствовал себя таким опустошенным. Он многое помнит из своего детства — в основном против собственной воли, — но то, что он может вспомнить с наибольшей ясностью, были похороны его матери. Минхо не плакал. Было несколько человек, которые видели это, и он помнит множество сочувственных рук, гладивших его по волосам, говоривших ему, что он очень сильный, раз перенес такую трагедию со стоическим выражением лица. Чего они не знали, так это того, что это не было трагедией, по крайней мере, для него. Это было то, чему он радовался; счастливый момент, ставший торжественным из-за темной одежды. Ему было всего девять, когда она умерла, но девять лет  — достаточный срок, чтобы стать озлобленным и ненавидящим, особенно по отношению к тем, кто сделал тебя таким. Он не плакал из-за ее смерти. И по сей день он этого не сделал. Ему интересно, что сказал бы по этому поводу его профессор психологии. Предполагается, что люди должны плакать, когда кто-то умирает. Это то, что делал его отец; то, что его отец делает до сих пор. Он знает, что это делала его вторая соседка, потому что помнит ее дрожащие руки, сжимающие телефон, и то, как ее рыдания, казалось, эхом разносились по общежитию, когда она собирала свои вещи. Минхо не плакал тогда, и он не плачет сейчас, но сейчас он чувствует себя хуже, чем на похоронах. Острая боль утраты, даже несмотря на то, что Сынмин сказал, что это будет только временно. Это почти забавно. Минхо, самонадеянный по-своему, всегда думал, что Сынмин был единственной загадкой в том мире, который он создал для себя. И он никогда не замечал небольших изменений в себе, вызванных резкими словами Сынмина, подкрепленными мягкими улыбками. Он был перекован в огне Сынмина — превратился в более тупой клинок, который больше не помещается в ножны.  Ли Минхо, много лет изучающий философию и психологию, начинающий психиатр, больше не знает ни себя, ни мир, в котором он живет.

***

Сегодня среда. Занятия кажутся долгими; возвращение в общежитие кажется еще более долгим. Среда. Вечер кино. Минхо задается вопросом, что бы Сынмин порекомендовал на этой неделе. Он никогда не говорил Минхо, что они собираются смотреть, но, казалось, у него все было четко и готово в голове. Иногда они продолжали серию, которую им не удалось закончить раньше. Или же это было бы что-то совершенно новое и незнакомое, и Минхо, несмотря ни на что, пришел бы в восторг. Сынмин не стучится, чтобы вытащить его, потому что он не может, потому что он ушел, но Минхо привык к такому расписанию, и он все равно, спотыкаясь, выходит в гостиную. Он падает на диван, без пудинга и без Сынмина, и хватает пульт. Минхо включает дораму, которую они уже начали. Он помнит, как был втянут; очарован, несмотря на то, что Сынмин хрустел Cheetos рядом с его ухом. Персонажи мелькают дальше. Минхо ничего не чувствует. Кульминационный момент эпизода то нарастает, то спадает, и сердце Минхо замирает в груди. Тяжелый и неподвижный, и Минхо думает: "Это неправильно". Его руки не должны лежать на бедрах, как камни. Они должны быть стиснуты в ткани его одежды, когда предвкушение охватывает его сердце. Это неправильно во всех смыслах, которые Минхо не может выразить словами, и он, спотыкаясь, вскакивает на ноги в почти паническом безумии, одновременно выключая телевизор. Ноги несут его не в его собственную комнату, где безопасно и пусто, а к Сынмину. Смотри, что-то в нем шепчет, когда он стоит взъерошенный на пороге, разглядывая фиолетовые простыни и синий плакат на стене. Повсюду разбросаны маленькие безделушки — признаки того, что здесь кто-то жил, признаки того, что кто-то планирует вернуться. Он оставил все свои вещи. Он вернется. Но Минхо знает, что оставить свои вещи не обязательно означает, что ты за этим вернешься. Он знал это с тех пор, как ему исполнилось девять лет, когда он раскладывал вещи своей матери по коробкам, в то время как его отец напивался до беспамятства в соседней комнате. Комната может выглядеть оживленной, несмотря на отсутствие владельца. Рука поднимается и прижимается к собственной груди, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он напуган. Он одинок. Минхо никогда в жизни не чувствовал себя таким потерянным.

***

Рассвет четверга, розовый и теплый, и все такое, чего Минхо не любит. Это последний день без Сынмина, если только не случится несчастье, или, возможно, что еще хуже, Сынмин действительно окажется лжецом, и он вообще не планировал возвращаться. Минхо сидит на паре по психологии, играясь с карандашом, и задается вопросом, какого черта он вообще здесь делает. Его профессор бубнит без умолку — что-то о биологическом подходе в противовес психодинамическому, — и Минхо обнаруживает, что отключается. Скучающий и усталый; Минхо никогда раньше не позволял себе такого. Какой в этом смысл? Однажды он спросил Сынмина, но в чем был смысл для Минхо? Дерьмовая куча денег? Зачем ему это вообще? Если он хочет стать психиатром, ему нужно будет посвятить учебе годы. На это уже были потрачены годы. Бессонными ночами он корпел над своими заметками и тер налитые кровью глаза. Знание проникало в его мозг до тех пор, пока ему не показалось, что голова вот-вот лопнет. И ради чего? В чем смысл? Его нет, понимает Минхо, и тогда он встает. Уходит посреди лекции, несмотря на то, что скоро снова экзамены. Потому что... Потому что он не может этого сделать. Он не может окунуться в этот круговорот бесстрастной жизни из-за чего-то столь капризного, как деньги.  Он думает, что Сынмин гордился бы ним, если бы узнал об этом. Минхо возвращается в свое общежитие. Сегодня четверг, а это значит, что в этот день он должен готовить ужин. Сынмина здесь нет, но Минхо, тем не менее, следует заведенному порядку. Это тихий ужин. Здесь нет Сынмина, который заполнить тишину, и Минхо действительно чувствует эту потерю, но внутри у него так же расцветает что-то вроде триумфа. Надежда на свободу, которую он может обрести для себя. Может быть, он поступает безрассудно, бросая все, что когда-либо делал. Он все еще может передумать. Это всего лишь один день пропущенных занятий; ничего такого, что нельзя было бы исправить или осудить. Но он этого не хочет. Это то, что Сынмин имел ввиду? Вероятно, так оно и есть. Выйти за пределы белой четырехстенной коробки собственного творения, чтобы увидеть цвета. Увидеть жизнь такой, какая она есть, без каких-либо ограничений или искривленных граней. Обнадеживающая. Ужасающая. Красивая.

***

Минхо пропускает занятия на следующий день. Опускается на диван, где сидит с дрожащими руками, ожидая, когда откроется дверь. Тот Ли Минхо, что был до Сынмина, только посмеялся бы. Назвал бы его жалким, слабым и нуждающимся. И, что ж, может быть, это и правда. Но Минхо хочет, и он хочет так отчаянно, как никогда раньше, и ему незнакомо это чувство, и поэтому он сдается. Он хочет глупого подшучивания по утрам. Он хочет, чтобы случайные фотографии были сделаны в неожиданные моменты. Он хочет поболтать за своим кимчхиччигэ. Дверь открывается, и появляется Сынмин, высокий и долговязый, такой, каким Минхо его помнит. Ли мгновенно вскакивает на ноги, его сердце колотится со скоростью миллион миль в час. — Привет, хён? — Говорит Сынмин, и на его лице появляется эта кривая ухмылка. — Ты скучал по мне? — Ты вернулся, — говорит Минхо, не совсем веря, что это правда. Ты вернулся. Ты вернулся. Ты вернулся. Сынмин не лгал, он не оставил его позади. Ли держит это знание, как факел, в непроглядно-черном пространстве между ребрами. Позволяет ему осветить свою грудь, пока он не увидит свое все еще бьющееся сердце. — Да, — соглашается Сынмин, роняя сумку на пол. — Я— Его слова обрываются, когда Минхо врезается в него, почти отчаянно обхватывая руками, в то время как его ладони цепляются за футболку Сынмина сзади.  — Хён? — Говорит он встревоженно, легкими, как перышко, прикосновениями касаясь плеч Минхо. Минхо только качает головой, еще глубже прижимаясь к парню.  — Я понял, — говорит он, немного задыхаясь, у него немного кружится голова. Сынмину тепло в его объятиях. Настоящий. Здесь. Минхо не может вспомнить, когда в последний раз он к кому-то прикасался. — Понял что? — Спрашивает Сынмин. — Ты. Это ты, — шепчет Минхо, вдыхая хрупкие слова в свою новую реальность. — То, что мне нравится. Мне нравится… быть с тобой. Карты в руках Сынмина, как и всегда. Он держит нож, и Минхо опускается перед ним на колени, полностью в его власти. Но дело в том, что Сынмин никогда не причинял вреда Минхо. Несмотря на все его язвительные замечания и власть, которой он обладает, он ни разу не причинил вреда старшему. Он накинул одеяло ему на плечи. Он дал Минхо возможность привнести цвет в его белую комнату. — Тебе потребовалось так много времени, чтобы понять? — Шепчет Сынмин. Он приподнимает голову Минхо, пока у того не остается иного выбора, кроме как посмотреть на парня. И Минхо напуган — как он мог не испугаться, когда все это новая, неизведанная земля? Но Сынмин смотрит на него свысока, как будто он так же сильно скучал по Минхо, и, возможно, так оно и было. — Ты идиот, хён, — говорит Сынмин, а затем наклоняется, чтобы поцеловать Минхо. Это чудесно. Это пугающе. Это волнующе. Он целует в ответ с таким же пылом, пока его зубы не натыкаются на брекеты Сынмина, и он со смехом отстраняется. Сынмин стонет, краснея от смущения, и прячет лицо на плече Минхо. Минхо снова смеется, успокаивающе поглаживая Сынмина по спине. Они остаются так некоторое время — держась друг за друга посреди прихожей. Запертые в своем собственном маленьком мирке, действующие в соответствии со своей собственной временной шкалой. Будущее в их распоряжении.