Я невозможно скучаю

Несколько дней назад комната Ваньиня была наполнена терпким запахом взмокших тел и сорванными голосами… Вэй Усянь часто пропадал в городе и совсем не участвовал в делах клана, как будто бы не считает нужным оказывать посильную помощь. Цзян Чэн устал биться с ним из-за этого – на дурака же ничего нельзя повесить! Ни тренировку адептов, ни надзор за строительством, да даже бумажную работу – последнее дело, конечно, куда он бы пустил Усяня, но все же. Вэй Усянь даже ночевать не приходил. А когда приходил, зачастую был либо пьян, либо измотан, либо небо знает что еще. И каждый их разговор непременно был на повышенных тонах. Часто заканчивался дракой. Всегда заканчивался бурным примирением. Это… Неправильно? Такие отношения. Такие – наполненные криками, драками, кровью. Если бы кто-то спрашивал самого Цзян Чэна, то он бы, возможно, признался, что после изматывающей работы по восстановлению Ляньхуа (еще не все здания отстроены окончательно, не на все хватает финансов и не до всего доходят руки), после упорных тренировок, как собственных, так и новых адептов клана, после бессмысленных совещаний и ядовито-сладких писем, где тот или иной клан обещает Юньмэн Цзян помощь и покровительство взамен на определенные услуги в будущем, после всего того, с чем Ваньинь имеет дело каждый свой день, больше всего ему хочется покоя и тишины. Нежности. Может, ласки… Он скучает по сестре, что сейчас находится в Ланьлине, потому что “деве нечего делать среди разрухи и нужды”. По ее поддержке, даже по прикосновениям, которые могли унять мятеж его души. Лучше и проще скучать по ней, чем по прошлой жизни, по мертвым, по спокойным дням вдали от бойни и смерти. Цзян Чэн хочет нежности. Но единственной его поддержкой является ураган эмоций и страстей, взрывающий ему голову каждый, блядь, раз, когда он открывает рот. Вэй Усянь – неуправляемое бедствие. Он проносится вихрем по Ляньхуа, он пререкается со своим главой, он не исполняет никакие обязанности. Провоцирует. Лезет в драку. Смотрит с остервенением, когда Ваньинь теряет над собой контроль и разламывает им письменный стол. Скалится, слизывая кровь с разбитой губы. Целует так, будто бы воздух должен быть обязательно со вкусом металла. И Цзян Чэн каждый раз поддается. Ведется на склоки, заводится в драке, вжимает Вэй Усяня в стену, пока тот смеется, точно сумасшедший, подначивая Ваньиня вытрахать из него весь дух, пока он не потеряет сознание. После их примирения комната словно переживает вооруженное нападение. Цзян Чэн хочет покоя. Нежности и ласки. Но самый близкий человек раздирает его нервы ногтями, будто бы, если Ваньинь будет в своем уме, то Вэй Усянь вмиг перестанет дышать. Будто бы он специально. Будто бы его бесит, когда Цзян Чэн ведет ладонью по его животу в поиске трепетного удовольствия, оттого обязательно рычать, кусаться, требовать агрессии в ответ, из-за чего нервы Цзян Чэна едва ли надрываются после каждой их встречи. Кажется, будто бы нужно совсем немного. Нужна тихая скорбь, нужно зализать свои раны, нужно пить больше успокаивающих трав и лучше спать. Это кажется таким простым и разумным решением, что почти смешно, что невозможно заснуть либо от удушающих кошмаров, выламывающих ему кости, в которых рукирукирукирукируки, запах жареного мяса и вкус крови, либо от того же вкуса крови наяву, когда безумец требует от него безумия, а Цзян Чэн следует за ним, резонируя, звеня, как натянутая струна, лишь бы получить немного- Как назвать это чувство внутри? Несколько дней назад комната Ваньиня была наполнена терпким запахом взмокших тел и сорванными голосами… После которых Цзян Чэн вынужден снова быть главой Цзян, присутствуя на срочном собрании глав кланов в Ланьлине. *** Все взгляды направлены на него. Все (все!) ждут, когда же Ваньинь оступится и допустит ошибку. Цзян Чэн вынужден держать лицо непроницаемым, потому как кровь клокочет в нем, а глаза темнее грозового неба от осознания того, что он не может управлять Им. Вэй Усянем. Самым близким человеком. Самой яростной его погибелью. Убиты четверо надзирателей клана Ланьлин Цзинь, около пятидесяти последователей клана Цишань Вэнь сбежали. Вэй Усянь направился с ними на Погребальные холмы, после чего призвал несколько сотен лютых мертвецов для оцепления и охраны. Все ждут, когда Цзян Чэн покажет свою несостоятельность как главы великого (да любого) клана, чтобы можно было справедливо разорвать земли Юньмэн Цзян на лоскутки и разделить меж всеми, как это сделали с территориями Цишань Вэнь. Цзян Чэн просто хотел спать. В его снах кровь и смерть. И руки, душащие его горло. Он хочет поддаться им, чтобы дыхания в теле не осталось, но этого не происходит, лишь море боли, тупой и острой, жгучей и давящей, обидной и глухой. Но наяву боли больше. Он вынужден с опущенной головой приносить извинения стервятникам, что ждут его ошибок, ждут, когда можно вгрызться своими когтями в его тело и разорвать на лоскуты, как и земли, доставшиеся ему от предков. Ему нечем парировать. У него нет доказательств как непричастности девы Вэнь и ее брата к злодеяниям Вэнь Жоханя, так и нечем защитить шисюна, о поступках которого он узнает через третьих лиц, не догадываясь о его мотивациях или о правдивости обвинений, которых ему предъявляют. Никому, на самом деле, не нужны его доводы. Стервятникам нужен его стыд. Его гордость. Его покорность в принятии наказания. Его вина. Цзинь Гуаншань утрамбовывает в него то, что Усянь относится к своему главе с неуважением. Предъявляет аргументы и цитаты его слов, но Цзян Чэн не узнает в них Вэй Усяня – вряд ли бы он сказал именно так, как предъявили Ваньиню. Но в душе знает – неважно, что сказал Вэй Усянь вслух. Усянь – неуправляемое бедствие. Он проносится вихрем по Ляньхуа, он пререкается со своим главой, он не исполняет никакие обязанности. На него нет управы даже у главы его клана. Вэй Усянь не советовался и не ставил его в известность, когда своевольничал на тропе Цюнци. Наверняка у него были какие-то понятные только ему мотивы. Но главное – он просто подставил Цзян Чэна, которого теперь макают носом как котенка в кучу испражнений, требуя от него того, что он не в состоянии им дать. Радуются его ошибкам. Нашли повод – Цзян Чэн не может контролировать Вэй Усяня. И уже не важно, может ли сам Вэй Усянь контролировать Печать Тигра или нет. И не важны его заслуги во время Низвержения солнца. Ничего не важно, пока позволяет себе безрассудство. Цзинь Гуаншань давит, а Цзян Чэн не такой дурак, чтобы не чувствовать это, не узнавать ниточек, что бередят его сердце: отец, клан, честь. Цзинь Гуаншань давит, и даже если Ваньинь с ним не соглашается – неважно, главное, что это слышат все. И Ваньинь обтекает этим позором лишь потому, что Вэй Усянь положил на него хуй. Из-за кого? Из-за людей из клана Вэнь? Кто они ему? Кто эти люди, за кого вступился самый близкий Цзян Чэну человек, омыв его имя грязью? Цзян Чэн знает, что его пытаются прогнуть, но также знает, что Цзинь Гуаншань прав. И от этого хочется выть. Спустя два дня Цзян Чэн направился в Илин, желая понять, какого демона происходит. Он смотрит на Вэй Усяня. Вэнь Цин. Людей, возделывающих землю, распиливающих доски. Внутри зарождается что-то противное и липкое, холодное, кусачее. Задавая вопрос, Цзян Чэн уже знает ответ – Вэй Усянь не собирается возвращаться в Ляньхуа. Цзян Чэн старается не показывать, как внутри в нем что-то отмерло. Безопаснее было сейчас следить за происходящим беспристрастным наблюдателем, поскольку показать свои чувства сейчас не что иное, как проявление слабости. Сейчас он снова вынужден быть главой клана Юньмэн Цзян. Не Цзян Чэном. Он ходит по пещере, которую Усянь называет своим домом, оглядывается неверяще: невозможно, чтобы он предпочитал это место уютной постели в Ляньхуа. С ним. Но Вэй Усянь предпочитает. Вэй Усянь говорит, что обещал сестре Вэнь Нина вернуть его сознание, а потому будет стараться изо всех сил. Почему же тот не старается изо всех сил над обещаниями данными Цзян Чэну? Обида подкатывает к горлу, но Усянь мешает ему разрубить мертвеца надвое. Ах вот оно как. Какой-то хладный труп теперь важнее. Какие-то люди теперь важнее. Что еще ему, блядь, важнее, чем Цзян Чэн? Все? Даже не смешно. Почему чем больше Цзян Чэн цепляется за него, чем сильнее Цзян Чэн в нем нуждается, тем скорее Усянь отталкивает его? Почему для него совершенно не важно то, что он обещал Ваньиню? Не важно то, что между ними происходит? “Я не смогу больше защищать тебя” – звучит набатом. Но Вэй Усянь не нуждается в его защите. Или присутствии. Или чем-либо еще. Вэй Усянь выбрасывает его из жизни, как будто бы нет у них совместного прошлого, горей и радостей, потерь и свержений. Дыхания на двоих. Все это было лишь в голове Цзян Чэна. И даже когда их показательной битве не было свидетелей, Вэй Усянь отбивался так яростно, будто бы действительно собирался его убить. В какой-то момент Цзян Чэн ему поверил. В какой-то миг даже был согласен. Потому как дома его ждали молчаливые стены и пустые залы, не помнящие о смехе, криках или стонах. Будто бы и не было его никогда здесь. Будто бы все происходило лишь в воспаленном мозгу самого Цзян Чэна. *** – Вы совсем не видитесь? Цзян Чэн качает тяжелой головой. Ему удалось вытянуть сестру в Ляньхуа только под предлогом подготовки к свадьбе. Цзинь Гуаншань был настроен очень категорично к тому, чтобы отпускать Цзян Яньли из Благоуханного дворца, несмотря на то, что Цзинь Цзысюань препятствовать желаниям невесты не осмелился. Пока госпожа Цзинь не надавила на своего мужа, приезд Яньли домой казался невыполнимой миссией. И все же, она здесь. – И не шлете писем? – Не хотелось бы мне волноваться о перехваченных почтовых птицах. – Ах, А-Чэн… – нежные руки сестры держали его лицо, аккуратные пальцы гладили щеки. Цзян Чэн чувствовал, как под ее взглядом перестает злиться, и клокочущая в нем обида утихает. – Я уверена, что А-Сянь очень по тебе скучает. Цзян Чэн дернул бровью и опустил взгляд. Не скучает. Он не хочет иметь никаких дел с кланом, в котором вырос, славу которому обещал принести. Не хочет знать Цзян Чэна. Наверняка не хочет помнить то, что помнит он сам. – У него своя жизнь. – А-Сянь хорошо скрывает свои настоящие чувства, – Яньли говорила с такой уверенностью, будто бы она как раз письма от Вэй Усяня получает, а в письмах этих он кается во всех своих прегрешениях и просит прощения. Цзян Чэн цокает языком и качает головой. – Нет у него никаких чувств. – О, А-Чэн, это не так, – она убирает челку ему за ухо и улыбается с присущей ей тихой уверенностью. – А-Сянь всегда тебя очень любил. Цзян Чэн морщится и сдвигает брови. Он имел в виду вообще не “те самые” чувства. Они вообще не то же самое, о чем шла речь. Цзян Чэн говорил о долге, преданности, о верности и… Тоске… Или… Чувства – это так сложно. Нельзя назвать их какими-то словами. – А ты – любишь его, – Яньли улыбнулась с лукавством. – Почему тогда дуешься? – Я?! – Цзян Чэн дернулся назад и возмутился, отчего его голос стал выше, а лицо темнее. – Да он предатель! Он бросил меня – нас! Кинул ради… чего? Да кому нужен твой Вэй Усянь?! Цзян Яньли тихо смеется в рукав и понимающе кивает. Цзян Чэн растерян – что она там понимает и почему смеется? Но сестра прижимается щекой к его плечу, обнимает нежно, произносит тихо: – Давай попробуем с ним встретиться? Мне нужно еще одно мнение по поводу моего свадебного наряда, а то мне кажется, что ты меня просто так нахваливаешь. – Что? – хмурится. Миг назад он едва не разозлился из-за бессмысленности затеи сестры, но теперь больше возмущен тем, что его мнения оказалось недостаточно. – Но ты выглядишь в этом наряде очень красиво. Я же говорил тебе! – Ты необъективен. Хочу послушать его мнения. – … Сестра. *** Помощник разведал обстановку и выяснил, что человек, похожий на Вэй Усяня, появляется на рынке раз в несколько дней. Поэтому пришлось остаться в Илине на какое-то время, чтобы точно поймать его и не привлечь лишнего внимания. Если бы хоть кто-то их увидел или узнал – все пошло бы прахом. Цзян Чэн высматривал Усяня в толпе каждый день, чтобы успеть дать сестре сигнал, и в день, когда тот, наконец, появился в городе, они с Яньли добрались до выбранного ими дворика переулками. Сестра сжимает его руку, прежде чем отпустить за ворота – Цзян Чэн пытается скрыть, как колотится его сердце в ожидании встречи, и пусть он врет себе, что лишь исполняет желания девушки, сам он просто… Хочет знать, что у Вэй Ина все хорошо. – Думал, она за тебя замуж собралась? – Закрой рот. – От кого слышал? – Не твое дело. Похоже, Цзян Чэн был прав. Вот новость… – Не слышал раньше от тебя подобных речей. – Не тебя попросили выбрать имя, чего ты-то всполошился? Его не просили. Цзян Чэн предложил это сестре во время одной из ночей на постоялом дворе Илина: Вэй Усянь с его образом жизни и с учетом выбранного им пути вряд ли сможет участвовать в жизни племянника. Но, дав ему имя, он точно “поучаствует”, верно? В конце концов, Яньли решила, что это хорошая идея. Цзян Чэн тоже думал, что хорошая… Яньли поймала взгляд Цзян Чэна и улыбнулась, кивая в сторону Усяня, выходя за ворота с пиалой супа. Цзян Чэн не знает, что ему сказать. Похоже, не так уж Вэй Усянь рад их видеть. Или только его. Внутри заскребло противно и скользко. Ради чего… Вэй Усянь отказался от него? Ради геройства? Славы? – Высший почет темному Старейшине Илина, – кисло ухмыльнулся Цзян Чэн. – Заткнись! – бросил ему Вэй Усянь. Похоже, никакого диалога меж ними не сложится. – Как твоя рана? – Давно зажила. – …Долго заживала? – это так, лишнее беспокойство… Кому оно нужно. У него есть Вэнь Цин – Вэй Усяню не нужны его тревоги. Не нужна его опека. Вэй Усянь ничего не боится – у него есть сила, он сразит десятерых, сотню, тысячу. Цзян Чэн прячет горечь в последнем глотке супа, поднимается и бросает едко. – Величественный. Невероятный. Не зря тебя прозвали Старейшиной Илина. Вэй Усянь получил что хотел. Он – герой, его чествуют, восхваляют, слава о нем прокатывается по всем землям до самого горизонта. В его жизни больше нет места для Юньмэн Цзян, для Цзян Чэна. Ваньинь остается в своей Ляньхуа среди стен, не помнящих Его смеха, среди пустующих комнат, не помнящих шагов кого-либо, кроме самого Цзян Чэна. И сам он – не помнит чужих прикосновений и поцелуев. Слушает дождь. Вспоминает дни беззаботной юности, светлой и далекой, когда все в новинку и кажется таким важным, целостным, обязательным. Вечным. Мусолит старые обещания. Гоняет по венам забытые чувства. Скучает.