Bury your love

      Ноябрь подкрался незаметно. Даже не верится, что Антон провёл в этой школе уже, не без малого, два месяца, и даже стал привыкать к обстановке в этой глуши.       Одноклассники всё ещё кидают неодобрительные взгляды в спину Петрова, шепчутся, когда он проходит рядом, но активное нападение никто и не думает совершать. Возможно потому, что Антон показал то, что словесно он может унизить не хуже других, а возможно потому, что всё чаще его стали замечать в компании главного гопарского дуо школы номер семьдесят. Боятся, ведь принцип «брат за брата» теперь распространяется и на серую мышку Петрова, и лишь одно неловкое движение — тебя словят в подворотне за шкирку и спросят за базар.       И Антона всё вполне устраивает, кроме того, что он чувствует.       Влюбиться в гопника-одноклассника? Тот ещё анекдот. И ладно, когда ты девушка, которой нравятся плохие парни, но когда ты сам являешься парнем, и гопники-одноклассники тебя никогда не привлекали — не то, что анекдот, а настоящая катастрофа. Любые прикосновения Ромы отдаются сбитым дыханием и искусанными губами с внутренней стороны от волнения, теплом в щеках, которое даже ледяной ноябрьский воздух не в силах остудить и ярким пожаром, в котором тлеют все надежды на то, что Антон, когда-нибудь, женится, заведёт детей, будет обеспечивать свою жену всем, что ей будет необходимо, и наконец, вылечится от своей зависимости. Но, это невозможно. Прошло всего ничего, но Рома действует на мозг и сердце Петрова как нейротоксин, отравляет его сладким ядом, и вряд-ли когда-то найдется противоядие.       Всё, что остаётся — продолжать краснеть от бесконечных переглядок на уроках: когда Пятифан кидает быстрые взгляды серо-зелёных глаз вправо, туда, где сидит Антон, рассматривает секунд пять, а потом, улыбаясь уголком губ, снова отворачивается, оставляя Петрова наедине со своими мыслями, заставляет его гореть от изучающих его силуэт глаз, нервничать, хотеть ксанакса и самого Рому.       Желания с каждым днём становятся менее безобидными: хочется целовать, трогать, смотреть без остановки, ощущать грубые руки на себе, в себе, и Антон упускает момент, когда он стал ночами шептать насущное имя в подушку, закрывать рот руками, чтобы никто не слышал того, как же сильно он влюблен в Рому. Мысли о нём липкими каплями стекают по дрожащии бёдрам и горящим ладоням, и потом, с утра, всегда остаётся осадок жгучего стыда и вины, когда на пижамных шортах вновь обнаруживаются мокрые подтёки и вспоминаются все мысли, которые посещали смущённую голову ночью.       Желание рисовать только возросло: Петров часто слышал про то, как писатели и художники начинали творить намного чаще, больше, и их работы становились всё ярче, когда в их жизни появлялась муза. Но можно ли назвать грубого, нескладного, побитого жизнью и другими гопниками на стрелках Рому, таким утонченным и нежным словом — музой? Антон думает, что да, и это никак нельзя отрицать, ведь его страницы в блокноте всё чаще стали украшать новые пейзажи, рисунки персонажей из фильмов, комиксов и мультиков, портреты, а самое главное, портреты Пятифана, которые он поспешно вырывает и прячет в свой ящик под столом, где хранится всё самое сокровенное и нужное для него.       Школа в понедельник кажется ещё более холодной и враждебной: отопление так и не включили, а из-за невыспавшихся взглядом школьников, тревожность Антона растёт с каждой минутой всё сильнее. Ксанакс, принятый за завтраком, немного помогает расслабиться, но волнение не пропадает с концом, оставляя свои острые противные когти внутри грудной клетки, и ведь их даже не оторвёшь: они цепляются глубоко и сильно, и ослабляют хватку только тогда, когда на глаза попадаются знакомые лица уже полюбившихся Петрову друзей. Он идёт по коридору к одноклассникам, вновь испытывая волнение, но вместо цепких лап, его сердце сжимают любовные тиски, когда профиль Пятифана издалека вырисовывается всё чётче.       — Тоха! Привет, на! — Бяша улыбается широко, и протягивает руку.       Антон приветливо жмёт её, после чего жмёт руку Пятифана, который выглядит каким-то совсем не выспавшимся.       — Что с тобой, Ром? — спрашивает обеспокоенно Петров, вглядываясь в любимые глаза.       — Да ничё, — он зевает и облакачивается на холодную стену позади. — Мать выпила сильно, уложить всю ночь пытался. Заебала.       — Ты только не удивляйся, если тебя будет ждать такое же будущее, — нежный голосок, почему-то, режет слух, и Антон, обернувшись, понимает, почему. — Если ты продолжишь промышлять вандализмом, то ты не только сопьёшься, но и сторчишься.       Катя Смирнова складывает руки на груди, останавливая за собой толпу вечно носящихся за ней подружек.       — Как Петров… — Её очаровательный взгляд язвительно осматривает Антона, и он начинает злиться.

Откуда она…

Откуда она знает, что «торчу»?

      — Слышь, Смирнова, — Взгляд Ромы холодеет за секунду, и он встаёт ровно, возвышаясь над девушкой, которая даже не шелохнулась. — Ты если рот свой не закроешь, плакать будешь.       — О, нет, Ромочка, ты правда тронешь девушку? Хотя, я не удивлюсь. Не зря же Полина сбежала от тебя.       — Замолчи.

Я не верю тому, что он мог поднять руку на Полину.

Не мог же?

      — Катька, иди отсюдова, по добру по здорову, на! — Бяша включается в перепалку: шмыгает носом и тоже нависает над одноклассницей, старается выглядеть устрашающе, хотя в росте он её особо не превосходит.       Она фыркает, язвительно осматривает всех троих, и, взмахнув косой, уходит восвояси, ведя за собой толпу одноклассниц.       — Какая же она мерзкая сука, — едко выплёвывает Рома, проводя по разгоряченному от эмоций лицу разбитой ладонью. — Не будь она бабой, бля буду — кровью бы уже плевалась, за язык свой развязный.       Антон смотрит на разбитые пятифановские костяшки и вздыхает тяжело.

Снова бедолагу какого-то побил?

Или в монетку играл?

Идиот.

      Первым уроком стоит химия, к которой Петров не питает абсолютно никаких тёплых чувств. Зайдя в класс и осмотрев парты, он сразу понял, что намечается практическая работа. Антон тяжело вздыхает, опускается на свою парту и готовится к смертной казни.       — Работаем в парах, — Старая учительница перечисляет пары, распределяя слабых учеников с, зачастую, сильными: — Пятифанов, ты в паре со Смирновой.       — Эй, я не хочу! — Рома возмущённо подаёт голос, пока в другом конце класса на первой парте вздыхает Катя. — Почему именно с ней?! Почему, там, не с Петровым, хотя бы, почему именно с этой змеюкой?!

Со мной…?

      Щёки приобретают розовый оттенок, пока Рома пререкается с учительницей.

Он правда предпочёл бы меня?

      — Петров в паре с Морозовой. Давайте, в темпе вальса, начинаем работу: в конце урока — тетради мне на стол.

Хорошо, это неплохо.

      Полина приветливо улыбается, присаживается за парту к Антону и заправляет свои длинные волосы за ухо. Её красота уже позабылась на контрасте с размышлениями о чувствах к Роме: она всё ещё выглядит как мечта, но Петров, вместо того, чтобы засмущаться, улыбается ей в ответ и двигает оборудование на середину парты.       — Значит, Антоша, нам нужен ацетат натрия, — Она читает инструкцию из учебника, пока Петров судорожно ищет нужный препарат. — Ты вообще как в химии, понимаешь?       Антон помещает ацетат натрия в пробирку и неловко улыбается.       — Если честно: нет. Совсем балбес в ней, извини, вся надежда на тебя.       Морозова тихо хихикает. Работа, цель которой — получение уксусной кислоты и изучение её свойств, идёт своим чередом. Полина разбавляет деловые переговоры своим тихим голосом:       — Я заметила, что ты теперь с шайкой Пятифанова дружбу водишь, — она говорит это холодно, не так, как обычно. — Ты с ними общаешься?       — А? Ох, ну…       Смысла врать ей нет: только разве для того, чтобы не видеть разочарованного красивого личика.

Да, знаешь, Полин, дружу: я ещё влюблён в твоего бывшего парня, ну, это так, по секрету!

Нет, просто пользуюсь своим положением из-за них: меня ведь больше никто не трогает.

      И то, и то — звучит отвратительно, если честно.       — Да, мы общаемся. — Петров ведь не соврал, лишь умолчал некоторые детали.       — Будь с ними аккуратнее, — разочарование всё же искажает её прекрасные черты лица: темные аккуратные брови поднимаются к верху домиком, и серый взгляд грустнеет, словно из её глаз, цвета пасмурного неба, сейчас хлынет дождь из слёз. — Особенно с Пятифановым. Он тот ещё…       Полина застывает, подбирая правильную формулировку.       — Дурак, что ли? Да, пожалуй.

Какой же он дурак?

      В голове мелькают разбитые костяшки и пачка сигарет.

Хотя, здесь соглашусь.

      Звонок побуждает Антона писать вывод о проделанной работе быстрее, и спешить, чуть ли не падая, чтобы успеть сдать тетрадь.       На выходе толкаются Катя и Рома, обмениваясь громкими колкостями: от этого хочется рассмеяться, но Петров скрывает улыбку.       — Да как же ты заебала, сука! — Кричит Рома, хватая девушку за косу. — Прекрати уже пользоваться своим положением, заманала!       — Отпусти меня! Лилия Павловна, Пятифанов с катушек слетел! — пищит Смирнова, лишь завидев свою мать вдалеке, и чтобы спасти Рому, Антону приходится оттянуть его подальше.       Он хватает чужое предплечье, тянет на себя и не рассчитывает силу: Пятифан впечатывает его в стену, округлившимися от удивления глазами рассматривая Антона, который планировал совсем не это.

Вот же блять!

      Катька сзади затихает, и после, Петров слышит частый стук каблуков: она ушла.       — Эм, кхм, — Рома словно ошпаренный выпрямляется и отходит на шаг назад от Антона. — Спасибо, а то эта сука продолжила бы мне мозги ебать.       — Ага.       Хочется провалиться сквозь землю: закопать себя, утонуть, убежать, сделать что угодно, лишь бы не чувствовать нового возгорания внутри. Рома был так близко, и Антон готов поклясться: он чувствовал его горячее дыхание на своём лице. Всё это буквально сводит с ума, и в животе завязывается тугой узел, и через мгновение ослабевает, выпуская из себя кучу ошеломлённых произошедшим бабочек.       — Вот бы был тот, кто может Катьку приструнить, на, — Из-за спины Ромы материализовывается сонный Бяша. — Я весь урок слушал то, как она на Ромку ругалась.       — Да она ведь девчонка, — Антон неуверенно поправляет очки. — Что с неё взять?       — Она не просто девчонка, Тош, — Рома оборачивается на Петрова и берёт его за плечи. — Она сука-сплетница-змея, это, блять, не то, что комбо, это трехкратный пиздец! Из-за её тупых слухов, моей репутации может прийти пизда!

А у Алисы, кажется, есть соперница.

      — У тебя есть репутация…? — Антон смешливо бросает взгляд на Рому из-под ресниц, про себя подмечая, что он снова находится в опасной близости к лицу Петрова.

Вот бы сейчас поцеловать его…

      — И ты туда же?! — Пятифан, под хохот Бяши, обиженно отпрянул. — Единственная важная информация, которую я узнал: скоро дискотека будет. Ну, типа, в честь Нового Года.       — О, круть! — Бяша, от этой новости, словно просыпается. — Девчонку какую-нибудь приглашу, на!       — Ага, как же, сдрейфишь при первой же возможности. Заблеешь, ты же ссышь с представительницами прекрасного пола даже общаться, — Рома суёт побитые руки в карманы, переводит взгляд на Антона. — На медляк Полинку пригласишь?

Чего блин?

      — С чего ты взял это?       — Ну, а чё? Вы так мило общались там, на уроке, — Его взгляд будто мрачнеет: в серо-зелёных глаза Петров отчётливо читает ревность, и сердце пропускает слабый удар. — Думаю, она согласится. Она вон как на тебя смотрит.       — Нет, Ром, что ты? — Антон касается его плеча кончиками пальцев. — Я бы никогда не позвал бывшую девушку своего друга на танец. Я… Я никого не буду звать.

Хотел бы я позвать тебя…

      — М. Ладно. — Мрак с его лица не сходит, но глаза становятся мягче, когда сталкиваются с обеспокоенным взглядом.       Казалось, что эти переглядки длились вечность, до тех пор, пока Бяша не обхватил шеи друзей своими руками.       — Вы это, давайте не сритесь, — Голос Бяши звучал чуть громче, чем ему стоило. — Пойдёмте, у нас физра щас, на!       — О, нет… — Вспоминая свой прошлый опыт игры в волейбол, Антон театрально захныкал.       — Я буду аккуратнее, Тох, — Рома пожимает плечами. — Ты это, мяч лови главное, а там дело за малым.

Хотелось бы в это верить…