vendetta

      Отец Лисы тем временем не находил себе места, метаясь по гостиной из угла в угол.       — Вы умалишённые болваны, — цедит сквозь зубы он. — Сколько раз я говорил вам не оставлять её без внимания ни при каких обстоятельствах?       — Сэр, она… — замялся один из охранников.       — Что она? Начнешь искать оправдания? Идиоты, что теперь прикажете мне делать? Где искать?       — Сэр, это явно Ким всё подстроила…       — Спасибо, Шерлок, без тебя я бы этого не понял, — колко смотрит Чет. — Я звонил ей уже бессчётное количество раз, но от её телефона, кажется, избавились.       — Может, обратиться в полицию..?       — Чтобы они подняли дело, которое закрыли ещё семнадцать лет назад? Не забывай, что я сделал с семьёй той девушки, кретин. Еле как тогда удалось всё замять, я не хочу снова это ворошить.       — Тогда остаётся только ждать…       — Ждать чего?! — вспыхивает Чет. — Пока они мою дочь убьют?! Чёрт… — прикладывая руку ко лбу, тяжело вздыхает мужчина.       У него от бессилия подкашиваются ноги, и он садится в кресло.       — Сделайте всё, чтобы выяснить, где сейчас Лиса.       Охрана выходит, а Чет не в состоянии прийти в себя. Потерять ещё и дочь он не может, но совершенно не знает, что ему делать. Будто ему связали руки, лишив хоть какой-то возможности спасти Лалису. Мужчине и правда остается лишь ждать.       — А ты куда смотрела..? - обращается он к стоящей рядом Чеён, которая до этого момента не смела произнести ни слова.       — Я не думала, что она выйдет на улицу, не думала, что её...       — А надо было, Чеён, - перебивает Чет.       Он зарывается рукой в волосы, пока сердце прожигает неистовая боль.       Лиса же продолжала сидеть в комнате, ожидая сама не зная чего. Небо уже давно украсили миллионы звёзд, а Манобан так и не выходила. Страх столкнуться с Ким в коридоре или гостиной не позволял встать с широкой кровати. Та явно не в настроении, и злить её ещё больше нет никакого желания.       Вито стучится в кабинет, Дженни пропускает его внутрь, беря из рук бутылку хорошо выдержанного дорогого виски.       — Лиса ела? — интересуется брюнетка.       — Она не выходила из комнаты.       — Вот как. Позови её, пусть выйдет и поест.       Вито выходит из кабинета, направляясь в сторону комнаты Манобан, а Ким уходит на кухню.       — Мисс Ким просит вас пройти на кухню, — приоткрывая дверь, оповещает мужчина.       Лиса понимает, что упрямиться бесполезно, ибо будет только хуже. Да и не в том она положении, чтобы показывать характер. Девушка поднимается, накидывает жёлтую толстовку, неуверенно идя в указанное место, и вскоре сталкивается с взглядом Дженни. Та уже разложила еду, закинув локоть на спинку стула, и ожидала появления младшей.       — Я, кажется, сказала, чтобы ты поела. Мне не нужны в доме голодные подростки. Как я поняла, из всего съеденного за день у тебя только завтрак. Надеюсь, ты не вздумала устраивать голодовку?       — С чего мне её устраивать? — садясь напротив, тихо спрашивает Лиса, стараясь не смотреть в глаза и прятать левую руку.       — Когда кого-то похищают и держат взаперти без их согласия, люди способны устраивать забастовки.       — Я не собираюсь копать себе могилу.       — Умная девочка, — чуть улыбается Дженни, принимаясь за еду. — Скрипку уже видела?       — Она восхитительна, — кивает Манобан. — Но я думала, что привезут обычную, а тут…       — Просто наслаждайся игрой. Мне понравился дизайн, так что не бери в голову. Как бы ни звучало, но ты на моём попечении. Ешь.       Еда, действительно, вкусная, а может Лалисе так показалось потому, что она толком ничего сегодня не ела. За полноценный приём пищи можно было принять завтрак, хотя девушка привыкла есть как минимум три раза в день. Но от подобного стресса иногда даже забываешь о потребности восполнять энергию.       — Ты лично её выбирала? — осеняет Лису.       — Я заказала её ещё вчера.       — Предусмотрительно…       Минут через пять Ким поднимается с места, подходит к Манобан и несколько секунд стоит, будто хочет что-то сказать, но так и не решается, удаляясь в спальню.       Сидя у себя, Лиса слышала, как Дженни метается из комнаты в кабинет и обратно. Ночью совсем не спится, и она решает выйти к бассейну. Огни уже окрасили тёмные улицы, и во мгле девушка может различить только верхушки смутных зданий. Пространство у бассейна освещают небольшие фонарики, а тишину прерывает лишь мелодичное пение птиц. Она садится на бордюр, поджимая ближе колени, и устремляет взор на сапфирово-синее небо, украшенное бессчётным количеством звёзд.       — Не спится? — раздаётся за спиной, и Лалиса вздрагивает, оборачиваясь.       Ким садится рядом, следуя примеру младшей, и начинает разглядывать небо.       — Оно сегодня чересчур красиво, — тихо проговаривает Дженни.       — Нет чего-то некрасивого, есть только то, что нам не нравится.       Молчание воцаряется на несколько секунд, будто Манобан что-то вспоминала, а затем в такт мелодичному пению птиц проговаривает не менее мелодичным голосом:       — Хоть красота и не порок, её одной нам маловато. Беда, когда красив цветок, в котором нету аромата.       — Красивые строчки, — смотря на Лису, проговаривает брюнетка.       — Прочитала их в одном из сборников стихов в школьной библиотеке.       — Коротала вечера в библиотеке?       — Несвойственно нынешним подросткам, да? — усмехается Лалиса.       — Несвойственно тем, кто не ценит искусство. А все виды искусства служат одному величайшему искусству — жить.       — Иронично, что это говорит человек, лишающий других людей жизни.       — Такова моя судьба.       — И мы все способны её вершить, — отмечает Лиса.       — Не в моём случае.       — Да, извини, — соглашается Манобан. — Ты не способна вершить свою судьбу, но способна вершить чужую.       — Я смею всё, что можно человеку. Кто смеет больше, тот не человек.       — Это из «Макбет»? Люблю Шекспира. Но не в твоей власти распоряжаться чужими жизнями.       — В моей власти многое, милая.       — Но ты не вправе… — тихо проговаривает младшая, будто боясь произнесённых слов.       Дженни усмехается, смотря в непросветную даль, и шумно выдыхает.       — Кто решает это? Уклоняйся от зла, и делай добро, и будешь жить вовек, — цитирует Ким Библию. — Бог много об этом говорил, но этот мир построен на зле, деньгах и власти. Добра сейчас и не сыщешь. «Возненавидьте зло и возлюбите добро», — твердил он, но не учёл, что люди начнут примыкать к этому злу. Сколько добрых и милосердных людей ты встречала за свою недолгую жизнь? — смотрит в глаза она, а Лалису от пронзительного взгляда бросает в холод. — Молчишь? Не волнуйся, я прожила не так много, но за двадцать семь лет я встретила лишь одного человека, которого поистине могу назвать Богом, ибо он даровал мне жизнь. Это был тот человек, который не пристрелил меня, обнаружив, что я жива. Остальные лишь временные единицы. Люди не стоят твоих чувств, эмоций и сердца, Лиса. Они этого никогда не ценили, не ценят и ценить не будут. Так где же добро, если в людях его нет?       — Стало быть, и в тебе его нет?       — Его нет ни в одном из нас, дорогая. Иронично, что клишированной стала фраза «добро всегда побеждает зло», а получается всегда наоборот. Говорят, Бог дал жизнь, он её и заберёт, но почему это не вправе делать обычные люди? Если я могу, то почему нет? Потому что так написано в Ветхом Завете?       — И даже сама мысль, что ты лишаешь людей возможности увидеть этот мир, не претит тебе?       — Мало что претит мне, особенно подобная мысль. Если так веришь в судьбу, то должна понимать, что всем, кого мне довелось убить, так было предначертано.       — Считаешь, что моей матери тоже было предначертано умереть от пули в лоб? — выдаёт Лиса, и Ким замолкает.       — Я чувствую вину только тогда, когда действительно виновата. В этом же виноват только твой отец и никто иной.       — Что мешало тебе просто убить его? Зачем было трогать ни в чём неповинного человека?       — Это было бы слишком просто, — усмехается Дженни, хотя в голосе отчего-то дрожь. — Он заставил меня жить с этой болью всё моё жалкое существование, ибо это отныне даже не жизнь. Теперь я превращу его жизнь в муки, которые ему и в кошмарах не снились.       — Убив меня..? — голос дрогнул, а тело старшей напряглось.       Впервые от подобных слов её сердце сжалось. Она не раз лишала жизни молодых людей, не чувствуя никаких угрызений совести, но сейчас внутренний голос подаёт какие-то невнятные сигналы, твердя, что что-то не так; словно Ким идёт не по той дороге. Кажется, заданный курс сбился ещё тогда, когда с Манобан сняли мешок в кабинете Дженни.       — Я не говорила, что убью тебя.       — А разве кровная месть это не предусматривает? Этому же пути ты следуешь, разве нет? Воздать по заслугам, убив каждого, кто носит фамилию моего отца.       Впервые Ким не знает, что на такое ответить. Она, опустив голову, продолжает молчать, пока Лалиса выжидающе смотрит на неё.       — Думаю, что ни одно высокое чувство тебя не остановит, — с горечью проговаривает Лиса.       — Что в твоём понимании значит «высокое чувство?».       — Любовь, дружба, надежда…       — Всё перечисленное — низшие чувства, ибо является слабостями любого человека. А всё, что делает нас слабыми, неизменно отравляет наши души.       — Так любовь тебя отравляет?       — А кого нет? — с вопросом во взгляде смотрит Дженни. — Она оскверняет души, литрами вливая в них медленный яд. Любовь заставляет человека унижаться до последнего, страдать и изнывать от боли.       — Если любовь приносит страдания, то это вовсе и не любовь. Рассуждаешь так, будто никогда её не испытывала…       — Если бы не испытывала, то и не рассуждала бы подобным образом. За восхищением всегда следует любовь, за любовью — привязанность, а за привязанностью — предательство. Не стоит привязываться к тому, кто проявил к тебе хоть каплю сострадания, потому что ты был одинок. Это была моя самая большая ошибка…       От воспоминаний сердце неприятно колет, а Лиса не решается спрашивать.       — Наверняка желаешь узнать, что же так сломило меня? — читает мысли Дженни. — Сначала смерть семьи. После этого из меня будто вынули сердце, навсегда лишив чувств. И я правда думала, что уже никогда не смогу испытать что-то помимо ненависти и желания отомстить. Мне было шестнадцать, на год младше тебя, когда в моей жизни появился он. Он был на четыре года старше и возродил во мне то добро, которое так яро проповедовал Бог; вернул сердце на законное место, и то забилось с новой силой. Я даже помню, как ссорилась тогда с лучшим другом своего покойного отца, говоря, что больше не хочу мстить, что хочу уйти от всего этого. Столь юная душа желала только убивать, пока он не стал тем самым светом, поменяв и мою жизнь, и мои убеждения.       Ким тяжело сглатывает: ей, очевидно, больно вспоминать этот период. Лалиса продолжает внимательно слушать, наблюдая за каждым изменением на лице брюнетки, и та решается продолжить.       — Загвоздка была лишь в том, что он не знал, кто я. После расстрела моей семьи я потеряла личность, никто меня не знал, я создала иллюзию для всего мира, собственными руками выковав железную маску нового человека. Никто не видел под ней истинного лица, но суть в том, что чем дольше ты скрываешься за маской, тем быстрее забываешь, кто ты есть на самом деле. Он тоже не знал настоящую меня; видел во мне милого подростка, желающего ласки и любви. И чёрт бы побрал меня рассказать ему всю подноготную. Я видела в его глазах небывалый шок и по сей день помню этот взгляд. В тот день я клялась ему, что не пожелаю мстить, что никогда никого не убью, а он лишь с презрением продолжал смотреть на меня.       Дженни горько усмехается, а Лиса впервые видит, чтобы её глаза блестели. И то ли это игра света, то ли Ким и правда не в состоянии спокойно говорить об этом.       — Ты не ослышалась. В его глазах не было ни капли сочувствия или жалости, только презрение и отвращение. Он тут же отстранился от меня, будто в ужасе, а я продолжала слёзно уверять, что люблю его. Услышав о том, что меня с раннего детства учили только убивать и жить с мыслью о мести, он тут же убедился, что мой невинный образ девочки был состроен специально для него. Маска в мгновение сорвалась, и он увидел истинное лицо, глядя на которое испытывал только страх. Я пыталась подойти к нему, броситься в объятия, но он велел не подходить, не касаться и в принципе забыть о его существовании. «Я жалею, что когда-то смог полюбить то лживое обличие, за которым ты так умело себя скрывала. С этого дня считай, что я был просто твоим сном, который никогда не повторится. А ты в свою очередь станешь тем самым ужасным кошмаром, который ни один человек не пожелает вспомнить. Ты же монстр…», — сказал он тогда, захлопнув за собой дверь. Наизусть помню эти слова даже спустя одиннадцать лет.       На время воцаряется тишина, словно Дженни пытается перевести дух, а у Манобан наворачиваются слёзы на глаза. Ким просто сломленный ребёнок, который с малых лет познал всю жестокость этого мира. Мир для старшей ужасен, полон невзгод и зла, она просто не видела обратной стороны, ибо даже не знает о её существовании. За любой жестокостью и бессердечностью скрываются видимые на то причины. У Дженни они более, чем понятны.       — Первая осознанная подростковая любовь, как правило, всегда болезненная и не заканчивающаяся ничем хорошим. У такой любви всегда плохой конец, — произносит Ким. — Мне же она дала понять, что люди всегда будут влюбляться в тот облик, в который хотят влюбиться, совершенно не желая узнать настоящего человека. Кому нужна душа, Лиса..?       — Влюбиться можно в красоту, но полюбить — лишь только душу, — дрожащим голосом проговаривает Лалиса.       — Шекспир… — еле улыбается Ким, и от этой улыбки сердце младшей замирает.       — Я же говорила, что люблю его, — в ответ улыбается Лиса. — Он любил в тебе твою красоту, твой образ, но не душу, ибо она всегда была от него скрыта. А увидев, испугался.       — Обнажи свою душу, и человек ужаснётся, — сказала Дженни, поднимая взгляд на небо.       Она то ли хотела вновь полюбоваться красивыми звёздами, то ли отогнать слёзы. Лиса же любуется не ночным городом, небом или звёздами, она разглядывает лицо Ким, отмечая его поразительную красоту. И за такой прекрасной оболочкой скрывается безжалостное, разбитое сердце, которое вряд ли когда-то придёт в норму.       — Ужаснётся лишь тот, кто не любил или не желал любить. Увидь он искренние намерения твоей души, то не бросил бы.       — Боюсь, любой бросил бы, — с болезненной усмешкой проговаривает брюнетка. — Кто пожелал бы любить такого монстра?       — Но ты стала им не по своей воле.       — Снова скажешь, что судьба?       — Снова скажу, что ты можешь её вершить, можешь всё исправить. Никогда не поздно, Дженни… Забудь о мести, забудь о моём отце, отпусти меня… — с надеждой произносит Манобан.       — Прости, — опускает голову старшая. — Я не могу.       Она поднимается с места, уходя в свою комнату, а слёзы вырываются из глаз Лалисы, и та сама не понимает, от чего плачет. Ким зарывается лицом в подушку, начиная нещадно плакать в надежде, что ткань впитает в себя все страдания и избавит от боли, но этого, увы, никогда не произойдёт. Она только что проявила слабость, излив девчонке душу, но от этой исповеди сердце будто избавилось от оков. Девушка впервые кому-то вот так выговорилась, пусть и не должна была этого делать. На утро она явно будет себя корить, ибо с этого момента перестанет быть в глазах Лисы безжалостной убийцей. И это ей совсем не на руку.       Утром Лалиса не выходит на завтрак, и Дженни понимающе ест в одиночестве. Даже кусок в горло не лезет, но у Ким вряд ли выдастся ещё возможность поесть за сегодня. Она оповещает Вито, что будет поздно, и тот кивает, провожая взглядом уходящую брюнетку.       Лиса слышала, как хлопнула входная дверь, оповещая о долгом одиночестве. Переводя взгляд на окно, она тут же вспоминает о ночном разговоре. Выходить к бассейну теперь даже не хочется. Как бы Дженни ни было больно, она не отпустит Лису, пока не завершит начатое, пусть даже и переступая через себя. Кто-то настойчиво вбил ей в голову мысль, что Ким обязана исполнить клятву, данную отцу на могиле. Но, вспоминая вчерашний взгляд старшей, Манобан начинает думать, что где-то в закромках тёмной души Дженни совершенно этого не желает. Она живёт по этой системе, запрограммировав себя, но у любой системы можно сбить настройки.       День проходит скучно, девушка коротала его за чтением книг, но даже это уже наскучило. На часах десять вечера, а Ким всё ещё нет. И раз никто не мешает, почему бы не сыграть перед сном на рояле? Лиса выходит из комнаты, заходя в гостиную и включая только торшер около инструмента. Мелодия начинает литься под движениями тонких пальцев, и Лалиса полностью погружается в создаваемую музыку.       — Бетховен, — тихо проговаривает Ким, и Лиса прерывается.       Сколько стояла там Дженни, младшая не знает, но та, опершись о дверной косяк, блаженно слушала прекрасную мелодию.       — Соната номер тринадцать. Одна из моих любимых. Ты очень красиво играешь.       Старшая подходит ближе, садясь в кресло рядом, подпирает голову рукой и смотрит на взволнованную Манобан.       — Прошу, сыграй ещё, это успокаивает. Сегодня был какой-то суетливый день, меня в какой раз донимают, и нервы уже не к чёрту.       Лиса кивает, вновь кладя пальцы на клавиши, и начинает играть что-то, как показалось Ким, из Чайковского. В этот момент Дженни обретает так давно забытое спокойствие, внимательно наблюдая за сосредоточенной Лалисой. Её игра и правда расслабляет лучше любого алкоголя. Она замечает повязку на левой руке младшей, но спрашивать не решается, не желая прерывать; просто надеется, что ничего серьёзного. Хотя где она могла пораниться?       Когда Лиса прерывает игру, Ким уже в полусонном состоянии.       — Будем считать, что я сыграла тебе колыбельную, — тихо усмехается Манобан, вставая и подходя к брюнетке. — Мисс Ким, вам пора в кроватку.       — Сыграй ещё… — шёпотом просит Ким.       — Лучше иди спать.       — Угу, — мычит Дженни, но не двигается с места, по-прежнему сидя с закрытыми глазами.       — Так не пойдёт, поднимайся, — подхватывает Лиса, ведя девушку к комнате. — Вот так, — открывая дверь в спальню, проговаривает она.       О запрете входить сюда Лалиса вовсе позабыла, а потому без задней мысли укладывает девушку на кровать, накрывая одеялом. Она отстраняется, собираясь уйти, но слабая хватка на руке останавливает.       — Не уходи, Бетховен, — сонно бурчит Дженни. — Ляг.       — Дженни…       — Ложись, — недовольно проговаривает Ким.       — Твой сонный мозг явно выдаёт то, о чём в трезвом уме даже не посмел бы подумать.       — Плевать мне на это. Ляг уже.       И Лиса повинуется, ложась рядом. Старшая тут же прижимается ближе, утыкаясь в шею, а Манобан не в состоянии пошевелиться, ибо в миг замирает. Она сглатывает, а Ким уже тихо сопит, одаривая кожу еле чувствуемым дыханием. На утро Дженни явно пожалеет о своём внезапном желании.       Лалиса просыпается одна в просторной постели, оглядывая комнату в ярких лучах солнца. Прямо перед ней большая полка с различными книгами, на стенах красивые картины под стать интерьера, слева кожаный диван и стоящий перед ним маленький стеклянный стол. Внимание привлекает небольшой сейф, но подойти к нему девушка не решается. Принимая сидячее положение, она пытается распросониться, и через пару минут в дверь тихо стучат. На пороге появляется Вито.       — Прошу пройти вас в кабинет мисс Ким.       — Что-то случилось? — с обеспокоенным видом спрашивает Лиса.       — Просто пройдите в кабинет.       Манобан кивает, вскоре оказываясь в кабинете, где Дженни держала в руках телефон, присев на край рабочего стола.       — Вот и она, — проговаривает Ким, протягивая телефон Лалисе.       — Лиса? — слышится в трубке.       — Папа? — вскрикивает Лиса.       — Милая, как ты? С тобой всё хорошо? Скажи мне, где ты? — тараторит отец.       — Со мной всё хорошо, пап. Могло быть и хуже… — тихо произносит она, краем глаза улавливая усмешку Дженни. — Я не знаю, где я, но это…       — Не советую, — перебивает Ким, склоняя голову.       — Милая, я скоро вытащу тебя, слышишь? Потерпи немного.       — Не утруждайся, Чет, — выхватывает телефон брюнетка. — Она не нуждается в твоём спасении.       — Паршивка, — шипит мужчина. — Отпусти её! Забери меня, делай со мной всё, что захочешь, но отпусти мою дочь…       — Это менее интересно, не находишь?       — Прекрати играть, Ким. Чего ты хочешь? Денег?       — У меня их достаточно, спасибо.       — Тогда чего..?       — Твою душу, — выдаёт Дженни. — Я хочу видеть, как ты будешь медленно сходить с ума, изнемогая от мук. Я хочу видеть, как ты сам начнёшь сводить себя в могилу.       — Тебе это надо? Так сведи меня с ума каким угодно способом, но только не этим, отпусти Лису, она ни в чём не виновата.       — Такой расклад меня совершенно не устраивает. Я по голосу слышу, что ты не находишь себе места, но ты же понимаешь, что я не отпущу её. И я прекрасно знаю, что ты уже начал поиски, но это тебе не поможет, милый Чет.       — Да что ты вообще знаешь?! — вскрикивает Чет.       — Что нужно нам — того не знаем мы. Что ж знаем мы — того для нас не надо, — цитирует строчки из Фауста Ким. — Я знаю многое, но твоё душевное состояние пока полностью мне не открыто. Не волнуйся, её мучения закончатся, как только я буду убеждена, что ты окончательно свихнулся. Хорошего дня, Чет.       Она сбрасывает, а у Лисы на лице то ли ужас, то ли страх, то ли полное недоумение. Ещё ночью она играла Дженни сонату, а позже засыпала в её объятиях, и уже сегодня утром слышит эти слова из её уст. «Её мучения закончатся, когда…». Так она всё же убьёт её? Ким явно ведёт двойную игру, вновь нацепив на себя маску. И снимает она её только изредка по ночам, показывая истинное обличие. Сейчас же она играет роль жестокой убийцы, желающей отомстить заклятому врагу. И эта роль ей явно не к лицу.       — Прости меня за прямоту, но твой отец полный кретин. Он правда думал, что я сейчас согласилась бы тебя отпустить?       Манобан молчит, продолжая равнодушно смотреть в глаза напротив.       — Когда я сказала ему единственную лишь фразу, что он может убедиться в том, что ты жива, этот идиот будто обрёл надежду на твоё немедленное спасение. Глупцы довольствуются тем, что видят смысл в каждом слове…       — Прекрати, прошу, — наконец произносит Лалиса.       — Прости меня за прошлую ночь, моему сонному организму свойственно творить что-то непозволительное.       — Я знала, что ты пожалеешь об этом.       — Я не говорила, что жалею, я лишь извинилась за причинённый дискомфорт.       — И что теперь..?       — А что теперь? Ты продолжаешь жить в этом доме, а я продолжаю сводить с ума твоего отца.       — У него слабое сердце…       — Отлично, есть повод поиграть на тонких струнах его нервов.       — Это как минимум жестоко.       — И как максимум справедливо. Жестокость в наши дни — обыденное явление, дорогая.       — Убийство моей матери так же насыщало твои гордость и всевластие?       От довольного выражения лица Дженни не остаётся и следа. Она старалась никогда не вспоминать о случившемся в тот день, почти десять лет назад, но именно с появлением Лисы её будто гложет совесть.       — Совершить убийство в семнадцать лет для тебя было приемлемо? Даже ничего не испытала? — не выдерживает Лалиса.       — Держи себя в руках, Лиса.       — Иначе что?! — вскрикивает она. — Убьёшь меня? Ну давай же, разве не этого ты хотела, разве…       Её обрывают: Ким вынимает из кобуры пистолет, приближаясь к младшей и приставляя оружие к девичьей щеке.       — Не забывай, перед кем ты находишься, — цедит сквозь зубы брюнетка. — Не вздумай показывать свой характер при мне — чревато последствиями.       Лиса от подобного действия замирает. Она сдерживает слёзы, накатывающие ввиду страха, но старается твёрдо смотреть в глаза напротив.       — Стреляй, — чётко проговаривает она.       И Ким стреляет. Но пистолет издаёт глухой щелчок, оповещая о пустой обойме. Манобан вскрикивает, прикрывая глаза.       — Смело. Правда думала, что я пристрелю тебя вот так? Он не заряжен, — делая шаг назад и отбрасывая пистолет на диван, произносит Дженни. — Но это совершенно не значит, что, если в следующий раз ты вздумаешь повышать голос, в нём не будет пуль. Уведи её, Вито.       Мужчина хватает за руку, выводя из кабинета, чувствует, как дрожит девушка, но помочь ей не может. Лалиса садится на кровать, зарываясь в серебряные волосы, и начинает тихо плакать. Её трясёт, а сердце бешено колотится. Как только она могла сострадать этой безжалостной стерве в ту ночь у бассейна? Тот парень, назвав её монстром, был абсолютно прав.       — Тебе страшно, — Вито садится на корточки, пытаясь заглянуть в её глаза. — Она будет предпринимать ещё много попыток напугать тебе, но поверь, то, что произошло минуту назад, — самое безобидное.       — Я здесь третий день, а такое ощущение, что уже целую вечность… Ещё немного, и я сойду с ума быстрее, чем мой отец.       — Она не убьёт тебя. По крайней мере точно не сейчас. Ей это не выгодно. Она ещё долго будет мучить твоего отца, но это не значит, что стоит испытывать её терпение. Постарайся держать себя в руках, хоть это и сложно, чтобы больше её не провоцировать.       — Почему ты мне помогаешь..?       — Потому что считаю, что ты не заслуживаешь всего этого. В данной ситуации я бессилен и могу помочь только словами, но это хоть что-то… — выдыхает мужчина. — Отдохни. Еда на кухне, принести?       — Не хочу, — качает головой Лиса. — После такого точно не смогу есть.       — Хорошо, — кивает охранник. — Тогда полежи.       — Вито! — слышится из кабинета.       Он осторожно хлопает девушку по плечу, выходя из комнаты и закрывая за собой дверь.       — Слушаю, мисс Ким, — заходя в кабинет, проговаривает брюнет.       — Принеси ей бутылку вина из погреба, пусть охладит свой пыл.       — Она попытается уснуть.       — Будь уверен, у неё вряд ли получится. Поставь бутылку на прикроватную тумбочку.       — Что-то определённое?       — Возьми любое вино, мне всё равно, — потирая переносицу, нервно отвечает Ким, и Вито выходит.       В погребе он находит бутылку того самого вина, что совсем недавно разбила Манобан. Видимо, у Дженни был ещё один экземпляр. Беря бутылку и прихватывая бокал, он направляется в комнату, не забыв предварительно открыть вино. Лалиса тут же подрывается с кровати, смотря на зашедшего.       — Мисс Ким велела принести тебе вино. Выпей немного, должно полегчать.       — Странно пробовать впервые вино в таких обстоятельствах…       — Ещё не пробовала? — вскидывает бровь мужчина. — Учитывая стоимость этого вина, тебе явно должно понравиться. Я нашёл ещё одну бутылку того же, что ты разбила на днях. Постарайся не разбить и в этот раз, — чуть заметно улыбается он, оставляя алкоголь на тумбочке и покидая комнату.       Лиса берёт в руки пробку, вновь чувствуя аромат вишни и смородины, а затем наливает немного рубиновой жидкости в бокал. Она подносит его к губам, и вино попадает в рот. Лалиса будто пытается в полной мере его распробовать. Сглатывая, она ощущает привкус ванили и чернослива, после чего снова вдыхает приятный аромат. С непривычки алкоголь поначалу горчит, но после третьего глотка от этого ощущения не остаётся и следа. Манобан решает остановиться на этом, не желая напиваться до потери сознания, хотя разум твердит, что было бы вполне неплохо.       Действуя словно снотворное, вино помогает заснуть, и просыпается девушка только под вечер. Желудок уже, кажется, слёзно умоляет хоть о какой-то пище, и Лисе приходится выйти из комнаты. Свет нигде не горит, а значит, Ким нет дома, что хоть немного успокаивает. Открывая холодильник, она находит доставленную ещё утром еду и проходит к столу. Как только первый кусок попадает в желудок, Лалиса блаженно прикрывает глаза.       — Вкусно? — слышится со стороны кресла, что стоит у рояля, и Лиса невольно давится.       — Извини, не хотела напугать.       — Ты что здесь… Я тебя не видела…       — Трудно разглядеть что-то в темноте, а ты решила не включать свет.       — Пожалуй, доем у себя в комнате.       Младшая поднимается с места, прихватывая с собой еду, но Дженни останавливает.       — Постой. Я… Хотела извиниться.       Манобан не видит её лица и не видит эмоций на нём, но глубоко сомневается, что Ким сейчас сожалеет.       — Да что ты, всё нормально, мне же каждый день пистолет к голове приставляют.       — Не язви, — обрывает Дженни. — Этого больше не повторится.       — Не стоит давать пустых обещаний.       — Стало быть, извиняться не имеет смысла?       — Это всегда имеет смысл, просто люди не придают этому значение. Но… — Лиса медлит. — Ты каждый раз будешь извиняться после того, как выкинешь такое..?       — Больше не извинюсь, потому что больше не сделаю подобного.       — Сказала же, не надо пустых…       — Они не пустые. Кто угодно может клясться, божиться, уверять, и ты можешь им не верить, но не мне. Эмоции порой неподконтрольны, и сегодня был тот самый момент. Впредь я буду держать себя в руках.       — С чего такая милость?       — Я не хочу, чтобы твои возможные приступы панической атаки повторились.       — А тебя это волнует..? — Лалиса всё ещё пытается уловить взгляд Ким в темноте.       — Подобные приступы никогда не сказываются хорошо на здоровье. Не хватало, чтобы мне пришлось вызывать врача.       — Была бы очень признательна, если в меня не будут больше тыкать пистолетом…       — Как вино? — после небольшой паузы интересуется Дженни.       — Очень вкусное. Вито принёс явно дорогое.       — Дешёвого не держу. Угостишь?       — Оно твоё…       — Но находится в твоей комнате.       — А комната в твоём доме… Ещё приглашения попроси.       — Пригласишь?       — Дженни!       Ким издаёт хриплый смешок, а Лису от этого почему-то передёргивает.       — И всё же? — спрашивает она.       — Пистолет только подальше убери… — проговаривает Манобан, направляясь в сторону комнаты.       Старшая следует за ней. Лалиса включает приглушённый свет, чтобы глаза не заболели от резкой смены освещения, и усаживается на край кровати, продолжая поедать ужин.       — Неплохое же вино он тебе принёс, — усмехается Ким, взяв в руки бутылку. — Глаз намётан на дорогое.       Она заполняет бокал наполовину, делая большой глоток, и садится в кресло, стоящее прямо на входе у двери.       — Оно больше подходит под говядину, так что либо не угадали с блюдом, либо с вином. Хочешь, принесу другое?       — Не стоит… — опуская взгляд, тихо произносит Лиса. — Тем более, что мне не стоит с непривычки пить ещё.       — Ты до этого не пила?       — Вино — не приходилось.       — Что ж, в качестве дебюта это вино вполне неплохое, — она делает ещё пару глотков, осушая бокал, а затем встаёт, прихватывая алкоголь с собой. — Не буду мешать, пойду поработаю. Ещё раз прости…       Дженни уходит, а Манобан одолевают смешанные чувства. Она совершенно не понимает подобных перемен в сознании Ким. То угрожает пистолетом, то через несколько часов просит прощения. И самое странное, что Лиса прощает. Казалось бы, после подобного она должна лишь ненавидеть брюнетку, но вся ненависть будто пропала, как только Дженни с явным сожалением в голосе извинилась. Лалиса в тот момент не видела её лица, сомневаясь в серьёзности сказанного, но как только они оказались в комнате, младшая заглянула в эти виноватые глаза, которые всё так же безмолвно просили прощения, и что-то внутри неё перевернулось. Ощущение, словно Ким мечется меж углами собственной души, пытаясь понять, что вообще происходит. И если причина утреннего всплеска вполне оправдана жестокой натурой, то последующие извинения не понятны даже самой Дженни.       Она заходит в кабинет, падая в рабочее кресло, и тяжело вздыхает. До тех пор, пока она не извинилась, хотелось вынуть сердце и заставить его перестать испытывать отвратительное чувство вины. Когда она последний раз перед кем-то извинялась, особенно, если это её собственный заложник? Но причиняя физическую или моральную боль этому беззащитному созданию, она чувствует, будто совершает какое-то немыслимое преступление, за которое должно последовать самое страшное наказание — угрызения совести.       Лиса же наконец закончила с едой, плетясь в сторону кухни, дабы выкинуть мусор, как останавливается около кабинета, прислушиваясь к приглушённому голосу.       — Эти псы совсем с цепей посрывались? — говорит кому-то Дженни. — Что значит желают получить её? Ты хоть даёшь отчёт своим словам? Мне плевать, какую сумму они за неё выставили, девчонка у меня, и ни один сукин сын не посмеет посягнуть на неё. Какая мне, к чёрту, разница, что у них там за счёты с Четом? Послушай меня, ты сделаешь так, что каждый из этих уродов будет знать своё место. В противном случае я пристрелю сначала их, а потом тебя, понял?       Манобан отходит от двери, всё же доходя до кухни. Обратно в комнату она идёт словно в каком-то тумане. Такое впечатление, что открылся сезон охоты, а Лиса — самый желанный трофей. Сколько таких, как Ким (а может и хуже), сейчас желают найти её? Нет, это не жизнь, а какое-то выживание. И отец, решив показать свою власть несколько лет назад, в тот же миг пустил жизнь единственной дочери под откос. Может, и правда легче умереть..?       Лалиса ложится в постель, укутываясь в одеяло, но из-за нескончаемого потока мыслей уснуть удалось лишь под утро. Завтракает она одна, ибо, как сказал Вито, Дженни уехала ещё часов в семь. Но Ким не приходит даже ночью, что уже настораживает девушку. На следующее утро Вито не поддавался никаким уговорам поведать правду. Лиса снова проводит день в полном одиночестве, пока внутри появляется необъяснимое чувство тревоги.