Хорошо так, Дюш

      Андрей любил улетать мыслями в тот сказочный мир, который ещё с детства выдумал для себя одного. И в который позже впустил Миху, а тот настолько прочно обосновался в нём, что Князев узнавал в каждом втором персонаже этого беззубого балбеса. Поначалу это напрягало, это ж его мир, его персонажи и выдумки, а затем пришло осознание и смирение. Они друг у друга в головах живут, как иначе, Мишка ему своих демонов презентует, он ему — своих. И вот результат, Горшок сам стал этим самым «демоном» с шалыми глазами и полубеззубой ухмылкой во весь рот. Но это Князь скрывал всеми правдами и неправдами от всех и каждого, особенно от виновника этой вакханалии. Никогда наверное он не раскроет Михе, что тот занимает если не все, то бóльшую часть его мыслей. Ему самому страшно было от такого, а узнай об этом его друг… Не, Андрей совсем не хотел думать, что Горшок тогда сделает, потому что вытворить он мог что угодно. Практически что угодно. На положительную реакцию Князев и не мог надеяться, всё это слишком откровенно воняло пидорством, а у Михи вон, Фиса есть, краля, чтоб её. Поэтому Андрюха молчал и скрывал самое сокровенное за семью замками, лишь бы не пробрался никто. Особенно этот беззубый шут.

***

      — Опять с Анфисой поссорились? — Князь примостился рядом с бухим Горшком, который подрагивающими явно не только от алкоголя руками стирал со щеки кровь, которая то и дело поступала из свежих царапин, оставленных его зазнобой.       — Да взбесилась, ё-моё, — пробубнил Миша, откидывая в сторону урны уже испачканную салфетку, — Сказала, чтобы катился я куда подальше, ну я и прикатился сюда.       А прикатился он в мастерскую, которая хоть и превратилась окончательно в репетиционную, но всё ещё была пригодна если не для житья, то как минимум для временного существования.       — А чего она? Только вчера висла на тебе, а тут послала, — Андрей подтянул к себе пакет, который сам и притащил, и выудил оттуда две бутылки, протягивая вторую Михе.       — Да ну её, — тот как-то слишком напряжённо фыркнул, чуть ли не вырывая бутылку из пальцев друга, тут же к ней прикладываясь и делая пару больших жадных глотков, — Сам же знаешь, перебесится и снова всё нормально будет, ё-моё.       Ещё несколько больших глотков, а Андрей смотрит, не может глаз оторвать от ходящего вверх-вниз кадыка. Сам он тоже далеко не трезвый, из мастерской то вывалился, чтобы пива ещё прикупить, а там допиться и забыться, как говорят, а тут Миша, собственной персоной. Не надо было бы ему пить, наверное, но, лишь заметив очертания бутылок в пакете, он настоял на том, что пить в одного в такой ситуации — форменное неуважение, а потому Князь просто обязан заделиться с ним бухлом. И ведь знает, собака, что тот не воспротивится, Андрюха в подобные моменты не мог устоять перед этим будто умоляющим, побитым, но шальным взглядом огромных карих глаз. Он вообще всё бы отдал, лишь бы Миху таким не видеть — трясущимся, нездорово бледным, со слегка синюшным после очередной дозы лицом и расфокусированным взглядом. Себя бы отдал, да другу оно не надо.       — Всё у вас как на качелях, — резко отведя взгляд, Князь вторил внезапному собутыльнику, принимаясь хлебать дешёвое пойло. Качели качелями, а таким взглядом Горшок только на Фису и смотрел, а Андрей завидовал, рад был, что у друга любовь, но завидовал. И не ему, Анфиске, блин.       — У самого тебя к-качели, — возмущённо пробурчал Миша и затрясся, крупно так, что бутылка из рук чуть не вывалилась. Прикончив её и поставив на пол, Горшок наклонился и, уперев локти в колени, закрыл лицо руками, переживая новый приступ трясучки. У Князя в такие моменты внутри всё сжималось, хотелось прижать друга к себе, сильно, всеми конечностями обхватить, чтобы отгородить от мира, от хмурого, от Фисы, от всего, лишь бы прежний, пусть изредка и угашенный Мишка вернулся. Сейчас же он больше походил на самого настоящего торчка на отходняке, но которым этот идиот до сих пор себя не признавал.       — Мих, может это… Всё же полечишься? — Убрав пустую бутылку в сторону, покачиваясь в процессе, Андрей широким жестом протянул руку и чуть приблизился к сотрясающемуся телу, некрепко приобнимая за плечи и совсем легонько, — чуть-чуть же можно, правда? — прижимаясь к Мише.       — Дюх, не начинай, ё-моё, — прозвучало бы достаточно резко, не будь голос таким надломленным. Горшок даже плечом дёрнул, будто желая скинуть с него руку, но не отстранился, наоборот, прижался чуть ближе.       — Ладно-ладно, молчу я, — побеждённо пробурчал Андрюха и икнул негромко, позволяя себе побыть так ещё немного, слегка прижимая к себе подуспокоившееся тело и еле сдерживаясь, чтобы не уткнуться лбом в родное плечо.       — А ты то что тут забыл? Ностальгия нахлынула, ё-моё? — Миха криво усмехнулся и чуть повернул голову, почти насмешливо взирая на Князя. Глаза в глаза, взгляд у обоих плывущий, пляшущий, но только лицо напротив в этой свистопляске — чёткое. По крайней мере, у Дрюхи так.       — Ага, по голодным обморокам и нестиранному хрен знает сколько постельному, — голос пропитан сарказмом и обоих пробирает на негромкий, но искренних смех, — Да напиться просто хотел, во.       Князев протягивает свободную от Мишки руку и выразительно обводит комнату, в которой валялось несколько свежеприконченных бутылок.       — Хоть бы народ позвал, Княже, а то в одного же не интересно, блин, — Горшок веселится, хочет было выпрямиться, но клонит его вперёд к земле, тупая гравитация. А Андрей тут как тут, придерживает, не давая другу с полом поближе познакомиться.       — Ну ты вот будто чуял, что я один тут распиваю, — Князь тоже веселеет, отмечая, что Миху уже и не трясёт почти, и достаёт из пакета ещё по одной бутылке.       Сидеть так хорошо, тепло, как-то даже правильно. Бутылка за бутылкой и от михиной трясучки остаётся лишь лёгкое покачивание, хмельной взгляд теплеет, а мышцы расслабляются, от чего пьяное тело почти всем своим весом на Дрюху заваливается. А тот и не против, хоть и тяжеловато, Миха, конечно, дрыщ тот ещё, но высокий, потому и вес нихера не маленький имеет. Да и срать, Князев готов всю жизнь вот так провести.       — Хорошо так, Дюх, блин, — Горшок первее осушает свою последнюю бутылку пива и уже не глядя кидает к её безвременно почившим подругам.       — Одному бухать действительно не то, — очередной глоток, но дрюхина бутылка ещё не пуста, чтобы пополнить пластиковое кладбище на полу, которое они с Мишкой с утра будут убирать. Андрей делает попытку разом осушить пиво на донышке, но, не успевая проглотить уже безвкусное пиво, едва не давится, когда туша заваливается к нему на бедро и обнимает колено.       — Мих, ты… Ты как, нормально? — Первая же мысль оказывается совсем, блять, не радостной, отдавая всё место страху и беспокойству, которые умело скрываются за лёгкой насмешкой.       — Нормально, чё ты, блин, не разводи, — и Андрей почти успокаивается. Пускай бухой, главное не остранённый или резкий голос Миши мёдом льётся в уши, обволакивает, уют какой-то даёт.       Князев, наконец, кончает со своим пивом, кидает бутылку к её заждавшимся подругам и еле удерживается, чтобы на Горшка не завалиться. А тот так и лежит на его бедре, только беспокойно как-то — то щекой потрётся, то заёрзает, ища положение поудобнее, то башку свою повернёт и прям лицом поперёк чуть разведённых бёдер окажется и бурчит что-то на своём «древнесаксонском». Дрюха держался исключительно на честном слове, а ведь мысли, сбежавшие из-за пелены пьяного бреда, удивительным многоголосьем вопили о том, что надо бы развернуть эту лохматую голову да прижать к паху своему покрепче и тереться-тереться-тереться. За эти мысли Князь пообещал обязательно врезать себе, чтобы даже по пьяни не допускать такого крайнего пидорства. Он ещё не ёбнулся в край, не променяет родного человека на сиюминутное удовольствие, хоть кожаные штаны уже немного начинают жать. Благо, что тугие такие, скроют от друга весь этот позор.       — Дюх…       — Чего, Мих? — Голос Горшенёва, на редкость тихий и будто смазанный, заставляет непроизвольно напрячься.       — Можешь это, ё-моё, ну как вот… — слова у того выходят с каким-то трудом, совсем допился, что ли?       Только вот если Миша не может сказать, Миша может показать. Он, не глядя, заводит назад руку, крепко цепляется за андрюхино предплечье и притягивает к себе, кладя тёплую ладонь на свою голову и заставляя немного зарыться в нечёсанные патлы. До этого напряжённый Князь впадает в исступление, будто теряя связь с этим миром под звук спадающих замков. Отмирает он, только когда бурчащий Миха сам начинает тереться о руку. Андрюха, конечно, возвращается в реальность, только теперь она сужается до размеров мастерской, не, до размеров дивана, хотя снова не то. Точно. Реальность теперь полностью занял Горшок, его тёмные густые волосы, тихое дыхание и, Князев немного наклонился вперёд, чтобы удостовериться, умиротворенное лицо. В мечтах поэта такое бывало, но в реальности это было… было… да нахер слова, в голове сейчас только МихаМихаМиха и звук очередного вскрытого замка.       Князь не знал и не хотел знать, как долго они так сидят, как долго он копошится в немного сальных волосах, как долго будет продолжаться эта идиллия. Он даже не заметил, как положил свободную руку на плечо друга, слегка поглаживая.       — Дрюх, а знаешь, чего Фиска меня выгнала-то? — Снова звучит как-то глухо, непривычно, что ли, но тревоги нет, пока что, только интерес и лишь лёгкая обеспокоенность.       — Сам же говорил, что взбесилась, Мих, — Андрей фыркает и немного чухает друга за ухом. На ум приходит сравнение с большим, немного дурным почти одомашненным псом, который сейчас так ластится к рукам князевским.       — Так она ж не просто так, — он довольно морщит лицо от чуханья, нехотя отпускает колено, которое всё это время обнимал, и поворачивается на спину, стараясь заглянуть прямо Князю в лицо, который понятливо немного склоняется вперёд, смотря глаза в глаза, — Она меня когда спросила, красивая ли она, я сказал, что да, только не самая красивая, красивее тебя никого, блин, нет, Дюш, понимаешь, да?       И Горшнёв тянет руку, накрывает ладонью мягкую щеку, с едва-едва проступившей после недавнего бритья щетиной, нежно гладит скулу большим пальцем. И всё смотрит. Смотрит в бездонные голубые глаза, спокойно так, улыбаясь одними уголками губ, будто это не он сейчас всё с ног на голову у Князя внутри переворачивает этими словами, поглаживаниями, взглядом нежным-нежным. Всё, баста, земля улетает из-под ног, нахер эти замки, хотя бы сейчас, Андрей не может и не хочет себя держать.       — Миха, блять, Мишка… — только и вырывается у того прежде, чем он, помотав глупо головой, наклоняется и крепко прижимается своими губами к чужим. Он обводит языком голую десну, где у обычных людей, вообще-то, зубы есть. Но это же Горшок, его, князевский, Горшок, который в ответ прихватывает этот самый язык губами, вызывая судорожный вздох, и прикрывает свои огромные глазищи.       Поцелуй, поначалу неспешный и нежный, быстро становится страстным и яростным. Они кусаются и лижутся, мокро, влажно и так, сука, горячо. Андрюха не сомневается, что сгорит изнутри к чертям собачьим, да и похуй, пускай горит, а на пепелище табличку пусть потом оставят «здесь был Горшок». Но в таком скрюченном состоянии целоваться крайне неудобно, Миша это понимает и, когда Князь в очередной раз разрывает поцелуй, чтобы хоть немного вздохнуть, не без труда садится и снова притягивает к себе чуть растерявшегося Дюшу. Ещё Миша понимает, что нельзя того сейчас отпускать, по глазам видит, что Дрюха не верит, что это взаправду. Он и сам не определился, накрыло ли его так знатно или Андрей реально жмётся к нему всем телом, тёплый такой, живой и весь его. Князь действительно весь мишин, от кончиков волос и до самых потаённых уголков заполошно бьющегося сердца. Обнимает своего дурного короля шутов, руками судорожно цепляется за нелепую растянутую футболку, а губами уже вовсю шарится по длинной шее, совсем легко прихватывая тонкую кожу зубами, иначе Фиска же заметит. А тот льнёт к нему, притискивает так близко, как только может, чтоб слиться в одну пьянющую обжигающую массу, и руками всё шарится и шарится по подтянутому телу, пересчитывая рёбра через неплотную кофту, сжимая бока, — наверняка останутся отметины, — но всё как-то не решаясь спускаться до пояса уже болезненно стягивающих возбуждение штанов. Но Князю даже как будто бы похрен, чужое… нет, родное тело перед ним волнует куда больше дурацких жмущих штанов, не впервой, потерпит. Он отстраняется, совсем немного, чтобы безумное наваждение не пропало, не убежало, ну, или чтобы в рожу не так сильно дало. Хватается было за чужую футболку на загривке, но тут же замирает и смотрит в глаза напротив, большие, почти чёрные и такие, блять, растерянные. Ну да, не каждый день с другом сосёшься, пускай и по пьяни, а чтоб ещё этот самый друг раздевать при этом пытался…       — Миш, Мишка, можно?.. — Голос предательски срывается в какую-то совсем уж жалкую мольбу, Князя самого чуть не передёргивает от такого. А Горшок вылупился и взгляда пристального не отводит, — Блин, Миш, я сделаю сам всё, только…       Договорить загнавшемуся Князеву не даёт глупая пьяная улыбка, расползающаяся на горшенёвском лице, которое ещё грёбанную секунду назад совершенно не обнадёживало, а сейчас сияло как начищенная бляшка ремня. По которой Андрею захотелось врезать не то со злости, не то от стыда.       — Дюш, блин, да залип я, ты, веришь нет, так краснеешь, ё-моё, красавец прям, — улыбка становится как будто бы чуть смущённой, а руки, покоящиеся до этого на талии, резко тянут вверх кофту, оставляя потерянного друга сидеть в одних штанах и глазами тупо хлопать, пока румянец с лица пятнами перетекает на шею, плечи, грудь.       — Блять, Мих, ну… Ну блять, — Княже крепко жмурится и обречённо стонет, пряча лицо в сгибе шеи едва ли не хохочущего Горшка и судорожно, но не сильно, пихая того под рёбра.       — Да ладно, ладно! Ну чё ты, ё-моё? Потерянный такой сразу, испугался, что ли?       — Я тебе сейчас так испугаюсь!       — Ой! Бля! Да хватит, я тоже ссу, что всё это не взаправду, понимаешь, да?..       — Как не понять то, Мих… — Андрей немного успокаивается от поглаживаний грубых ладоней по спине, тяжело вздыхает и тут же вскидывает голову, поднимая разве что не горящий дикий взгляд, — Только вот не ссу я!       И Князь, чуть ли не комично надувшись, принялся так резко и быстро расстёгивать джинсы, что Горшенёв даже в пространстве потерялся на несколько секунд. Вернулся в мир он уже будучи заваленным спиной на диван и с приспущенными штанами и трусами, которые не скрывали больше полувставший член. Над всем этим нависал Андрюха. Красный, тяжело дышащий, с совершенно хмельными глазами, которые излучали такую решимость, что Миха спьяну начал опасаться за ситуацию. Зря. Убедился он в этом почти сразу же, когда Князев наклонился близко-близко к его паху и, не отводя шального голубого взгляда от лица своего дурного шута, аккуратно обхватил член рукой у основания, губами обнимая головку. И тут Горшка накрыло. Не столько от ощущения горячего влажного рта на своём возбуждении, сколько от осознания, что это делает Княже, ещё и с таким лицом. Это выражение даже словами описать не выйдет. Может, Дрюха смог бы, но он сейчас, как бы сказать, занят. Занят, блять. У Михи непроизвольно вырывается глухой утробный стон, а узел внизу живота сворачивается с такой силой, что сейчас будто всего его завернёт. Князь всё это чувствует. Может, не всё, но то, как Мишка возбуждается, как подрагивают бёдра, как судорожно сжимается в его волосах рука и поджимается живот от приятных судорог он буквально ощущает кожей. Едва привыкнув к непривычному всему, Андрей начинает неспеша двигать головой, то ли приноравливаясь, то ли желая самую малость поиздеваться над Горшком в отместку за его насмешку. И выходит же. Тот всё ёрзает и глухо мычит, сдерживаясь, подрагивая, немного подмахивая тазом совершенно невпопад, слегка давя на голову и копошась пальцами в ворохе чуть жёстких после выжиганий волос. А Князь вкладывает всю душу в это действо, так чувственно и аккуратно всё старается делать. Сам-то лишь пару раз удостаивался такого подарка от своих редких пассий, а потому совершенно не понимал, как сделать так, чтобы прям хорошо. Только зазря он так парится, Мишку мажет не хуже, чем от дозы, ещё немного и не выдержит совсем.       — Дюша, ёп твою… так хорошо, — с таким трудом слова Горшку ещё никогда не давались, — Иди сюда, не хочу о-один.       — Вдвоём интереснее? — Бросает с вызовом Князев, выпуская влажный член изо рта с ну очень пошлым чмоком и так по-блядски облизывая раскрасневшиеся губы.       — Я тебе по лбу щ-щас дам, — фырчит возмущённо Горшенёв и тянет Андрюху вверх, не давая продолжить. И тут же крепко прижимает к груди одной рукой, а второй не особо резво расправляется с дурацкими штанами, высвобождая, наконец, возбуждение друга под тяжкий сладкий стон, который тут же перехватывает своими губами. Князя от этого ведёт так, что в голове не каша, там вообще нихрена, всё внизу, в паху и члене, готовом будто разорваться от перевозбуждения.       — Миша, блять, пожалуйста, я с-сейчас сдохну, — полувыдох-полустон, который становится громче, отчётливее и будто развязнее, как только Горшок обхватывает оба члена грубоватой рукой.       Жарко, душно, воздух один на двоих, который они друг у друга воруют между сбивчивыми поцелуями, внизу влажно всё и обжигающе. Мишина рука двигается рвано и не особо аккуратно, но обоим совершенно плевать, потому что хватает лишь нескольких фрикций, чтобы их практически одновременно накрыло волной чистейшей эйфории. Горшенёв тяжело дышит и пытается поймать князевские губы, которые, словно в бреду, не прекращая выстанывают его имя, ещё с придыханием таким, будто захлебнётся в эту же секунду. А тот плавится на отходняке, крепко обнимая своего придурошного и не желая возвращаться из этого потрясающего состояния в реальность. Князя едва не подбрасывает, когда жёсткая подушечка большого пальца последний раз оглаживает чувствительную головку, стирая с вершинки остатки семени, и рука отпускает опадающие члены. Миха молча вытирает её о и так испачканную футболку, снимая и откидывая ту куда-то на пол, на удивление быстро, хоть и неловко поправляет джинсы с бельём и помогает справиться с этим Андрею, пока тот лишь дыхание старается восстановить и благодарно смотрит ему в лицо, стараясь заглянуть в глаза. Но эти два карих омута старательно прячутся от нежного взгляда. Князеву остаётся лишь тяжело вздохнуть и уткнуться лбом в плечо, планомерно восстанавливая все рухнувшие замки и снова пряча за ними всё, что только можно. Особенно этот вечер.       — Миша, до утра так побудем? Только до утра, Мих… — голос тихий, но ровный, ни единый мускул не выдаёт и толики того, что внутри творится.       — Конечно, Княж… а ты же, ну…       — Следов нет.       — Спасибо, ё-моё.       — Я старался.       Андрюха стаскивает со спинки дивана какой-то стрёмный плед и укрывает их обоих, пока Горшок лицом к этой самой спинке отворачивается и прижаться к ней поближе старается. Дрюха теряется, смотря на голую сгорбленную спину, но, не желая отпускать последние мгновения этого охрененного наваждения, крепко прижимается к Михе сзади и обнимает за талию. Не спихнёт же он его на пол, правда ведь? И Мишка не спихивает, прижимается спиной к голой груди, вздыхает шумно так и чужую руку своей накрывает, пальцы переплетая.       — Дрюх, я…       — Да молчи ты, нормально всё, Миш, — губами нежно-нежно плеча касается, даже не целует, просто мягкие касания. И живот гладит тоже нежно, успокаивающе, — Засыпай, только утром не беги сразу к Фисе, давай хоть пожрём, лады?       — Хорошо, Княже, — слышно, что напряжён ещё, но Андрей всё сделает, чтобы этот дурной лишний раз не загонялся.       Завтра с утра всё будет так же, как и вчера, и день до этого, и неделю. Почти всё. Только Миша жёстко начнёт палиться почти перед всеми, что таким взглядом он не только на Анфиску смотрит.