Я задыхаюсь от нежности

Она слишком долго ходила по грани, острой, смертельно-опасной, и сорвалась с неё – чтобы тонкие, сильные руки поймали её и немедленно подмяли под себя. Химеко знает эти руки, руки убийцы, руки охотницы, и совершенно не боится их, даже когда они с силой вжимают её плечи в жёсткую обивку дивана. Взгляд Кафки всё ещё туманный, но в глубине этой туманности уже разгорается сверхновая, и Химеко знает: этот взрыв пройдёт совсем не по касательной. Она будет в самом его эпицентре. И она добровольно подписалась на это. Когда пальцы Кафки тянутся к её шее, Химеко уверена, что та захочет снять с неё всё – но руки бережно касаются полосы ткани на шее, проходят по верхней кромке, задевая бледную кожу, такую тонкую и беззащитную, и тянутся к застёжке. Ткань сдавливает горло: Химеко удивлённо округляет глаза. Сквозь стук собственного сердца, который теперь так гулко звучит в ушах, она слышит удовлетворённый шёпот: - Таким, как ты, не помешает ошейник, - Кафка шепчет это медленно, почти мягко, с убийственной нежностью, затягивая украшение плотнее. Золотая роза мешает ей, лезет под руки, но ей всё равно. Теперь можно склониться ниже, мазнуть языком по туго стянутой коже, и сорвать первый вздох с губ Химеко, судорожно-растерянный, загнанный – теперь она полностью во власти Кафки. Даже её дыхание во власти Кафки. Затяни она чокер ещё туже, и воздуха совсем не останется. Кафка смеётся ей в шею, тихо, беззлобно – скорее, победоносно, чувствуя своё превосходство. Её горячее дыхание опаляет вздрагивающую на шее жилку, которая особенно напряжена сейчас. Химеко чувствует, как тяжелеет голова от недостатка воздуха, как начинает кружиться – точно ли это от удушающего чокера? Или всё дело в Кафке, которая кружит ей голову и путает мысли? Один укус – и она больше не может думать об этом. Зубы, впившиеся в её шею, лишают Химеко какой-либо возможности к анализу ситуации, и теперь она может только бездумно желать большего. Кафка практически не целует её, зато щедро награждает укусами – так было всегда, и каждую встречу Химеко уносила на себе её метки, вызывающе-алые, затем меркнущие в синеву, и тающие лёгким жёлтым. Сейчас она в мельчайших подробностях чувствовала, как набух свежий укус, как влажный язык обводит его границы, пока ещё чёткие, как припухшие губы Кафки накрывают ноющее место сверху – а затем шея снова взрывается болью, когда Кафка снова кусает её. Химеко зажмуривается, безмолвно вскрикивает, вздрагивая – и укус сменяется мягким поглаживанием губ, которые уже перебрались под полоску ткани и спускались по шее к округлым плечам. Ладонь Кафки убирает алую прядь волос с её взмокшего лба, касается разгорячённых щёк – как бы Химеко хотела ощутить её пальцы на своём лице, живые пальцы, а не бездушные перчатки! Кафка знает это, и издевательски ведёт самыми кончиками пальцев от мочки уха к губам, позволяя прочувствовать Химеко мягкость ткани: чтобы заслужить настоящее прикосновение, нужно постараться. Химеко желает получить хотя бы этого, по-кошачьи ластится о пальцы Кафки щекой, бездумно касается их пересохшими губами – гул сердца в ушах становится только громче с каждой минутой. Кафка покрывает укусами её плечи, уводит руку ниже, к тонкой ткани платья – шуршание ткани о ткань раздражает её, и она нетерпеливо дёргает лиф платья вниз вместе с кружевом белья, высвобождая пышную грудь Химеко. Так гораздо лучше. Пережатая платьем, она выглядит ещё беспомощнее под её натиском сейчас – ткань перчаток проскальзывает по грудям, и наградой Кафке становится ещё один шумный выдох, нетерпеливый и полный мучения. Химеко откидывает голову назад, набирая полную грудь воздуха, плотно смыкает губы, когда кончики пальцев Кафки жадно осваивают её, чертят карты созвездий по родинкам на белой коже, останавливаются на сосках, нажимая. Каждое лёгкое прикосновение проходит по телу электрическим разрядом, а каждый новый укус лишает её желанного воздуха – зато даёт ей желанные ощущения, и Химеко готова на этот совсем неравноценный обмен. - Хватит, - почти беззвучно шепчет она, облизывая губы. Она не смотрит на Кафку, но знает, что взгляд той прикован к ней, насмешливый, острый, и полный желания обладать. - Хватит? – переспрашивает она, зажимая розовый сосок между пальцев. Химеко выгибается, едва успев сомкнуть губы, чтобы не застонать, и продолжает: - Хватит меня мучить… - слова из сдавленного горла выходят с трудом. С трудом удаётся и терпеть всё то, что с ней делает Кафка. - О, мы только начали, - хищно улыбается она, сдавливая сосок сильнее, и Химеко захлёбывается сдавленным стоном. Её голос – музыка для ушей Кафки. Она предпочитает скрипичный плач, но голос Химеко скорее сравним с бархатным шёпотом виолончели, на которой играют умелые руки. Сейчас она сама как виолончель, её округлые формы манят, и хочется немедленно извлечь из неё прекрасную мелодию, полную обожания, нетерпения и удовольствия. Кафка припадает ртом ко второй груди, продолжая ласкать первую рукой – и языком чувствует тихие стоны, рвущиеся из груди Химеко, вибрирующие и заполоняющие собой всё пространство внутри. Даже когда Химеко вскрикивает, её голос остаётся низким и мягким, в него уже пробирается удушающая хрипотца, и Кафка самодовольно улыбается, награждая её бережным укусом. Её кожа такая тонкая, такая нежная… Прокусить её не составило бы труда, но Кафка только нежно стискивает зубы, причиняя боль, но не оставляя ран. Всё это больше похоже на насилие. Химеко дышит глубоко и тяжело, не то уворачиваясь, не то напротив подставляя себя под острые и болезненные поцелуи, Кафка ласкает её неспешно, но в её движениях видно нетерпение. Она желала бы обладать всей Химеко разом, желала бы заставить её извиваться и молить о пощаде, чтобы затем грубо заткнуть ей рот, а ещё немногим позже – удовлетворённо сцеловывать солёные капли с длинных ресниц. Для Химеко время почти останавливается, а боль от множества прикосновений сливается воедино. Ей кажется, что всё её тело пылает и ноет, от шеи, обвитой удавкой, до плотно сжатых бёдер, до которых Кафка скоро доберётся. Химеко знает, что та не умеет ждать – не тогда, когда перед ней лишённая воли Химеко. Кафке и правда не терпится. Воздух вокруг них буквально пропитан жаром и ароматом влечения: Кафка языком проходится по ложбинке меж грудей, чувствуя тепло и соль, глубоко вдыхая запах Химеко, и её дерзкая рука задирает подол платья, оголяя низ живота и бёдра. Мягкая, нежная, она выглядит созданной для иной любви, но Кафку это не волнует. Волнуют её только эти бёдра, нетронутые и сведённые так плотно, что невозможно прямо сейчас коснуться горячей промежности, подразнить лёгкими прикосновениями… Она зубами стягивает перчатку с левой руки, и острыми короткими ногтями впивается в мягкую кожу – та моментально алеет, и долгие полосы остаются на бедре Химеко алыми росчерками. Так гораздо лучше, думает Кафка, тягучими поцелуями усыпая живот Химеко, втягивая кожу ртом, с причмокиванием оставляя свои алые влажные отметины. Напряжённый живот подрагивает – Химеко дрожит вся, её грудь покачивается от этой дрожи, а бёдра немного раскрываются, позволяя Кафке скользнуть меж них пальцами. Даже через ткань она чувствует, насколько там горячо и влажно. Главное не увлечься: лишь немного надавить пальцами между губ, провести до лобка, и убрать руку, вызвав недовольный и молящий стон. Кафка отстраняется, упираясь руками в колени Химеко. Она действительно ценит красоту, и знает, что красота в мимолётном. В приоткрытых губах, в алых щеках, в подрагивающих грудях, в пальцах, судорожно сжавшихся от удовольствия и муки, в округлых бёдрах, которые можно будет толкнуть ладонями, и они раскроются практически самостоятельно… Такую красоту нельзя увековечить. Ей можно наслаждаться только здесь и сейчас. И она не привыкла отказывать себя в наслаждении. Она не церемонясь стаскивает бельё: кружево жалобно трещит на фигуристых бёдрах, но Кафке наплевать. Ей гораздо интереснее слушать голос Химеко, и знать, что ей нравится происходящее. Химеко действительно нравится, иначе бы она не позволила Кафке ничего из происходящего. Почувствовать себя принадлежащей не обществу, а одной-единственной женщине, достаточно сильной, чтобы быть с ней на равных, почувствовать себя нуждающейся в этой резкой и страстной нелюбви – это бодрит сильнее даже самого крепкого кофе. Она поддаётся, позволяет Кафке оставлять на себе бесчисленные отметины, позволяет себе стать слабее, и когда ладони – горячая обнажённая кожа и мягкая, сдержанная ткань – упираются в её бёдра, Химеко не сопротивляется, послушно разводя ноги. В её голове жар и сумбур, мысли путаются и мутятся от недостатка воздуха, от недостатка таких нужных сейчас прикосновений, и она безотчётно шепчет Кафке: - Я тебя прикончу, если… - Если ты не кончишь? – Кафка не смотрит в её глаза, любуясь открывшимся видом. Между полных белых бёдер поблёскивает розовая щель, набухшая от долгого ожидания, сочащаяся прозрачной смазкой. Можно раздвинуть губы прямо сейчас, коснуться напряжённого клитора, спуститься от него ниже, ввести пальцы сразу на всю длину, не церемонясь… А можно ещё немного помучить Химеко. Она сдавленно стонет, когда рука в перчатке ложится ей на живот, немного надавливая – и вскрикивает, когда Кафка опускается между разведённых бёдер и пробует её на вкус. Язык неторопливо касается внутренней стороны бедра, и, оставляя за собой влажную дорожку, замирает у самого входа во влагалище, аккуратно обводит его самым кончиком – в бархатном голосе Химеко слышен нетерпеливый плач. Она сама подаётся немного ниже, зарывается ладонями в волосы Кафки, стискивает пряди в пальцах, молча умоляя её приступить к делу, но та не торопится. На вкус Химеко совсем не такая, как на вид. От неё ожидаешь мягкой сладости, но она оказывается терпко-солёной и немного горьковатой. Это так похоже на неё… Кафке нравится: она проводит языком снизу вверх, издевательски останавливаясь у горошины клитора, не касаясь его. Химеко тянет её за волосы, заставляет почти уткнуться носом в лобок, и Кафка смеётся, позволяя Химеко ощутить только её дыхание. Дыхание, которого ей самой сейчас так не хватает. Кафка чувствует себя победительницей, и на губах у неё – солоноватый вкус победы. Несмотря на свою позицию сейчас, она выбрала её сама, и даже руки Химеко не в силах её поторопить: ей придётся терпеть и мириться с теми решениями, которые принимает Кафка. Химеко понимает правила игры, но так и не может принять их, не после того, как только что она могла делать с Кафкой всё, что ей пожелается! Её движения кажутся издевательски медленными. Она зажимает Кафку между бёдер, и та шепчет что-то, распаляя её дыханием, дразня невесомыми прикосновениями, выбивая из неё остатки здравого смысла. Язык проходится по заалевший промежности, Кафка целует её в губы так, как никогда бы не поцеловала на самом деле, втягивает в рот клитор, отчего жар концентрируется у Химеко внизу живота, под перчаткой Кафки – она стонет, не скрывая своего сладкого мучения, и этот неприкрытый ничем стон, полный мольбы и возбуждения, становится последней каплей. Оцарапав левой рукой внутреннюю сторону бедра Химеко, Кафка быстро смачивает три пальца слюной, и резко заполняет собой Химеко, жаркую и тесную, наконец-то дождавшуюся этой боли, смешанной с наслаждением. Стон Химеко больше похож на крик, но Кафка не собирается ждать, пока она привыкнет. Она толкается сразу до упора, немного сгибает пальцы, проскальзывая по сокращающимся стенкам, и продолжает кончиком языка ласкать клитор. Вот оно, чистое обладание. Вот оно, чистое удовольствие. Кафка и сама постанывает, когда Химеко сжимает её пальцы внутри себя, голос её передаётся жаром в промежность, только ближе подводя Химеко к финалу. Она мечется по дивану, широко раскинув бёдра, вздрагивает, вцепляется пальцами то в волосы Кафки, то в её плечи – она одновременно хочет, чтобы та остановилась или хотя бы замедлилась, и чтобы она продолжала ровно так же. Кафка поворачивает голову набок, прикусывает нежную кожу бедра, и дорожкой из поцелуев возвращается к самой чувствительной точке. Химеко стонет так, что ничтожное количество её воздуха сгорает при вдохе, даже не доходя до лёгких. В голове звенит, и она с трудом может понять, насколько громкий сейчас её голос – весь мир для неё сжался до точки «здесь и сейчас», до той самой точки, в которой Кафка, оказавшаяся между её ног, жадно отлизывает ей, одновременно имея её пальцами. Химеко хотела бы сейчас поцеловать её. Химеко хотела бы ударить её. Хотела бы снова обездвижить. Но вместо этого может только выстанывать её имя, понимая, что темнота в зажмуренных глазах алеет – и скоро станет ослепительной вспышкой. - Достаточно? – сквозь все свои эмоции слышит Химеко насмешливый шёпот Кафки, ощущает его кожей, и мотает головой. Она больше не может ни сохранить своё вечное внешнее спокойствие, ни придумать достойного ответа, только просить продолжать – и срывать сдавленный голос, когда язык Кафки движется в том же темпе, что и её рука. Алая темнота в глазах стремительно светлеет, и одновременно с этим концентрированный жар внутри превращается в миллионы разрядов, щекочуще-болезненных – «ещё, ещё, ещё», стонет Химеко, прежде чем сорваться на жалобный крик, вздрагивая всем телом. Кафка не останавливается даже теперь, и тело Химеко сотрясает разрядами удовольствия – рот её широко раскрыт, она рвано дышит, пытаясь взять хоть сколько-то воздуха, но сейчас ей будет мало, сколько ни возьми. Пальцы её с такой силой натянули пряди волос Кафки, что ещё немного, и она вырвет их с корнем, и только тогда Кафка замедляется, неспешно освобождает Химеко от собственных пальцев, и поднимает голову, повинуясь чужим рукам. Губы её блестят от слюны и смазки. Химеко продолжает тянуть её за волосы, требуя немедленно приблизиться, и Кафка поддаётся, позволяя себе вернуться к ней, к её лицу и губам: - Хочешь попробовать? – тянет она, щурясь, и Химеко увлекает её в солёный поцелуй, полный её собственного вкуса. Она чувствует себя низко: с широко разведёнными ногами, с полуснятым, собранным под грудью платьем, со следами укусов, раскрасневшаяся и растрёпанная… и ей это нравится. Кафке тоже нравится это, и она не спешит отстраняться от поцелуя, удивительно нежного сейчас, в первый и последний раз за встречу. - А теперь тебе пора исчезнуть, - тяжело дыша, шепчет Химеко в губы Кафки. Время никогда не было на их стороне. Две ладони – оголённая влажно-липкая и скользко-шершавая в перчатке – касаются её шеи, расстёгивая импровизированный ошейник. Кафка смотрит на неё влюблённо-насмешливо, прежде чем подняться с дивана и, изящно взмахнув рукой, исчезнуть в проёме двери. Химеко не провожает её, и не прощается, только дышит прерывисто, положив руку на пышную грудь. Они обе знают, что ещё встретятся, и их встреча снова будет абсолютно неожиданной – но они обе будут готовы.