Бесформенные лица

Лаванда — восхищение, одиночество, «Я тебя никогда не забуду», «Никто не заменит тебя».

Хёнджин устал. Устал ходить по толпе, вглядываться в лица, не находить того самого, родного, видеть вместо чужих лиц лишь что-то расплывчатое. Он забыл, когда перестал видеть лица, этот момент как-то пропал из его памяти. А теперь он не мог вспомнить даже то, как выглядели его друзья. Он жмурится, вглядывается изо всех сил, до жгучей боли в глазах, которая вызывала слёзы, но всё что он видит — бежевый силуэт с двумя тёмными пятнами — глазами— и одним розовым — губами, которые кажутся слишком яркими для такой бесформенной массы тела собеседника. — Тебе нужно вылезать из этого дерьма, — голос Кристофера константирует факт, даже спорить с этим бесполезно. Хёнджин кивает, не в силах ответить. Друг слишком безликий, будто бы какой-то фоновый персонаж в игре, которому даже лицо не удосужились нарисовать, словно у него даже толком чувств нет. А зачем вообще отвечать, если он лишь безликая, бесчувственная масса, запрограммированная кем-то? — Хван, я серьёзно, ты после ухода Феликса сам не свой. Имя, произнесённое другом пробирается через ухо куда-то в грудь, к сердцу и рвёт все внутренности острыми когтями, словно страшнейший хищник. — Сходи куда-нибудь в конце концов, развейся. Хёнджин уже не слышит ничего, слова друга становятся белым шумом, пока он полностью вслушивается в разъярённый рёв хищника в груди, который продолжает рвать всё на своём пути, едва-едва не доходя до сердца. — Пожалуйста, пообещай мне познакомиться с кем-нибудь, — как бы он не ломал свои глаза, он не видит лица друга, но поклясться может, что он сейчас строго смотрит на него. Смешно, за всё это время он даже забыл, как выглядит строгий взгляд Кристофера, — ради меня. Хёнджин взорваться готов от этих слов. Он даже убедить себя не может в том, что Кристофер не запрограммированная машина. Он кожей чувствует взгляд, понимает, что пока не дашь правильный вариант ответа, диалог не продолжится. Как в игре. Друг удовлетворённо кивает. За год он позабыл многое, от лиц людей вокруг до простого ощущения улыбки на лице. Кажется, что не 365 дней прошло, а целая вечность, с тех пор, как последний раз мышцы на его лице растягивались, а с сердца спадал тяжелейший груз. Он продолжал рисовать, но ни одна его работа не приносила ему лёгкости, удовольствия, он делал всё на автомате: просыпался, завтракал, шёл на работу, приходил домой, ужинал, смотрел в стену на протяжении пары часов, ложился спать, и всё по новой. Его жизнь изменилась только в одном аспекте. Феликса больше не было рядом. Видимо, Феликс был единственным тем, кто мог привнести в его жизнь хоть немного счастья. Ему и стараться для этого толком не надо было, стоило лишь прийти к нему после работы, попривествовать с широкой улыбкой на лице, оставить смазанный поцелуй на щеке и уйти готовить ужин. Этих маленьких действий хватало Хёнджину для того, чтобы внутри начал распускаться нежный цветок. Лаванда. Феликс был единственным человеком, чьё лицо он помнил. Он помнил большие глаза, что ярко сияли от любой мелочи, тонкий нос, в кончик которого Хёнджин так любил его целовать, щёки, усыпанные веснушками, словно самыми  прекрасными созвездиями, который ни один астроном не смог бы воссоздать. Он помнил и улыбку парня, которую бережно хранил в самом укромном уголке своего сердца. Из всех лиц что он помнил, у Феликса было самое красивое. Он ни разу за этот год не злился на Феликса, не винил его в расставании. Нет, Хёнджин даже понять его мог, честное слово. Кому вообще может нравится такое однообразное времяпровождение со своим партнёром, когда всё что ты видишь — его уставшее лицо из-за очередного заказа клиента. Как бы парень долгое время не уверял его, что совершенно не расстраивается, что проекты его парня занимают так много времени, он не смог бы скрывать своё недовольство слишком долго. Даже ангелы не выдерживают, Феликс — отличный пример этому. До сих пор в голове Хёнджина гулким эхом отдавались его слова. Последние слова, которые он слышал от своего счастья. Я люблю тебя, но, кажется, что я для тебя значу куда меньше, чем ты для меня. Рвать и метать хотелось от этих слов, но встреча с требовательным заказчиком высосала из него все последние силы. И всё на что его хватило — лёгкий кивок. А в чувства его привёл лишь хлопок двери. Но даже сейчас всё что выходит из него — тихие слёзы. Он сползает по стене, протирает задницей грязный пол своей квартиры, который не мыли уже сотню лет, и рыдает, сжимает футболку, цепляет ногтями тонкую кожу на груди, оставляет пару царапин, пытается добраться до груди, где слишком пусто. Пусто так, что проглоти он стеклянный шарик, тот с эхом бы бился по его рёбрам.  Он даже привыкать стал к этой пустоте, перестал замечать её, пока случайно не натыкался на фотографии с Феликсом в галерее телефона, где-то далеко в шкафу с потресканными стёклами на рамках. Он постарался убрать их подальше, чтобы пустота не напоминала о себе резким эхом от стука сердца. Странно, что оно всё ещё билось. Хёнджин стоит перед шкафом, смотрит на одежду. Ни один из предметов его гардероба не цепляет взгляд, не пробуждает желание надеть его. Он чувствует лишь твёрдое "надо", которое было навязанно Кристофером. Как бы он не говорил, что дар убеждения друга работает просто отвратительно, но спустя столько времени он на короткое мгновение допустил мысль, что всё может быть хорошо. Он быстрым движением берёт с вешалки брюки и белую рубашку, на удивление, даже не мятую. Отличный выбор, стандартный, который позволил бы ему не выделяться. Смотрит на себя, даже не столько для того, чтобы проверить свой внешний вид, убедиться, что он выглядит хорошо, а для какого-то приличия, словно если бы он этого не сделал, весь мир бы его на смех поднял. Честно говоря, на это ему тоже было плевать. Он закрывает дверь, бросает ключ в карман, спускается по лестнице, выходит из подъезда, видит серый Сеул. И по привычке идёт в сторону работы. Останавливается посреди дороги, дважды моргает, будто бы приводя себя в чувства, напоминая себе цель выхода из дома, и разворачивается в другую сторону. В баре Кристрофера слишком шумно. Музыка бьёт по ушам, заставляет жмуриться, а яркие цветные огоньки мерцают, светят прямо а глаза. Вокруг расплывчатая толпа, прыгающая под идиотский электрический звук словно стая дикарей, радующаяся добыче. Хёнджин как обычно не видит лиц, подходит к бармену, заказывает какой-то коктейль, вливает в себя сразу всю рюмку, морщится, игнорирует какое-то замечание бармена. Он идёт через толпу, кто-то хватает его за руки, пытается увести в танец, какая-то девушка, от которой до ужаса приторно пахло подходит тошнотворно близко, прижимается чуть ли не всем телом, совершенно не смущается, когда Хёнджин пытается отодвинуть её от себя. И вдруг он видит лицо. Знакомое, с мягкими чертами, широкой улыбкой и блестящими, даже не от ярких огоньков, глазами. Пустота снова напоминает о себе, буквально кричит, да так, что из груди Хёнджина уже готовы вырваться громкие рыдания. Хочется сбежать, уйти домой, сделать вид, что он не начинал видеть лица снова. Но он замирает на месте, видит, как лицо оборачивается на него, глаза округляются, брови вздымаются вверх. — Здравствуй, — говорит Феликс. Хёнджин не слышит его из-за громкой музыки, ему хочется прямо сейчас подойти к колонкам, оборвать к чертям собачьим провода, лишь бы снова услышать его голос. Хотя бы пару фраз уловить, запомнить. Дрожащим голосом он выдавливает из себя ответное приветствие, пока в лице Феликса сменяется сразу куча эмоций, и ни одну из них Хёнджин не может поймать и идентифицировать. Они сидят у барной стойки, парень неловко пытается о чем-то говорить. А Хван каждое слово запоминает, записывает на подкорке сознания, уже всем готов рассказать о том, что его бывший возлюбленный закончил университет, работает успешным переводчиком, завёл рыжего котёнка. И кричать готов о том, что пустота отчего-то быстро покинула его тело, в груди словно всё склеилось, но даже сквозь кожу и рёбра Хёнджин чувствовал все бинты и пластыри, которые изо всех сил старались удержать внутренности от того, чтобы не разбиться вдребезги вновь. Краем глаза он умалчивает движение рядом, поднимает глаза и видит. Видит лицо Кристофера. За год он уже забыл, насколько заразительна улыбка его друга. Осознание вдруг приходит за секунду. Он бежит далеко от бара, пока всё перед глазами вновь смазывается не то от слёз, не то от отсутствия его рядом. И, закрывая глаза навсегда, он оставляет рядом с собой конверт, из которого тонкие пальцы позже достают большое письмо. И из больше никогда не засияющих глаз падают слёзы на последнюю фразу. Я так скучал, но не смогу начать свою жизнь сначала.