Реабилитация

Позволить себе уснуть я никак не мог, но стоя теперь перед кабинетом директора, я все же понимал прекрасно, что и достаточно бодрствующим до сего момента не был. И ещё одно: что недовольство Истребителя ощущается даже через дверь, а это большая редкость. Очень большая. Но я вошел без всякого страха. Что ж, даже если он злится, я — тоже. Пусть запретил Семёну рассказывать, чем все закончилось этой ночью и сам не упомяну, но все же злюсь. И однажды, я заставлю его сожалеть, даже если убеждал Растяпкина, что ничего особенного в его поручении не было. Конечно, не было, ведь это все ради дела. А если директор расскажет ему, какого дела, может, он даже станет гордиться! «Долго ли обмануть ребёнка»… Мрачная усмешка Злата как будто сбежала от него, прилипла к моим следам и теперь смотрела в неподвижные глаза Истребителя вместе со мной. Как всегда… Он даже не стал дышать тяжелее от злости. И голос ничего не выдавал, когда он сказал: — Вначале я хочу услышать твои выводы. Что ж, хочет потерзать неведением, очевидно. Пускай. В этот раз у меня хватает догадок о причинах. И у меня на все есть ответ. Сегодня совсем не как вчера, я готовился почти как к экзамену. — Самое главное — сегодня Злат вполне явно показал свою ближайшую цель, — начал я твёрдо. — Заставить сомневаться в Академии. Напрямую он этого не сказал, но, в целом, из всех его слов вытекает совет как можно меньше говорить с вами, и как можно больше верить его конкретной версии событий. Настаивает даже не на доверии, а на том, что иначе будешь чувствовать себя недостаточно умным. Однако, я бы все же сказал, что его аргументация скорее направлена на настоящего племянника. Иначе ему было бы незачем упоминать эмоционально-пугающие фантазии относительно Академии. Кроме того, он настаивает на нашей необъективности, но осторожно, как будто не ругает врага, а отчитывает неразумного ребёнка. Себя ставит выше, но со связанными руками и беспомощностью перед количеством и полномочиями. Кроме того, он не боится говорить, что в нашей защите есть изъяны, и пытается себя показать едва ли не жертвой обстоятельств, с поправкой на неудачную попытку добиться справедливости. В глазах племянника, которому никто бы не дал доступа к другим материалам, это стало бы… Если не сейчас, то очень скоро, причиной решить, что дядю стоило бы вытащить. И в первую очередь, он бы спросил вас, когда Злата отпустят, — здесь я, наконец, перевёл дух и внимательно посмотрел в глаза директора. Но ничего в них не нашёл. — Собственно, мне нужно знать ответ… Юридически, мы можем удерживать его ещё три года, если учитывать только то, в чем мы его обвиняем официально. — Три года достаточный срок. Ни Злат, ни его племянник не успели бы усомниться, к моменту, как ты закончишь работу. — И вы бы это ему сказали? Три года? — Да. — Но это неправда. — Нет. Ни в коем случае, учитывая то, чего мы официально не озвучиваем. Но даже если бы у Злата был племянник, к тому моменту мы бы знали, надёжен ли он, и либо прекратили встречи, либо рассказали бы ему остальное. Я кивнул, но, на деле, согласен с Истребителем не был. Может быть, я слишком высокого о себе мнения, но, почему-то уверен, что не смирился бы, но и не показал себя ненадежным. Разве что… Едва ли в моих силах было бы что-то сделать всерьёз. Только потрепать Академии нервы в том же духе, какой Злат себе приписывает. — И все же, несмотря на то, что версия с племянником кажется все более достоверной, Злат уже дважды давал причины сомневаться. Сегодня он сказал, что мы «можем выдать себя только случайно». Как будто это уже случилось и теперь он только забавляется, наблюдая. — Об этом тебе лучше не думать, — похоже, Истребитель и сам нисколько не заинтересовался этой мыслью. — Судя по тому, что поведение Злата не менялось в значительной мере, мы все ещё стоим на том, с чего начинали. Он либо знал, либо все ещё верит тебе. Во всяком случае, ясно, что не этот вопрос вызвал у него такое недовольство. Хорошо. Здесь оправдаться было бы труднее. — Тебе есть что добавить? — Немного. Злат с самого начала… Ведёт себя несколько не так, как я ожидал исходя из его характеристик в досье. В особенности, меня удивило, что он совершенно не цепляется за возможность услышать что-то восхищенное. Не среагировал на то, что его статьи были прочитаны. Никак, даже самым мимолетным движением. Конечно, он хочет обмануть, но здесь… не было даже причины притворяться. И это было бы слишком сложно. — Самодовольство Злата проявляется на куда более тонком уровне. Насколько мы заметили за эти годы, он полагает, что без него мир остановится. Представляю, как он злится, в таком случае. И как хорошо подавляет эту злость, раз я её не ощущаю. — Пока что это все. — Тогда обратимся к твоему поведению. Тебе есть что сказать? — Могу сказать, — неохотно выдохнул я, — что, к сожалению, при обеих встречах, к концу я позволял ему… Увести разговор в сторону. — Нет. С этим как раз все в порядке, — возразил Истребитель. — Чем дальше вы будете видеться, тем скорее тема преступления Злата будет исчерпана. Отвлеченные разговоры неизбежны, он будет пытаться усыпить тебя. Торопить его ни к чему — он это заметит. Кроме того, уже теперь он просил о том, чтобы следующие встречи происходили в другой комнате. — В другой комнате?.. — медленно повторил я. Так у Злата есть не только пилка, но и целая комната. Потрясающе. — Но ты даёшь мне основания этого не разрешать. То есть, ответа не будет. — Что я сделал? — Для чего тебе понадобилось говорить со Златом о его красоте? Вот оно. Вот корень проблемы. Что ж, этого вопроса я ждал больше всего. Задал его сам себе, едва оказавшись в комнате. На удивление, ответ получился даже слишком весомым, для того, что сорвалось почти произвольно. Не сводя взгляда с Истребителя, будто надеясь отразить все его подозрения, я начал: — Во-первых, это правда. Это правда, и я бы непременно обратил на неё внимание. — Как племянник? — В особенности, как племянник. Раз уж собираюсь снова видеться с ним, значит… Мне просто необходимо найти в нем что-то хорошее или приятное. Красивый дядя — это приятно. Особенно, если прежде у тебя никого не было. Истребитель ничего не возразил, но, пожалуй, не слишком оценил. — Во-вторых, меня беспокоили его ногти. — Об этом следовало спросить снаружи. — Нет. Я не думаю, что мог бы. Я вызвал бы только раздражение, а сам бы тоже не мог полностью верить их словам. Ведь, конечно, в таком признаваться совсем неприятно. — Значит, ты допускаешь мысль, что о послаблениях в отношении Злата мне неизвестно? — мне снова показалось, что я на экзамене. С Истребителем всегда было сложно именно потому, что не поймёшь, как он относится к собственным словам. Сильнее или слабее его недовольство не стало. — Допускаю, — все же признал я. — Да, допускаю. Мы не можем полагаться на то, что вы проверите нас в каждой мелочи. Поэтому я предпочитаю узнавать информацию с разных сторон. Не могу быть уверен, что Злат говорил правду в этом случае, но у него чуть меньше причин на ложь. Последовала пауза. — Не могу признать твоё недоверие полезным. И если это все причины, их признать достаточными — тоже. — Нет. Третья причина в том, что Злат хотел это услышать, — во всяком случае, мне казалось так до его реакции. — Он не просто красивый. Он старается таким быть. А если старается, значит, в этом тоже есть какой-то смысл. Какой? Ради кого он это делает? Уверен, это началось до моего появления. Кто часто у него бывает? Может быть, — тут мне было очень трудно сохранить голос ровным, но я постарался, — он делает это ради вас? Я определённо мог бы гордиться тем, как атмосфера недовольства вдруг полностью погасла, и осталось бездвижье. Как будто моё предположение хотя бы немного сумело задеть… Мне даже хотелось продолжить эту мысль, ещё большим абсурдом: предположить, что для того-то Злат нам и попался, чтобы только иметь удовольствие лицезреть директора. Но Истребитель бы слишком скоро опомнился, и я сказал только: — Вы у него не сходите с языка, а, кроме того, может, потому мы и не нашли его «жену», что ему интересно другое. — Ярослав, — он опомнился и без того, и голос его стал все-таки строже. — «Другое» в этом деле не должно интересовать в первую очередь тебя. — Меня не интересует. Мои слова были совершенно не связаны ни с чем похожим. Поэтому, я хочу знать о другой комнате Злата. В следующий миг я почувствовал растерянность. Истребитель согласился и позвал меня подойти, чтобы увидеть. Но его злость… Возвратилась. Отчего? Если я не убедил его, почему он не сказал просто, что примет решение по результатам ещё нескольких свиданий? Но размышлять об этом не было времени, и, кроме того, стоя так близко к столу Истребителя, трудно и опасно отвлекаться. Света в неучтённой комнате было заметно меньше, чем в основной камере. Что ж, если хоть пару лет Злату пришлось-таки просидеть без удобств, не удивительно… В целом, прилично освещённой смотрелась только половина комнаты с письменным столом, находившемся в каком-то нечеловеческом беспорядке, креслом, будто вырезанным из странной зелёной зефирины, и книжным шкафом. Диван, телевизор, прикроватный столик и… Кажется, ковёр, скрывала полутьма. Две из трёх стен были светло-серыми, третья — почти чёрной, а четвёртая — огромным зеркалом, будто ради издёвки обставленным по бокам комнатными растениями. Очевидно, о его предназначении Злат прекрасно знал, и тем забавнее было представлять, как он причёсывает себе перед ним брови, нервируя судебного психиатра. Платяной шкаф, по всей видимости, следовало искать где-то в стене, и охрана должна бы иметь к нему прямой доступ… Впрочем, не так интересна комната, как сам жилец, вальяжно развалившийся в зелёных подушках и решающий, видимо, что из десяти разрешённых фильмов стоило бы посмотреть. Хотя, и в «десяти» я уже не уверен… Но прежде, чем он успел это сделать, экран погас. Как-то почти поспешно, если только подобное возможно. Может быть, Истребитель и сам не хотел бы, чтобы кто-то знал, насколько Злат обжился здесь. На его месте, я не хотел бы. — Полагаю, его племянник захотел бы остаться жить с ним, — сдержанно сказал я. Сдержанность в данном случае куда лучше, куда глубже достанет директора, чем любые эмоции. Потому что передаст суть. — С преступником, из-за которого пострадали люди? «А разве не вы дали все это преступнику, из-за которого пострадали люди?» — не спросил я. Нет, сейчас не время. — Для него вопрос стоял бы иначе. С дядей, который приятен в общении и живёт вполне комфортно. — Мне перестаёт нравиться племянник, которого ты создаёшь, Ярослав. — А он и не должен нравиться вам. Только Злату. — Но больше всего мне не нравится вот что, — экран снова вспыхнул, но теперь отражал совершенно другое. Запись моего разговора со Златом. Маленький кусок, без слов. В кадре стояли мы оба и очень похожим образом смотрели в одном направлении. Конечно, я сразу понял, в какой момент… — Условный сигнал был изменён, так что я не думал, что будет проблемой, если я посмотрю в камеру. — Проблема и не в этом. В единодушии. В том, как твой взгляд похож на взгляд Злата. — Но разве вы меня не поэтому к нему послали? Потому что я смогу быть с ним единодушен до определённого момента? — Поэтому. Но только главной душой стоило бы быть тебе. Только в этом случае был бы шанс на положительный эффект. — Я понимаю. Но в этот раз… — я осекся, и окончил почти через силу, — я был с ним согласен. — Согласен? — будь я тоньше, навреное, уже надломился бы. — Да. Я не понимаю совершенно, почему вы ему сказали, что умерла только женщина. С чего такое милосердие? Разве он не должен осознавать всю тяжесть своей вины? Пауза. Пауза. Вдруг всю тяжесть ощутил вместо Злата я. — Злат сказал правду. Мы не нашли Виктора Растяпкина. Ни живым, ни мёртвым. Мне показалось, что я стекленею изнутри. «Долго ли обмануть ребёнка». «Долго ли обмануть ребёнка?» «Долго ли обмануть ребёнка!» «Долго ли обмануть!.. Долго ли обмануть!.. Долго ли обмануть!..» Веки смыкались и размыкались, а я слышал, как мир медленно трещит по швам. И видел, но совсем не чувствовал, как дрожат мои руки. Долго ли обмануть детей…