Кто и как должен спасать утопающих?

      

Можно тебя на пару ночей? Можно на пару снов?

      С новенькой Антону было спокойно. Эта мысль ударила в голову тараном сразу же, как после очередного семейного скандала Петровых, свидетелем которого она невольно стала, ею же было стремительно предложено следующее: Антон всегда может заглянуть к ней, когда в родном доме будет совсем плохо. Парень и подумать не мог, что воспользуется её радушием так скоро.       Если конкретнее — через неделю.       Антону было семнадцать. Рассудительным парнем он, конечно, был с малолетства. Ещё в свои двенадцать, закрывая Оле уши, пытаясь оградить от слов-ножей, которыми бросались родители друг в друга, он понимал, что как раньше уже не будет. Одного лишь Антон понять не смог. Ни в двенадцать, ни в четырнадцать и даже в семнадцать ему не поддавался какой-то клубок запутанных людских отношений, начинавшийся с такого простого:       Зачем жить вместе, если вы не выносите друг друга?       Однажды он спросил об этом прямо, но вразумительного ответа не получил, а через пару минут таких расспросов вообще попался под материнскую «драконью лапу» и огрёб сильнее отца. Больше они к подобным разговорам никогда не возвращались, хотя Петров, понимающий ситуацию во много раз лучше Ольки, искренне считал, что замалчивание и игнорирование проблемы — верный путь к разрушению всего, что было трепетно выстроено «до». Так, собственно, и происходило последние годы в их семье. Брак родителей со стороны выглядел оголённым проводом: вещью неприятной и опасной.       Покойная бабуля, царствие ей небесное, утверждала, что браки заключаются на небесах. Раньше Антон мало понимал в значении этой фразы, а с годами при воспоминаниях на его лице всё шире вырастала горькая, как табак и болезненная, как открытая рана, ухмылка. Поэтому она развелась с дедом ещё по молодости и тянула всё совершенно одна?        — Тош, я всё прекрасно понимаю, но ты как-то совсем скис, — от прикосновения тёплой руки к запястью Антон дрогнул и возвёл глаза вверх, отрываясь от рассматривания чаинок на дне кружки, которым занимался уже минуты две. Глазами коньячного цвета девчонка смотрела прямо в душу, и парню впервые захотелось стыдливо прикрыться, будто он был перед ней абсолютно нагим. На пухлых губах играла утешающая улыбка. — Ты не любишь, когда спрашивают, но и игнорировать это я тоже устала. Что случилось?       А у Антона язык к нёбу присох. За окном был май: яркий, тёплый, одаривающий простенькую комнатку через приоткрытое окошко запахами цветов и обычно приносящий за собой сладостное томление где-то в груди, но сейчас радость от весны не могла пробиться через ком переживаний, что чёрной каракатицей засел внутри. Девушка, рядом сидящая и крепко держащая его за руку, тоже помочь не могла.       Антон не раз слышал, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, но с каждым годом ему всё сильнее казалось, что из него получался отличный утопающий, но невероятно отвратительный спасатель. Не только для самого себя — для Оли тоже. Она ведь взрослела и мультфильмами её становилось всё сложнее успокоить.       А что делать дальше Петров не знал.        — Всё нормально, Даш, — и только теперь он понял, что сказал это абсолютно зря.       Девушка, названная Дашей, чуть нахмурила брови. За время общения с Петровым ей удалось понять, что юноша делиться проблемами не любил, особенно настолько личными, но постоянно отталкивать тоже ведь не дело! Она переехала сюда уже пять месяцев как, три из которых они общаются, но её раздражали два аспекта: к ней до сих пор временами цеплялось это бесплотное «новенькая», заменяя имя, и Антон по-прежнему был закрыт от неё за семью печатями. При этом закрывался сам, добровольно.       Грудь кольнуло лёгким уколом обиды. Он ей что, не доверял?       Супер друзьями на всю жизнь они, может, и не были, с этой ролью прекрасно справлялась местная шантрапа в лице двух хулиганов, однако нешуточно обижало такое отношение. В конце концов, Даша невольно стала свидетелем одного из скандалов. Неужели это ничего в их взаимоотношениях не поменяло?       Антон думал иначе. Да, червяк стыда грыз голову за такую отчуждённость, раненой птицей на задворках сознания билась мысль, что он вообще зря сюда пришёл и нечего нагружать человека своими проблемами, но идти больше было некуда. Роме и Бяше было даже как-то неловко говорить о чём-то таком. Нечего распускать сопли.        — Я кружку отнесу, — Даша, подцепив посудину пальцами, забрала её из рук Антона и вышла из комнаты. И ей, и ему нужно было многое обдумать. Наедине.       Он остался один на один со своими демонами. Мерно тикали часы, но этот звук только раздражал. Хотелось плотно зажать уши, как в детстве, и спрятаться за иллюзией тишины, но Антон так делать не стал. Взрослый уже, пора разбираться со всем самостоятельно. С чем конкретно? В голову не приходило ни единой мысли. Помирить родителей он не в состоянии, съехать — тоже. Во-первых, куда? Во-вторых, даже если он решит перекантоваться у Ромки, то оставлять Олю на произвол судьбы настоящее скотство. Какой он тогда брат?       Ещë и с Дашей было непонятно что. Они сами не заметили, как разобщались, хотя были диаметрально противоположными, однако ж срослись. Слушать, правда, подколы приходилось, но Петров довольно быстро к ним привык. Тем более, что Бяша и Ромка никогда не желали обидеть, а второго так вообще можно было кусануть за откровенно блядушный образ жизни. С Полинкой у них не сложилось, что послужило спусковым крючком.       Антон не осуждал.       Образ Морозовой расплылся и для него. Детская влюблённость прошла, оставляя за собой ворох воспоминаний. Полинка хорошела с каждым годом, но парень всё сильнее понимал, что не его. Сердце с таким надрывом не стучало, дыхание не сбивалось.       Зато сжималось внутри что-то при взгляде на Дашу.       Она появилась тихо, незаметно. Мягкой поступью прошлась к кровати. Петров дрогнул, ощутив, как Дарья легла рядом.        — Иди сюда, — голос — шёпот у самого уха. Антон подался к ней, обвивая руками. Дышать почему-то стало тяжелее.       Зато успокаивались тревоги. Становилось тише, внутри не бушевало беспокойным морем. Дашка выдохнула. Решение приходило в голову глупое, абсолютно бессовестное, но оно казалось единственным верным. Губы упёрлись в щеку, в груди заколотилось бешено, надрывно.       В её или Антоновской — не разобрать.       Антон не понимал, как нужно реагировать. Мышцы всего тела инстинктивно напряглись, поджались. У него уже был опыт поцелуев, первый из которых украла та самая Морозова, но оно ни в какое сравнение не шло с тем, что происходило сейчас. Он посмотрел на неё пристально, внимательно. В коньячных глазах напротив не было ни жалости, ни большой влюблённости — что-то ранее неизвестное. На Антона раньше никто так не смотрел.       За поцелуем она потянулась первая. Вжалась в его губы своими сначала неуверенно, осторожно, затем приноровилась, осмелела. Антон подался к ней, стараясь перехватить инициативу. Тонкие пальцы зарылись в медные волосы, запутались в прядях.       Внутри стягивалось. Жар, уплотнившийся комом где-то в грудине, медленно растекался по телу, чтобы собраться пониже живота. Девчонка отстранилась тоже первая. Пыталась тщетно успокоить сбитое дыхание, встретилась с голубыми глазами.       Антон прижался к ней лбом. Пальцы подцепили край домашнего сарафана, проникли под него. Её кожа была горячей, приятной на ощупь. Петров выдохнул рвано, с присвистом, медленно перебрался выше к бедру, цепляя каждую шероховатость.        — Всё нормально? — юноша собственный голос не узнал. Низкий, утробный, похожий на урчание кота. Он медленно скользнул головой ниже, уткнулся кончиком носа в шею.       Выдох, довольно тихий, рикошетом отскочил от стен комнаты. Дашка замерла, прислушиваясь к новым ощущениям. Сердце стучало быстрее обычного, сквозь шум в ушах едва удалось расслышать вопрос. То ли из-за волнения, то ли из-за страха перед новыми ощущениями, она неуверенно шепнула что-то себе под нос, и парень отстранился, приподнимаясь. Вовсе уселся на кровати.        — Не хочешь — не будем, — причинять боль в его планы не входило.       Но она хотела. На краю сознания мелькала мысль о неправильности происходящего, о том, что если не они оба, так она точно станет жалеть, однако это быстро смазывалось, вытеснялось из головы вполне естественным человеческим желанием и любопытством, что свойственно подросткам.       В конце концов, она сама полезла. Первая.        — Хочу, — Дашка тоже приняла сидячее положение, потому что так было во много раз комфортнее. Потянулась к нему, подалась всем телом.       Антон крепко обнял. Нащупал пальцами молнию сарафанчика, пробежался по ней самыми кончиками и спустился ниже, умещая ладонь на пояснице. Приходилось действовать интуитивно. Настолько интимно с девушками он раньше не взаимодействовал, всё ограничивалось сбитыми, иногда слишком напористыми поцелуями. Сейчас было по-другому. Хотелось изучить каждый изгиб, помять мягкое тело, оглядеть всю.       Дашка не была такой стройной, как Полинка или заносчивая Смирнова, не обладала модельными параметрами, но его это никак не отталкивало. Подогревало интерес, распаляло желание. Антону нравилось ощущать под ладонями округлые формы. Руки на широких загорелых бёдрах смотрелись правильно, как надо.       Вожделение подстёгивало, заставляло двигаться увереннее. Ведомый ощущениями, Петров вновь коснулся молнии, потянул вниз. Сарафан с удивительной лёгкостью поддался, оказался спущен куда-то к животу. Антон замер, разглядывая представшую перед глазами картинку: едва заметные ямочки ключиц, обтянутые бронзовой кожей, ярёмную ямку у самой шеи. Взгляд, расфокусированный и мутный, затянутый будто бы туманом, скользнул ещё ниже, остановился на полной груди, скрытой под чашечками белого бюстгальтера. Во рту пересохло.       Мыслей в голове не осталось. Почти животное желание вытравило их, выжгло. Забылись родительские ссоры, страх за семью, осознание, что построить из руин новый мир для всех из семейства Петровых невозможно, тоже оказалось задвинуто куда-то далеко. Не волновало, не дёргало за ниточки души. Зато ком в самом низу живота разрастался, давил на внутренности, выбивая воздух из лёгких. Антон поднял глаза на девчонку. Она продолжала сидеть напротив, не решаясь делать что-либо дальше. Пылкости в ней явно поубавилось и тогда парень понял, что теперь настала его очередь брать инициативу. Руки осторожно обвили плотную талию, практически вжали в мальчишеское тело. Сарафан сполз ещё ниже, а через секунду отправился на пол бесформенным тряпьём. Следом была сброшена рубашка Антона, расстёгнутая и впопыхах стянутая. Очки отправились куда-то на тумбу.       Он накрыл губами плечо, ощутив под мягкой кожей неровности коричневатых веснушек, напомнивших гречишный мёд. Кончики пальцев поддели бюстгальтер, скользнули ниже, в район рёбер, которые, однако, при вдохах не проступали, разглядеть их было нельзя, а Антон сильно и не пытался. Дыхание Дарьи сбилось окончательно, сломался сердечный ритм, в грудной клетке колотилось так, что казалось, будто слышно даже за пределами комнаты. Девушка сжала одной рукой бледное плечо, второй скользнула вниз, поддевая бляшку ремня. Любопытство, смешанное со смущением, придавало какой-то дурной весёлости, плавило остатки здравого смысла.       Какой мог быть здравый смысл, когда она позволила юрким пальцами отстегнуть верх нижнего белья и покорно опустилась на кровать, вжимаясь лопатками в мягкость простыни?       Антон не сдержал рваного выдоха, нервными движениями стягивая с себя штаны. Подумать только. Перед ним девчонка, с которой они ничего друг другу не обещали. Которая ему даже не нравилась, не вызывала трепета, как смутный и, вероятнее всего, во многом надуманный образ Полины Морозовой. Но Даша будила нечто другое. Скрытое, запрятанное. То, о чём он раньше если и догадывался, то не решался изучить.       Он вжался в податливое тело, приминая девчонку собой. Поёрзал, устраиваясь удобнее между раздвинутых бёдер, потёрся, словно прикидывая, как это будет, и сдавленно выдохнул, когда от трения низ живота болезненно свело. Даша, уместившая ладони на плечах, губами примостилась в районе линии нижней челюсти, одарила горячим выдохом и целым скопищем поцелуев, пока длинные пальцы парня продолжали изучать тело. Антон чуть приподнялся для собственного удобства, накрыл грудь, погладил, наблюдая за реакциями.       Чуть смуглая кожа, по оттенку напоминавшая раф, вся покрылась мурашками. В воздухе повисло надломанной нотой слабое подобие стона, девичьи глаза закрылись и парень увидел, как подрагивали тёмные ресницы. Даша не боялась, не зажималась, однако румянец всё же проступил на щеках. Петрову и самому было несколько неловко. Хотелось сделать так, чтобы опыт остался приятным воспоминанием для обоих, не хотелось оставить после себя болевых ощущений.       Поцелуи рассыпались по плечам, отскакивали бусинками. Антон то мягко вбирал кожу ртом, то награждал едва ощутимыми прикосновениями. На мгновение остановился, когда девушка дрогнула, едва ему стоило прикоснуться к животу, но что-то внутри подсказывало, что так нужно и правильно, что двигался он верно. Подтверждением были не стоны — тихие резкие вздохи. Губы коснулись чуть ниже пупка, прошлись по подвздошным косточкам, и кончики пальцев подцепили последний элемент нижнего белья, что всё это время был на девушке.       Антон потянул вниз. Осознанно или нет, но Даша приподняла таз, облегчая задачу, и через секунду лежала полностью обнажённой. Петров без труда развёл ноги в стороны, прильнул между. Он оставлял на внутренней поверхности бёдер мягкие прикосновения губ, ладони огладили кожу с лёгким нажимом, оставляя белые отпечатки. Девчонка застыла на месте. Сквозь марево нахлынувшего возбуждения пробилось соображение отрезвляющее. Ей было волнительно, ей было даже несколько страшно, а с другой стороны… С другой стороны ей абсолютно точно хотелось этого. Мысль била по медной макушке молотком, заставляя дрожать как от предвкушения, так и от нервозности.       Отец, прости Господи, прибьёт, если узнает. Сначала Антона — за то, что посягнул на честь дочери, а затем и саму дочь — за то, что раздвинула ноги перед каким-то охламоном. Останутся от Весенниковой Дарьи Павловны только рожки да ножки. И даже несмотря на это она не остановилась. Не успела.       Тело дрогнуло под движениями языка. Чувства были новыми, выбивающими из колеи, заставляющими нутро сжиматься. Под зажмуренными веками плясали белые мураши, стук сердца отдавался в ушах. Она сжала губы в тонкую полоску, не позволяя себе застонать. Пальцы нашли вихрастый затылок, зарылись в светлые волосы на макушке парня. Антон не оставил такое самоуправство без внимания: чуть приподнял её, сжимая кожу под пальцами сильнее обычного. Скорость движений заметно увеличилась, Весенникова охнула, не сдержавшись.       Это оказалось не так сложно, как парень сам себе представлял. Он быстро разобрался что и как гладить, где целовать нежнее, а где — позволять себе чуть больше напора. Тема оральных ласк поднималась в обсуждениях с Бяшей и Ромой, и если первый железобетонно утверждал, что «каждый дрочит, как он хочет», то второй решительно демонстрировал своё «фи», заявляя, что это по меньшей мере не по-пацански. Антон предпочитал отмалчиваться. И не из-за того, что был святым праведником. Он просто не понимал, как можно фукать на то, что ты ни разу в жизни не пробовал.       Теперь он мог бы уверенно с Ромкой поспорить. Заявить, что тот в корне неправ. Потому что это было приятно. Один только вид партнёрши, получавшей удовольствие, заставлял чуть ли не скулить бродячим щенком. Парень находил это привлекательным: видеть, как тело то слабо ёрзало при особенно интенсивных движениях, то замирало, стараясь уловить каждое ощущение.       Язык задел какую-то особенно чувствительную точку — Антон понял это по сорвавшемуся с губ Весенниковой то ли всхлипу, то ли вздоху. Сосредоточился на одном месте. Менял темп, скорость, силу нажатия и нашёл нужное: девушка вздрогнула как-то слишком сильно, сжимая пальцами его волосы, и обмякла, вжавшись спиной в кровать. В комнате возникла звенящая, оглушающая тишина.       Антон медленно отстранился. Пах почти болезненно ныл, тело едва ли не крутило от неудовлетворённости, но любопытство пересилило всё. Дашку он обсмотрел с ног до головы. Вся расслабленная, всё ещё тяжело дышащая, она была красивой. Эта мысль вызвала на губах едва заметную улыбку. В такой момент в ней было что-то эстетически приятное, хотя Петров был почти уверен, что в нём говорил давно заброшенный художник, умеющий находить красивое даже в луже или кружке в горошек, что есть дома у каждого второго. Это очень роднило их с Морозовой, но одного умения находить прекрасное в мелочах оказалось мало. Да и вовсе не о Полине он сейчас думал.       Пальцы подцепили ткань трусов, стянули. Парень снова придавил Весенникову собой, прижимаясь кожа к коже. Тихий шёпот обжёг ухо, разнося по телу мурашки:        — Я осторожно.       Даша в этот момент как-то боязливо кивнула, зажмурилась, готовая к боли, о которой рассказывали более опытные в делах любовных подружки, но не было даже намёка на что-то болезненное. Всё произошло легко, быстро. Она распахнула глаза в тот момент, когда где-то над макушкой раздался сдавленный стон. Слабо двинув бёдрами, сдерживаясь, ей давали привыкнуть. Нарастали, постепенно образуясь в плотный комок где-то ниже живота, приятные ощущения. Было ново, непривычно, но ни в коем случае не больно.       Правильно говорила тётушка: многое зависит от мужчины. Двигайся Антон чуть сильнее и напористее, то неприятных ощущений явно было бы больше, но он не делал этого.       Движения были неспешные, осторожные. Даша вжалась лбом куда-то в его плечо, задышала тихо и часто. Она чуть приподняла голову, оставляя поцелуи на шее. Исцеловывала боковую часть, кадык, поднималась к мочке уха — ответом ей было тяжёлое дыхание, будто Антон только что пробежал кросс, и лёгкая дрожь в руках, которыми он сжимал ткань простыни. Пьянящая нежность растекалась по телу патокой, забивалась под кожу, оседала где-то глубоко в сосудах. Прежде чем ускориться в движениях он поинтересовался, готова ли она. Ответом вновь послужил кивок.       Дыхание у обоих сбилось. Ворох чувств, пульсирующий где-то в висках, силился взорваться, заставляя двигаться быстрее, глубже. До исступления, до сжатых меж собой челюстей и выступающих на руках вен, однако Антон не переступал грань, делающую из всего происходящего обычный животный трах, где чувствами партнёрши интересовались мало. Он периодически шептал на ухо, спрашивал об ощущениях, целовал где-то за ним. Даша в ответ гладила плечи, обводила пальцами напряжённые лопатки, скользила по выступающим мышцам. Совместное времяпровождение с хулиганьём шло не только во вред, это было заметно.       Низ живота едва ли не до боли свело. Антон дёрнулся, успевая отстраниться, зажмурился, лбом утыкаясь куда-то в рыжеватые волосы, разметавшиеся по подушке. Дыхание всё никак не хотело успокаиваться, запах её цветочного шампуня забивал ноздри, а сил на то, чтобы сместиться в сторону, не осталось совсем. Ветерок, колыхающий занавески, остужал разгорячённую кожу, мысли постепенно обретали прежний порядок.       Только вот сердце всё ещё скакало, как сумасшедшее. Вряд ли дело было лишь в пережитом сексуальном опыте, но Антон не хотел ковыряться в себе сейчас, сдирать корочки с недавно затянувшихся ран. Он подумает об этом позже, например когда будет возвращаться домой, но не сейчас. Сейчас его затягивало расслабление.       Коньячные глаза точно напротив как-то насмешливо сверкнули:        — Поднимайся. У меня отец в любую секунду может вернуться.

***

      В школе по обыкновению стоял невообразимый гвалт. Ученики бегали туда-сюда: кто-то вился хвостом за учителями, стараясь подправить оценки, малышня просто носилась по коридорам, радуясь близкому лету и скорой свободе. Лишь Антон, кое-как не снесённый этим вихрем, стоял около подоконника. По-весеннему тёплые глаза сверкнули ещё ярче, когда в другом конце коридора показался знакомый силуэт со стопкой тетрадок в руках. Петров уже хотел сдвинуться, чтобы помочь, но оказался остановлен внезапным говором:        — Ты в ней скоро дыру прожжёшь, на. Понравилась, что ли? — Бяшка вырос будто бы из ниоткуда, становясь практически бок о бок с одноклассником. Антон попытался съехать с темы:        — Ромка где?        — За химичкой носится, чтоб тройбан ему влепила, — бурят залихвастски ухмыльнулся. — И ты давай, не дрейфь. Девчонка-то вродь ничего.       Антон хотел что-то сказать, но все слова застряли в горле. Закадычный товарищ был определённо прав.       

Можно тебя без тревог и мук, без бесполезных фраз? Знаешь, я всё говорил к тому: можно тебя сейчас?