Увидеть, чтобы умереть...

      «Давай встретимся»       Коннор гипнотизирует взглядом экран — и чувствует, как внутри разрастается леденящая, острая, как разбитое стекло, чёрная дыра. Ему хочется закричать, разбить монитор, удалить всю переписку и свой аккаунт в этой соцсети… Но вместе с тем он понимает, что это ничего не изменит. Слова были произнесены, и Коннор их не забудет. И вряд ли Андерсон откажется от своего намерения.       «Ему ведь нечего терять», — паскудно протянул внутренний голос.       «Зато нам есть!» — пронзительно взвизгнул инстинкт самосохранения.       Коннор качнулся назад, отвернулся от стола, лихорадочно запустил пальцы в волосы. Ему нужно привести мысли в порядок, подумать… Взгляд бездумно скользил вокруг, ни на чём долго не задерживаясь. Шкаф с книгами — психология, беллетристика, путеводители. Плакаты любимых музыкальных групп. Комод, заставленный пылящимися наградами за бейсбол и грамотами в рамочках. Как будто это кому-то нужно! Фотографии…       На этом моменте взгляд спотыкается и сердце болезненно сжимается.       Ричард.       Ричард и Гэвин.       Две фотографии рядом, обе перечёркнутые по углам чёрной лентой.       Коннор медленно поднимается на подгибающиеся ноги, добредает до комода и берёт в руки фоторамку. Они специально делали эту фотографию на фоне неба, чтобы казалось, будто они рядом, вместе. Это была идея Гэвина — дурак неугомонный! Вечно какую-то ху… чушь придумывал! — а Ричард, его серьёзный, взрослый братец с каменным покерфейсом, неожиданно её поддержал. И это было одно из немногих фото, на которых он улыбался. Не широко и залихватски, как Гэвин, а скупо, одними уголками губ, но улыбался же!       — …А если ничего не получится?! Вдруг вам не повезёт?! Не рискуй, пожалуйста, Ричард! Я не хочу тебя потерять!       — Мы живём лишь раз, Коннор, — рука брата ласково треплет его по волосам, и обычно суровые, стальные глаза смягчаются, превращаясь в бездонные озёра перед собирающейся бурей. — Есть вещи, ради которых стоит рискнуть.       Это были последние слова, которые Коннор услышал от брата. Ричард ушёл на встречу с Гэвином, и назад не вернулся.       На глянцевую поверхность упали первые капли. Коннор чувствовал, как слёзы катятся по щекам, оставляя за собой влажные дорожки. Он прислонился бёдрами к комоду, не сводя глаз с улыбающихся, счастливых лиц.       В их ебанутом мире отношения между соулмейтами… нет, не запрещены, но всячески ограничиваются и не поощряются. И это понятно, ведь никогда не знаешь, что ждёт тебя и твоего любимого: любовь до гроба или… или этот самый гроб. Пустой, потому что после самовозгорания встретившихся соулмейтов от них обоих, как правило, остаётся лишь маленькая горсточка пепла. Как это случилось с Ричардом и Гэвином.       История знает и счастливые случаи. Когда соулмейты встречались — и всё заканчивалось хорошо, но эти случаи настолько редки, что скорее служат исключением из правил. Поэтому обычно, если две родственные души вдруг узнают друг о друге, они стараются держаться как можно дальше друг от друга, чтобы никогда не пересекаться.       Компьютер тихо пискнул входящим сообщением, и Коннор вздрогнул всем телом, словно через него пропустили электрический ток. Отсюда он не мог увидеть, кто и что ему написал. Поколебавшись минуту, он выпрямился и вернулся к компьютеру, так и не выпустив из руки рамку. И вздрогнул повторно, увидев короткие несколько слов:       «Я всё понял. Прости. Забудь»       Сердце на миг замерло в груди — и заколотилось как бешеное. Коннор сунул фотографию в нишу рядом со столом и поспешно набрал на клавиатуре.       «Я не отказываюсь! Мне просто нужно подумать. Это… всё так сложно, Хэнк»       Отправил, заёрзал, с нетерпением ожидая ответа. Однако значок о прочтении так и не появился, а зайдя на страничку Андерсона, Коннор увидел, что он вышел из сети почти сразу же, как написал ему второе сообщение. Парень раздражённо застонал, закатив глаза.       «Наверное, опять бухать пошёл», — протянул внутри всё тот же паскудный голосок, почему-то отдававший гэвиновскими нотками. К сожалению, в этот раз Коннор не мог с ним не согласиться.       Они ведь и познакомились именно так. Коннор вёл в интернете группу для людей, попавших в тяжёлую жизненную ситуацию. С отличием отучившись на психолога, он с радостью помогал всем, кому мог, хотя дела порой попадались на редкость тоскливые и душераздирающие. Но тем приятнее было вытащить человека из пропасти, в которую он окунулся, и показать, что жизнь на этом не заканчивается.       Андерсон всегда казался Коннору безнадёжным гостем — слово «пациентом» парень на дух не переносил. Ехидный, напрочь разочаровавшийся в жизни, пьяный большую часть времени, что они общались, он в основном посылал Коннора в пешее эротическое со всеми его советами и не уставал повторять, что «если бы не Джеффри, ноги моей в этой богадельне бы не было!» Кто такой Джеффри Коннор узнал случайно, когда Андерсон вдруг вместо привычных ехидно-пессимистичных комментариев начал жаловаться ему на работу. Что его начальник — тот самый Джеффри — козлина надоедливая, лезущая не в свои дела; что все на работе его уже задрали своей заботой; что он свободный человек и волен нажираться до такой степени, до какой ему будет угодно; что если бы не та проклятая ночь…       В тот вечер Коннор засиделся почти до самого утра, пока распсиховавшийся Ричард не отрубил интернет и едва ли не пинками погнал его спать. Он выслушал всю историю Андерсона, узнал о гибели его сына из-за криворукого врача, о Сумо — гигантском сенбернаре, занимавшем половину небольшого лейтенантского дома, о его работе и сослуживцах. Он больше слушал, чем говорил, но это оказалось правильной тактикой. Когда наутро они связались снова, лейтенант оказался почти трезв. И теперь уже говорить наступила очередь Коннора. Хотя, наверное, это больше напоминало допрос, но юноша не протестовал. Общаться с лейте… с Хэнком оказалось на удивление легко и приятно… когда тот не пил, как тварь.       Дежурные беседы, начинавшиеся как обычная психологическая помощь, быстро переросли во что-то большее, хрупкое и невероятно дорогое. Коннор уговорил Хэнка меньше пить и чаще гулять с Сумо. Хэнк удержал Коннора на краю безумия, когда погиб его брат. Правда, юноше так и не хватило духу рассказать лейтенанту про то, как погиб Ричард. Сначала потому, что не был уверен, как Хэнк на это отреагирует, потом… потому что они узнали о наличии друг у друга одинаковых меток на правом запястье, с внутренней стороны руки. Две пары одних и тех же, красиво переплетающихся серебристых букв: «Х.А.» и «К.Х.».       Хэнк не появлялся в сети три дня. Коннор всерьёз опасался, что он что-то с собой сделает, но долго не решался написать самостоятельно, помня состояние Ричарда, когда тот узнал о метке у Гэвина, и как брат сходил с ума, желая и не решаясь предложить встречу, и собственные чувства, когда ему сообщили…       Самым лучшим вариантом ему казалось поступить так, как делают все. Забыть, удалить из памяти, выбросить из сердца старого, но успевшего стать таким родным пропойцу-полицейского из далёкого северного Детройта. Коннор долго колебался… и всё-таки решился. Написал робкий привет, дежурно поинтересовался, как дела. И получил в ответ нейтральное: «Я думал, ты уже не напишешь».       На какое-то время всё стало очень сложно. Эти проклятые метки откинули их назад — Хэнк снова начал бухать, закрывался в себе, рычал на Коннора, словно пытаясь отпугнуть его, но в юноше вдруг словно что-то перемкнуло. Он упрямо лез к старому полицейскому, тормошил его, постоянно что-то придумывал, лишь бы не дать ему снова сломаться — и самому отвлечься от ноющей боли в груди. И постепенно всё стало как раньше. О метках они не упоминали, о встречах не говорили. Ровно до сегодняшнего дня…       Коннор нервно вскочил и заходил по комнате. Он и не заметил, как за размышлениями и воспоминаниями пролетело несколько часов. Андерсон ему так и не ответил. Сообщение висело, как непрочитанное. Это было вполне нормально. Хэнк, расстроившись чем-то, мог уходить в запой на несколько дней и подолгу не появляться в сети. Но внутреннее чутьё подсказывало, что всё не так просто в этот раз. Что-то плохое вот-вот случится. Что-то не то…       Промучившись до утра в бесплодных попытках заснуть и оставив Хэнку ещё несколько сообщений, Коннор не выдержал и попытался связаться с его сослуживцами. На сайте полиции Детройта ему удалось найти несколько телефонов того отделения, где Хэнк работал, но никто из ответивших полицейских не видел его со вчерашнего дня. И телефон Хэнка, который ему предоставили для связи, тоже не отвечал.       Тревога завывала в груди раненым зверем. Коннор метался по квартире, не представляя, что делать и как поступать в такой ситуации. Психологические советы хороши, когда ты советуешь другим, но если вдруг сам оказался в схожей ситуации…       «Есть вещи, ради которых стоит рискнуть»       Голос брата прозвучал будто наяву, совсем рядом, согрев теплом, и Коннор решился. Снова.       Билет из Сан-Франциско в Детройт он урвал последний и по космической цене, зато на сегодняшнюю дату, и вылетел через два часа после прибытия в аэропорт. Сказать, что события складывались удачно, значит, ничего не сказать. Коннора даже не смутило, что он окажется в совершенно незнакомом городе, в половине десятого вечера, без багажа и в одной лёгкой ветровке, спешно наброшенной при выходе из дома на зелёную футболку с весёлым кактусом. Как его вообще на борт пустили?       «Скорее всего, решили, что опасно спорить с сумасшедшим», — не унимался ехидный голос внутри. Коннор даже отмахиваться от него не стал. Он и так успел тысячу раз покрыть себя матом в самолёте за свой необдуманный порыв. А если Андерсон передумал? А если им тоже не повезёт? А если и повезёт, что если Хэнк не захочет с ним связываться? А если он вообще уже…       На этом моменте Коннор прервался и запросил у стюардессы бокал любого крепкого алкоголя, но пить в итоге так и не стал. Просто держал в руках, вдыхал аромат и думал о Хэнке — живом, ворчливом, ехидном и сердитом, весёлом и уставшем. Они ни разу не слышали голосов друг друга, общаясь только посредством переписки, не видели друг друга вживую, кроме обмена фотографиями. И через каких-то два часа они увидятся… первый и, возможно, последний раз в жизни.       Коннору нестерпимо захотелось заплакать. Вместо этого он предпочёл осушить-таки бокал — и закашлялся от продравшей рот и горло горечи. Виски оказалось ядрёным и надолго осело приятным теплом внутри, где-то около желудка. И оно таки выполнило свою задачу: Коннор немного успокоился.       Прибытие в Детройт и долгий поиск такси отложились в памяти обрывистыми фрагментами. Его цель располагалась — как оказалось — в глухом пригороде в добрых четырёх десятках километров от аэропорта. Благо денег у него на кредитке хватало, и водитель попался весёлый, говорливый. Его не смущало, что Коннор отвечает невпопад и не отрывает глаз от проносящихся за окном домов. Он спокойно болтал за двоих.       Когда такси, наконец, добралось до точки назначения, время уже неторопливо приближалось к одиннадцати. Улицы заполняла темнота, местность казалась вымершей и нелюдимой. Практически ни одно окно в окрестных домах не светилось. За исключением того дома, напротив которого остановилась машина.       Сколько раз Коннор представлял себе это место, и всё равно, вживую оно оказалось совсем… иным. Низенькое, одноэтажное строение, с каменным основанием, поверху обшитое белыми планками. С нависавшим над входом козырьком, покрытым тёмно-коричневой черепицей. Лампа рядом с дверью гостеприимно сияла тёплым, золотистым светом. Она вселяла уверенность и словно бы звала к себе, и Коннор, восприняв это как положительный знак, поднялся на крыльцо и надавил на звонок.       Где-то в доме гулко залаяла собака. «Сумо», — вспомнил он с запозданием. Коннор нетерпеливо переминался с ноги на ногу, одновременно и мечтая о том моменте, когда дверь распахнётся, и желая оттянуть его всеми фибрами души. Однако, когда даже после третьего звонка никто ему не открыл, юноша всерьёз забеспокоился и стукнул несколько раз кулаком, и даже уже начал примериваться, как бы выбить не такой прочный с виду замок ногой, чтобы проникнуть внутрь. И в этот момент внутри наконец-то послышались какие-то звуки шевеления, а затем дверь распахнулась.       Коннор не знал, что он испытал первее — шок от вида лейтенанта Андерсона, такого домашнего и сонного, в широких полосатых семейниках и растянутой серой майке, или обжигающую боль в правой руке. Причём обжигающую в прямом смысле — когда Коннор, коротко взвыв, схватился за запястье, буквы на его руке из серебристых стали угольно-чёрными. Та же судьба, похоже, постигла и Хэнка, но он лишь поморщился слегка, зашипел — и тут же устремился к парню.       — Етить твою ять! Пацан! Ты какого хрена тут забыл в такой час?! Да ещё в такой одежде? Где твои вещи? Ты в порядке вообще?! Ну-ка, руку покажи!       Надпись Коннора уже не беспокоила. Боль схлынула почти сразу, и теперь буквы напоминали обычную татуировку на запястье. Зато Хэнк встревожился всерьёз и, ругая «глупого мальчишку, которого понесла нелёгкая невесть куда за каким-то хреном», потащил его в дом приложить лёд. На пороге их встретил гигантский сенбернар, посчитавший своим долгом немедленно облизать обоих. И только тут, в тепле, рядом с живым, сердито ворчащим Хэнком, от которого так и разило спиртным, потом и дешёвым куревом, Коннор, наконец, осознал произошедшее.       Они это пережили. Справились, вытянули счастливый билет, встретились и… победили.       Недолго думая, юноша бросился Хэнку на шею, обнял крепко, с замиранием сердца ожидая — оттолкнёт? Однако чужие руки медленно сошлись на его спине, крепко прижимая Коннора к раскалённому, такому родному телу.       — Совсем сдурел… Ты чего примчался-то так? Я что, сопливый мальчишка, по-твоему?! Вон, закоченел весь. А если простудишься? Что я с тобой, дурнем, делать буду?!       Хэнк ворчал сердито, тихонько, но рук не разжимал, и Коннор тоже не спешил его отпускать, блаженно уткнувшись носом в широкое лейтенантово плечо. Больше им спешить некуда, и бояться нечего. И да, ради такого стоило рискнуть…