Где-то зреет виноград

Где-то зрел молодой виноград, когда Сугуру понял, что все песни о любви - полная ахинея. Солнце жгло землю в попытке прекратить её затянувшееся существование, пенящийся берег моря же не давал этому случится, вылизывая босые ступни Годжо. Птицы мчались в холод дупла, когда Сугуру понял, что все жертвы ради кого-то - такая же ахинея. Тот, кто придумал все эти светлые чувства - юродивый, над которым все сжалились и подыграли ему. Горячий воздух дает сухую песочную пощёчину, когда Сугуру с отвращением понимает, что все вокруг больны этой нежной и трогательной проказой. Более того, они смеют гордиться этим, устраивают свадьбы, приглашая сотни людей, чтобы они подтвердили диагноз: теперь вы - муж и жена! Слабые ничтожества. Так открыто заявлять о своих уязвимых местах. Чайка задевает зонт своими перепончатыми лапками. Пуговицы голубой рубашки вылезают из петелек, спровоцированные жарой морского берега. Легче не становится, все еще невозможно дышать этим раскаленным бризом. Сугуру совершенно угрюмый точно в попытке призвать тучи. Не в силах контролировать совсем: грязь эмоций валит как из вулкана, пачкается в волосах, в дрожи рук и ломаных улыбках. Мерзко, отвратительно - люди. Гето даже не делает попытку подавить очередной рвотный позыв: знает, что не вырвет. Лишь внутри всё сожмется в спазме выдавить из себя эту всю человеческую натуру, их запах, их прикосновения и взгляды. Он сидит хмурый под зонтом на пляже, все глубже закапываясь в будущую могилу человечества. А потом его узкий скользкий глаз напарывается на него. Годжо. Его волосы - ослепительные солнечные зайчики, скачущие в паническом припадке на ветру. Голубые глаза ведь давно уже следят за этой серостью под зонтом, они уже все прощупали даже через очки и одежду. Через кожу, кости, мозги, проникли в нейроны и ментальные очаги воспаления. От того-то он и улыбается. Его рука - ошпаренный солнцем кусок плоти, загоревший, с мелкими абсолютно прозрачными волосами, - касается его головы, точно закрывал крышку вскрытого гнезда шершней. Вот так просто: подошел, улыбнулся, тронул. Где-то наливается жизнью виноград, когда Сугуру, ослепленный и захваченный в плен своими светлыми чувствами, готов поклясться в преданности этому ангелу до крышки гроба. Какая же посредственность. Ну же, дайте ему флейту и он прямо сейчас начнет выдувать тоненькие песенки, лишь бы этот ангел с девственной улыбкой пробежался по берегу, разбрызгивая соль воды по одеждам и лицам. Если это не добровольный плен и покаяние на коленях, то что же? Гето хочет смеяться в истерике: о каком уничтожении этих обезьян может идти речь, если он не может победить человека даже внутри себя? Если этот шестикрылый серафим утаскивает его по пути нежности, успокаивает своими ладонями, неожиданно ледяными, способными оставить ожог на его горящем от стыда лице? — Не думай об этом. Он все знает! Знает! Глупое сердце зайцем шугается от одной стенки грудной клетки к другой и так по кругу. Ночью виноград окончательно созрел, налился соком. Тонкая органика обёртки лопается, сочится сахаром, впитывающимся в сухую землю. Трещины грязи, вспоротые крепкими корнями, на которых мокрые следы своей же влаги. Годжо точно срывает гроздь и впивается с жадностью пьяной птицы, когда он целует Гето, раздавленного переспелой ягодой. Пальцы беспощадны: вдавливают, впечатывают тело заклинателя в плоскость матраца, повелительно хватают челюсти, приближая их к шестиглазому. В беспределе жестов и вдохов, Сугуру осознает всю дешевизну драмы, разыгранной им днем в одного актера. Какое ему дело до людей? Пусть живут, пусть умирают, страдают, любят! Присутствие Годжо в масштабе их маленького номера в гостинице - вот, что по истине достойно воспеваний и восхвалений. Его шепот по мокрым лопнувшим от поцелуев губам "Я с тобой", "Не думай об этом", "Ты не чудовище"; его руки - худые змеи, обвивающие тело Сугуру, желающие проткнуть грудину, чтобы сожрать уже этого червя презрения. Шестиглазый жмет к себе заклинателя, опутывает ментальными цепями защиты от всего надуманного дерьма, возникнувшего под горячим солнцем. Невербальная клятва в протекторате через укус в шею, через его сухой выдох в ухо: Сатору правда пытается быть нежным, проталкивая член внутрь чужого тела, но получается паршиво. Коктейль из наслаждения и удовольствия ломает его движения, коротит плавные толчки, уродуя их в жесткие быстрые рывки. Заклинатель кается в содеянном, в обдуманном. Свою кару он несет на коленях, раскрывая рот совсем не для молитвы. Из уголков губ течет не виноградный сок, но сладость прощения размазанной слюной, капающей с головки члена Сатору. Ангел счастлив, ангел все понимает и отпускает весь грех, гладя в нежности лицо заклинателя, натягивая его на ствол по гланды. Руки Годжо всегда холодные, в похвале награждают кожу Гето своим прикосновением к ней. Его уставший вид и растрепанные иглы слипшихся ресниц говорят, что заклинатель был умницей и постарался на славу. Теперь серафим не покинет его, будет присматривать за ним, привязанный к Сугуру тонкой цепочкой белого семени на его бёдрах. Поцелуй в лоб перед сном и отдых. — Этот виноград переспел! - фырканье недовольного ангела на утро в раскрытое окно номера. — Сугуру! Прыгает на кровать со всей тяжестью своей человеческой оболочки, толкается в бок как-то по-детски. Ягоды в его ладонях, заляпанных липким соком, прижимаются к истерзанным губам Гето в намёке "попробуй!". Он и не отказывается. Когда Сугуру пробует виноград, его мысли приходят в порядок, опускаются в умиротворении на дно черепной коробки. Это была идеально выдержанная под солнцем виноградная мякоть, утоляющая жажду и захватывающая покоем. Во рту вкусно. На душе цветет любовь, созревшая буквально за ночь под сильным воздействием нечеловеческого взгляда Сатору.