Лекарство от отчаяния

      Мертвая тишина здания больницы нарушалась медленными крадущимися шагами. Шуршание мелких камешков под ногами отдавалась по пустому коридору громким эхом, отскакивающим от обветшалых стен. Хаджиме оглянулся. За окном с щебетом проносились белокрылые чайки. Хината невольно сравнил себя с одной из них. Была бы у него такая возможность... он бы улетел. Без оглядки, без замешательства. Улетел. Но может ли он позволить себе такое? Смог бы оставить друзей? Хаджиме зябко поежился, и на душе стало неимоверно гадко. Нет. Он бы не оставил. Пусть среди этих ребят и может скрываться предатель, который вот-вот покусится на чью-то жизнь, они все равно были одноклассниками. Да что там... друзьями. Вот и сейчас, возложив себе на плечи лишнюю ответственность, парень брел по старой больнице, с глупой надеждой помочь Микан. Ладно... хотя бы не помешать своим присутствием. Но ведь присмотреть за кем-то из больных, подать стакан воды или напоить каким-нибудь отваром – все это не сложно, так? Включив в себе помощника-героя и воодушевившись собственной идеей, Хаджиме заглянул в очередную палату, желая как можно скорее отыскать медсестру. — Х-Хаджиме? — Хината оглянулся на оклик дрожащего голоса, неловко улыбнувшись. Из-за поворота неуклюже выскочила Цумики, стеснительно потупив взор и вдруг вздрогнув, — Все... в порядке?       Хаджиме подошел ближе, постаравшись ответить сразу же, чтобы не напугать девушку. — Нет-нет, все хорошо, — он остановился в метре от Микан, подбирая правильные слова, — Я пришел, чтобы помочь тебе присмотреть за кем-нибудь.       Всё-таки слоняться от домика и до больницы, шатаясь без дела, было неимоверно страшным делом, потому что именно когда Хаджиме не был ни чем занят, в голову крались нехорошие мысли, от которых было никак не спрятаться. Однако девушка, верно, не разделявшая таких мнений, едва не поперхнулась воздухом. — П-Помочь?! — ее губы задрожали, и она потянула руки к спутанным волосам, поглаживая их от волнения, — Ты же можешь заразиться!       Хаджиме невозмутимо продолжал глядеть в испуганные глаза Цумики. — Как и ты, — спокойно напомнил Хината, — Я просто посижу с кем-нибудь из больных и послежу за ним.       Микан все ещё неуверенно переминалась с ноги на ногу, не смея взглянуть в глаза парня, пока тот, едва балансируя на грани с раздражением, покорно ждал ее ответа. — Обещаю позвать тебя, если что случится, — так и не дождавшись путных слов от медсестры, протянул Хаджиме, — Я просто хочу быть полезным.       Микан, зажмурившись, вероятно, до самых звездочек перед глазами, спешно закивала, сложив руки у груди. — Д-да, да! — промямлила она сквозь подступающие порывы самоненависти, — Извини... прошу, прости меня, я не хотела тебя обидеть!       Выслушивая еще тысячи извинений, которые были абсолютно не к месту и не ко времени, Хината почесал затылок, ощущая выступившую на лбу испарину. — Ты... ты можешь посидеть с Нагито! — в то время продолжала лепетать Цумики. — Он сейчас самый спокойный из этой тройки, если их еще, конечно, можно назвать спокойными... Ему как раз стало получше, но... Ты же сможешь дать ему это лекарство, сели ему станет совсем хуже? — она всучила в свободную руку Хаджиме пузырек с какими-то таблетками, — Ох, п-прости, что давлю... Ты же справишься?       На несколько мучительно долгих, бесконечно тянущихся секунд Хината помедлил и задумался. После того, как заболел Комаэда внутри Хаджиме поселилось доселе неизведанное им чувство. Что-то тревожно скребущее внутри и высасывающее силы; что-то странное и неизвестное пока не определившему угрозу мозгу; что-то липко-сладкое, порой приторное и горьковатое, но иногда такое холодное и ужасное, что становится тошно. Хаджиме не знал что то было, не знал, почему без привычной компании надоедливого Нагито ему вдруг стало так тоскливо и уныло на душе. Хината сокрушительно нахмурился, не признавая привязанность. Такое имя он дал своей болезни. Ведь разве должен был он думать сейчас о собственных чувствах, пока на кону чувства, судьбы и жизни других?       Хаджиме уверенно сжал лекарство, протянутое заботливой Микан, и резво кивнул, направившись в палату Комаэды и попрощавшись с девушкой.       Хината замер у порога, представ пред выбором: стучать или не стучать? С одной стороны кому было бы приятно, если бы в его собственную палату кто-то ворвался без предупреждения и без приглашения? Но со стороны иной... Нагито мог просто спать, а будить его Хаджиме отказал себе наотрез. Наконец он глухо выдохнул внезапно нахлынувшее напряжение, что вдруг встало поперек горла, и тихо приотворил скрепящую дверь, входя и попутно закрывая ее за своей спиной.       Комаэда лежал лицом к окну, и сказать, каково было его состояние и был ли он вообще в сознании, Хината точно сказать не мог. Он медленно продвинулся ближе в тот самый момент, когда Нагито резко развернулся в его сторону, заставив вздрогнуть. — Э... Привет, Нагито, — в некоторой степени сдавлено пробормотал Хаджиме — Я прише... — О, это же Хаджиме, верно? — странная улыбка на лице везунчика показалась Хинате слегка презрительной, однако он быстро опроверг такие мысли. — Да... да, это я, — он неловко почесал затылок, понимая, что его перебили. — Я хотел помочь Микан, ты ведь не против, если я посижу с тобой, так? Как ты себя чув...       Хаджиме замолк, когда Комаэда, словно бы потеряв к нему всякую толику интереса, демонстративно отвернулся, упёршись взглядом в пыльное стекло окна, через которое, к слову, мало что было видно. — Все в порядке? — Хината не спешил сократить расстояние с больным еще одним шагом, напротив, он только сейчас прозрел и увидел всеми возможными взглядами, как выглядел Нагито. А когда он обернулся обратно, внутри Хаджиме что-то неумолимо потухло, как потухает при сильном ветре единственный свет, маленькая свечка, надежда. Он не знал сам, почему в животе вдруг стало так тяжело и неприятно, а выше, в области груди, – пусто и горько. Без того растрепанные и не расчесанные волосы сейчас походили на гнездо, но даже не это было самым печальным зрелищем. Нагито, словно пребывая в каком-то бреду или трансе, дрожащими пальцами беспокойно перебирал простыню, теребя и измываясь над тканью всеми возможными способами. А... может, он и был в бреду?.. Самым страшным, холодным и липким был взгляд. Взгляд, что вряд ли был хоть на малую толику осознанным и понимающим. Пустой безумный взор, почти слепой, ибо казалось, что Комаэда вовсе не различает, что видит. Дыхание его было прерывистым и частым, он дышал через приоткрытый рот, а сухие губы уже успели потрескаться. Может, ему стоило принести воды? — Меня тошнит от одного твоего присутствия, — внезапно начал Нагито, — и ты еще смеешь справляться о моем самочувствии?       Хаджиме беспомощно открыл рот, но слова застряли где-то между пониманием и языком. Он едва не поперхнулся воздухом, когда медленно пришло губительное осознание. Хината еще пару секунд смотрел в сумасшедшие глаза друга и не видел старого Нагито, не узнавал. В его взгляде было столько бесконечного презрения и лютой ненависти, будто он держал в себе всю злобу мира и направлял ее на Хаджиме. — Нагито, тебе так плохо? — он задал единственный вопрос, утверждающий ответ на который казался ему самым нежеланным и ужасным ответом в его жизни. Однако в какой-то степени где-то внутри себя Хината отчаянно надеялся, что это так, ибо больше ни единой секунды он не сумел бы стерпеть этот надменный и полный отвращения взгляд. — Если исчезнешь с моих глаз, станет гораздо лучше, — Комаэда процедил слова с таким презрением, что Хаджиме стиснул зубы от напряжения.       Сжав в руке бутылек с лекарством, он попытался надеяться, что в крайнем случае он поможет ему. Медленно подкравшись ближе, он опустился на стоящий рядом с кроватью стул. — Спокойнее, я просто посижу, — Хината неловко вгляделся в мокрое и наверняка горячее лицо Нагито, что находился буквально в каком-то полметре от него. — Нет, уходи, — без раздумий отрезал больной, — я не хочу тебя видеть.       Хаджиме потупился, конкретно растерявшись. Нервно нахмурив брови, он решил смолчать. Может, если он продолжит хранить молчание, Нагито отступит от таких мыслей? От собственных дум Хинату отвлекло то ли шумное сопение, то ли затрудненное дыхание, и он прислушался. В самом деле, все было так, Комаэда не дышал, а хрипел, и внутри Хаджиме понемногу стало зарождаться еще большее волнение. Что если Нагито снова встанет на грани жизни и смерти? Что если ему снова станет так плохо, что в больнице воцарится скорбящая тишина, едва ли не отскакивающая от стен? Хаджиме вдруг поежился, когда тревога стала возрастать в геометрической прогрессии. Хотя, казалось, куда уж больше, да и за такого ненормального, как Нагито? Однако он ничего не мог поделать со своими чувствами и переживанием. Ему вдруг сильно захотелось поддержать друга, сказать ему, что он поправится и все снова станет как прежде. Хотя о каком «как прежде» может идти речь, когда в любой момент может быть обнаружен новый труп? От такого Хината не смог бы уберечь Комаэду, ведь ему бы явно не понравилось, если он ходил бы за ним целыми днями. Хаджиме раздраженно мотнул головой, пытаясь вытряхнуть ерунду из головы и мыслей, но они уже дали корни и крепко засели, потому он принял решение отвлечься, да и не только себя ради, ибо Нагито, если судить по внешнему виду, было не совсем хорошо. — Я могу принести тебе воды, не хочешь? — однако его вопрос остался без ответа.— Ну... или... компресс, может?..       Со стороны больного послышался убийственный выдох. — Просто проваливай отсюда и не беси меня, — отчеканил Нагито, вкладывая в каждое слово столько яду, что Хината молча прикусил язык, — терпеть уже тебя не могу.       Внутри закипало что-то нехорошее, злое и темное, словно подобный вулкану хотел взорваться Хаджиме, слыша одну и ту же заезженную пластинку. Он сжимает кулаки так сильно, что костяшки пальцев белеют на глазах. — Я просто хочу помочь, — по слогам произносит он, предпринимая последнюю попытку постараться быть полезным, ибо не железные нервы Хинаты не выдержат больше ни единого слова Комаэды. А нервы ли? Ни кое-что другое, ни кое-что отбивающее болезненный ритм страданий в груди?       Нагито снова бросает на него презирающий взгляд. — Станешь очень полезным, если уйдешь как можно скорее.       Хаджиме сглатывает обидные слова напополам с подступившей внезапно горечью. Он больше не терпит такого отношения, разворачивается и уходит, неосознанно задержавшись в самых дверях. Что его задержало? Хината не знал сам. Нервно дернув уголком губ, он хотел шагнуть и захлопнуть за собой дверь, спиной чувствуя пристальный взгляд Нагито, однако понимание так резко ударило в голову, что Хаджиме едва устоял на ногах. Он вспоминает синдром больного. Вспоминает его поведение. Вспоминает все и соотносит факты. Жмурится до темноты перед глазами, а затем снова открывает их, убеждаясь, что это все не сон, что он действительно только что слышал такие слова от Нагито. Лицо непривычно розовеет, когда Хината мысленно «переводит» слова Комаэды, и в то же мгновение его тело само поворачивает обратно и резкими быстрыми шагами сокращает наконец жалкую дистанцию. Он почти падает на кровать всего в каких-то никчёмный сантиметрах от больного и прижимает его к себе, плевав абсолютно на его «нежелание» обняться. Хаджиме тянет Нагито к себе, пока он едва ли не в исступлëнном отчаянии вырывается и пихает его, сопровождая свои действа какими-то бесполезными против Хинаты словами. Комэада проявляет крайнюю степень сопротивления, всеми отсутствующими из-за синдрома силами пытаясь вытолкнуть Хаджиме с кровати, но он лишь крепче прижимает его к себе. — Немедленно отпусти меня! — кричит Нагито, словно бы пребывая в бешенстве, — Отпусти, слышишь? Мне так противны твои касания, мерзость!       Но Хината не слышит, не слушает. Его правая рука мягко, с бесконечным трепетом опускается на лохматую голову и также нежно проводит невозможно ласковыми пальцами вниз, затем повторяя это движение снова и снова, пока Нагито не перестает брыкаться. Комаэда покорно опускает руки, дыша так шумно, словно пробежал целый марафон. Хаджиме шепчет что-то тихое и успокаивающее, но замолкает, когда Нагито снова цепляется за его плечи, однако в этот раз далеко не с целью оттолкнуть. Он вжимается в Хинату будто маленький ребенок, искавший поддержку и не находивший ее. Комаэда отчаянно впивается тонкими пальцами в плечи Хаджиме, обнимая его так крепко, как позволяли утëкшие из-за болезни силы. Хината слышит, как он всхлипывает, пытаясь не превратить жалкие всхлипы в безнадёжные рыдания. Он молча прижимает Нагито ближе, хотя, казалось бы, куда еще ближе? Но теперь граница между ними разлетелась на бестолковые клочки. — Я... ненавижу... я так сильно ненавижу тебя, Хаджиме, — сквозь бесконечные слезы, что все никак не хотели прекращаться, Нагито в противопоставление своим словам прижался к Хинате теснее, уткнувшись мокрым лицом в его грудь.       Хаджиме нервно нахмурился, когда слова Комаэды вызвали в душе что-то легкое и странное, но больше всего –непривычное. Внутри ощущалась такая свобода, что он готов был просто рассмеяться от легкости и простоты, словно не было сейчас жизни, граничащей с обрывом и всех этих игр Монокумы. Хината мог просто почувствовать себя обыкновенным подростком, который не ввязывался ни на какой остров, ни в какую убийственную школьную поездку. Он мог просто наслаждаться жизнью. Разделять ее с кем-то, пока этот кто-то был рядом. Был так близко, как не был никто. А понял бы Хаджиме без Нагито, что можно и нужно видеть прекрасное в простом и ценить каждый прожитый миг, пока дана жизнь? Ведь уже завтра все может оборваться, внезапно и так мучительно скоро. Но раз времени выпало ничтожно мало, стоит ли отвлекаться на темные мысли, если можно посвятить себя мыслям и чувствам светлым?       Хината отстраняется от Комаэды, вглядываясь в каждую деталь на его лице. Мутно-зеленые глаза, все еще застланные горячими слезами, наблюдали за ним так пристально и осознанно, словно не было этой дурацкой болезни и этих лживых бредней. Хаджиме нестерпимо хочется прикоснуться к этому мокрому от испарины и слез лицу и стереть с него остатки глупого синдрома, волнения и боль; так безумно хочется, чтобы Нагито наконец улыбнулся также беззаботно и легко, как улыбался он в первые дни пребывания на острове; так ужасно хочется, чтобы он просто был рядом и был счастлив. Просто был счастлив... И Хината касается. Трепетно, ласково, будто ребенку, он осторожно проводит большим пальцем по мокрой щеке, пока Нагито продолжает всхлипывать. С бесконечной нежностью он вытирает слезы с обеих участков кожи, мягко кладя руку на горячую щеку и чувствуя, как больной прижимается к ней в ответ.       Комаэда молча наблюдает за действиями Хаджиме, уже не пытаясь оттолкнуть его или сопротивляться. Взгляд его словно приобретает осознанность и серьезность, но Хината знает, что Нагито все еще болен. Под пытливым взором больного Хаджиме вытягивает пузырек с лекарством и уже почти открывает его, как тут же Комаэда с такой силой цепляется бледными пальцами в его плечи, словно тот вот-вот мог уйти и больше никогда не вернуться; словно мог прямо сейчас раствориться, и не было бы больше его, не было бы их. Хината благополучно роняет лекарство куда-то на кровать и упускает из виду, потому как сейчас у него была возможность смотреть на кое-что получше. Нагито смотрел в его глаза так пристально, что у Хаджиме запылали щеки. От взора больного во всех смыслах Комаэды ему должно было стать дурно, как становилось обычно, но сейчас он смотрел на него и не мог отвести взгляда. Хаджиме стало так хорошо и тепло, словно не было сейчас никаких тревог и переживаний, словно он просто пришел навестить Нагито в самое обычное время. На несколько долгих секунд Хината позволил себе помечтать, что никакой убийственной игры не существует, и он просто способен разделить время и наслаждаться встречей с Комаэдой. Однако очнувшись, ему пришлось признать, что все далеко не так красочно. Но все же Хаджиме позволил себе улыбку, ведь Нагито все равно был рядом. Рядом... Даже ближе, чем просто рядом. Он вдруг оказался настолько близко, что Хината ощущал его прерывистое дыхание. Даже так Нагито продолжал смотреть прямо в его глаза и завороженно наблюдать за каждой мелькнувшей в глазах Хаджиме эмоцией. И тот неосознанно потянулся еще ближе, прикрыв глаза... пока не коснулся своими губами потрескавшихся обветренных губ Комаэды. А он не оттолкнул. Он позволил совершить Хинате по детски невинный поцелуй – маленький, но верный шажок к укреплению и, возможно, началу нового уровня их отношений. — Мне... мне становится так плохо от твоего присутствия, — бормочет Нагито, стоит Хаджиме медленно отстраниться, — я н-нена... — он тяжело сглатывает, — ненавижу тебя.       Хината с трудом сдерживает вздох – ни то уставший, ни то облегченный. Понять свои чувства всегда было одной из его главных проблем, но одно он понял точно... — Ты обязательно поправишься, слышишь? — Хаджиме снова притягивает Комаэду к себе, крепко обхватывая его и уже абсолютно наплевав на болезнь, которую он мог подхватить, — Потому что я тоже люблю тебя, Нагито.       И по тому, как крепко Нагито обхватывает его в ответ, Хината понимает, что лучшим лекарством от отчаяния может быть он и его нежнейшие чувства.