longing for you and your gentle ways

Ох. У него есть татуировка. Это настолько простое наблюдение, которое запросто могло бы быть случайной мыслью. Однако, оно замораживает Чжан Хао на месте. Словно, благодаря трём аккуратно расположенным гравюрам над полостью его сердца, можно было бы сделать всю безупречность Ханбина ещё более божественней, как будто простые изгибы и линии, нанесённые чернилами на нежную кожу, могли бы высечь для Чжан Хао алтарь посвященнее, чтобы успокоить свою увлечённость и каждую пробуждающуюся мысль. Словно, как будто, словно. И ему не хватает слов, остаётся только изо всех сил подыскивать подходящий ответ. Он должен отвести взгляд. Должен закрыть свой рот. (Когда тот открылся, собирался ли он что-то произнести?) Ему нужно прикрыть свои медленно краснеющие уши, которые, определённо, как сирены-сплетницы, вещают о его бурной симпатии и безысходности. Симпатия, потому что это Ханбин, потому что вздымающаяся грудь Чжан Хао, напряжение в его щеках, медленное таяние его сердца перед лицом Ханбина — единственные аномалии его абсолютного контроля. Безысходность, потому что, ну, с таким же успехом это может быть настоящим белым флагом, которым он размахивает в своей бесполезной попытке сопротивляться упомянутой симпатии. На данный момент, Ханбин находится в своей самой разрушительной стихии: слегка влажные волосы из-за душа после практики, опущенные сонные и слегка потемневшие глаза. Чжан Хао думает, что, возможно, ангелы поздними ночами охотятся за Сон Ханбином. Он пришел, чтобы найти Мэттью, но вместо этого обосновался здесь — на нижней койке Чжан Хао. Чжан Хао понятия не имеет, куда ушёл его младший товарищ по группе, но искренне желает, чтобы он то поскорее вернулся, то чтобы никогда не возвращался. — Хён? — Да? Ханбин смеётся, из-за чего мозг Чжан Хао расплывается. О чём они разговаривали? Стало бы неловко оттого, насколько быстро Ханбин сбивает его с толку, если бы не то, насколько, на данный момент, затуманенным и влюблённым чувствует себя Чжан Хао. Саморефлексия и самобичевание под ярким светом фальшивых огней предназначены для моментов вдали от сияния Ханбина. — Ты засыпаешь? — спрашивает Ханбин. Чжан Хао слегка качает головой, не в силах сформулировать правильные предложения из-за внезапно пересохшего рта. Он отворачивается лицом к плечу, пытаясь собраться с мыслями. Хоть Ханбин, несмотря ни на что, всё ещё отвлекает, его теплота бесспорна даже без наглядных доказательств. Как правило, всё не так уж и плохо, — но обычно Чжан Хао немножко менее уставший и измотанный и, следовательно, способен сохранять самообладание; зачастую есть другие люди, мероприятия, требования к съёмкам, которые всецело отвлекают восторженное внимание Ханбина; и обычно Ханбин носит больше, чем чёрный топ без рукавов, обнажающий татуировку на его ключице, и ещё одну на правой руке, которую Чжан Хао увидел только мельком, но от которой уже закружилась голова. Он вздрагивает, когда пальцы слегка касаются его макушки. Ханбин приглаживает его разлетевшиеся пряди. — Что случилось с твоими заколками для волос? — Дразнит Ханбин. Ему нравится это делать, к великому удовольствию и большому огорчению Чжан Хао. — Ты их все украл, — ворчит он. Он подарил одну из своих заколок в большой студии звукозаписи в их первый день репетиции «Here I Am», — настолько нехарактерная для него попытка завязать дружбу, что он должен был увидеть в этом предупреждающий знак. Он больше никогда не видел свою заколку. Ханбин снова смеется, и Чжан Хао жалеет, что не может разлить его по бутылкам. — Хён, ты дал мне её. Голос Ханбина приобретает слегка ноющий тон, идущий вразрез той благородной манере, с которой он всё ещё проводит пальцами по волосам Чжан Хао, словно Сон старше, а это означает заботу о нём. О Чжан Хао уже долгое время никто не заботился. — Ну, так верни её, — жалуется он. Они оба знают, что, на самом деле, не это имеется в виду. — Ты сегодня в плохом настроении. Ханбин дергает за прядь волос Хао, прежде чем отпустить её и опустить руку. Он чувствует покалывание кожи в том месте, где Ханбин потянул прядку. Без заземляющего веса ладони Бина его голова внезапно становится неподъёмной, огромной и плавающей. Чжан Хао неизбежно проигрывает свою внутреннюю борьбу и переводит взгляд вниз, туда, где опускается рубашка Ханбина, обнажая отчётливые отметины, которые ранее так привлекли его внимание, — на самом деле, они по-прежнему находятся в фокусе каждого стреляющего синапса в его мозге. И это совершенно нелогично, но он чувствует себя довольно расстроенным из-за того, что его так чудовищно долго (две недели) лишали этих знаний. — У тебя есть татуировки. Срываясь с уст, его слова звучат как невнятное бормотание. Ханбин немного вздрагивает, проследив за пристальным, если не слегка недовольным взглядом Чжан Хао. — Ох, да. Теперь, когда он разобрался с причиной своей рассеянности, Чжан Хао открыто уставился на точку чуть выше груди Ханбина. Что-то в этих трёх мягких фигурах кажется таким личным. Как будто он увидел какую-то жизненно важную, скрытую суть Ханбина, словно ему было подарено откровение, которое могло бы остановить волну лунного притяжения. Как будто, словно, как будто. Он должен что-то сказать. Теперь, когда он указал на них, он должен что-то сказать. Например, как они красивы на фоне кожи, которая приобрела слегка розоватый цвет, например, что из-за них Ханбин кажется более неземным, нереальным. — Почему ты их сделал? Может, не то. Но уже слишком поздно. Но Ханбин, видимо, не обижается, он никогда этого не делает. — Хён, разве они не хорошо выглядят? Чжан Хао поднимает взгляд на глаза Сона, на мгновение поражается, увидев в них игривый огонёк. Однако Ханбин всегда такой — адаптивный, захватывающий, ох, такой притягательный в том, как спокойно он ко всему относится и использует это, чтобы проявить свою силу. Он словно вырывает это признание прямо из груди Чжан Хао: — Да. Хао прочищает горло. — Но ты не ответил на мой вопрос. Ханбин снисходительно ему улыбается. — Не очень умно для трейни, верно? — Думаю, ты должен делать то, что хочешь, — Чжан Хао качает головой, поэтому упускает выражение лёгкого удивления на лице Ханбина, — кроме того, сейчас немного старомодно запрещать айдолам делать татуировки. — Если ты так думаешь, Хао-хён... То, как Ханбин произносит его имя, так ненужно, но так сладко, как нектар, как будто это снисходительность. — Почему ты меня спрашиваешь? — Потому что ты не похож на того, кто делает что-то равнодушно. Чжан Хао чувствует некоторое удовлетворение, некое подтверждение, когда щёки Ханбина кажутся ещё темнее. — Ах, каково значение. — Тебе не нужно мне рассказывать, если это личное. — Вот, что он говорит. Но Чжан Хао жадный. Он хочет потребовать это у Ханбина, выманить драгоценное понимание из его уст, разгадать правду о том, что же он похоронил под своим безупречным внешним видом и позолоченным совершенством. Любопытство терзает его, царапая горло, вызывая боль от попыток сдержать свою просьбу. — Это личное, но я не против тебе рассказать. Улыбка Ханбина мягкая, его глаза ослепительно мерцают. Чжан Хао легко падает прямо в них. — У неё есть два значения: традиционно совместные символы солнца, луны и звезды отражают хорошее и плохое. Положительное и отрицательное, жизнь и смерть. Я хотел, чтобы это послужило напоминанием о необходимости сохранять баланс во всём, как и должно быть в жизни. Ханбин сдержанно усмехается. — Всё это звучит так нравоучительно и неискренне поэтично. Чжан Хао наклоняет голову, не совсем понимая слова, которые использовал Бин, но улавливает суть. — Какое второе значение? — Ну, для меня это означает любящее сердце. Думаю: баланс помогает мне иметь понимающее и любящее сердце по отношению к себе, ко всем, ко вселенной, — Ханбин снова немного усмехается, чувствуя неловкость. Теперь кожа под преступной татуировкой окрасилась в тёмно-алый цвет. Чжан Хао обнаруживает: он не может отвести взгляд, но в этот раз у него имеется разрешение этого не делать. Его глаза останавливаются в центре поблекшей луны, словно здесь натирали слишком много мягких рук, макая свои пальцы в чернила на коже Ханбина, как будто, уходя, хотят для самих себя сохранить частичку его божественной славы. Как будто, словно, как будто. И он тоже этого хочет. — Только не говори мне, что я действительно тебя усыпил. Голос Ханбина снова звучит дразняще, однако в нём достаточно сомнений, — так не похоже на сияющий центр BOYS PLANET Сон Ханбина, — что это выбивает Чжан Хао из задумчивости. — Я просто подумал, — Хао замолкает, — мне нравится. Не то чтобы моё мнение имеет значение. Но я думаю: татуировка и её смысл подходят тебе. Тебе очень идёт, Ханбин-а. Ханбин, кажется, краснеет ещё больше, если такое возможно. Это вытягивает игривую сторону Чжан Хао, ту сторону, которую хочется толкать, нажимать, продвигать и посмотреть, насколько взволнованным сделается Ханбин, когда его подтолкнут прямо к краю. — Они очень красивые. Ты сделал правильный выбор. — Спа– спасибо, — Бин прочищает горло. И, может быть, начинает показываться жадность Чжан Хао, потому что даже этого недостаточно, чтобы утолить его голод. Он боится, что никогда не будет удовлетворен всем, что касается Ханбина. — А как насчёт второй? — Ах, она говорит сама за себя. Ханбин поднимает руку, чтобы Чжан Хао смог детально рассмотреть надпись. И так аккуратно, так нежно приютился у уязвимого внутреннего изгиба бицепса Бина: — Не жалей о том, что ты делаешь. Хао резко втягивает воздух, сдерживая внезапно навернувшиеся слёзы в уголках глаз. Его реакция, должно быть, как внешне, так и внутренне изнурительная, потому что Хан смотрит на него с тревогой. — Хён? Что случилось? Ханбин собирается опустить руку, но Хао протягивает свою, чтобы его остановить. Это подтверждение того, насколько эти пять простых слов потрясают мир Чжан Хао: он не замечает, что держит гладкую, слегка мускулистую руку Бина в своих руках, не осознаёт, что его палец обводит нежные, иностранные слова по упругой коже, не узнаёт дрожь такую, какая она есть, которая пробегает по телу Ханбина. Нет, Чжан Хао слишком сосредоточен на татуировке и на том, какие чувства она у него вызывает. Как будто это то, что он искал всю свою жизнь; словно это подтверждение тому, что все его выборы до этого момента не были ошибкой, не были напрасными; как будто Сон Ханбин, сделавший эту татуировку, точно знал, что в это мгновение нужно было услышать Чжан Хао, — ловушка судьбы, которая, казалось бы, невозможна, если бы не тёплая, бархатистая кожа, которая вдавливается в него кончиками своих пальцев. — Хён? — Голос Ханбина звучит чуть менее дразнящим, чуть более запыхавшимся. — 不要有後 — Чжан Хао шепчет больше для себя, целиком для себя. А Ханбин позволяет ему это, позволяет без вопросов забрать это у него. Чжан Хао вздыхает, чувствуя, как расслабляются его плечи. — Это прекрасно, Ханбин-а. Как ты узнал? — О чём? Ханбин неуверенно, но по-прежнему добродушно, смеётся. План Чжан Хао по разрушению идеала Бина привело к поразительным последствиям. Сейчас он полностью раскрыт. Он даже не осознаёт, что покалывание в глазах сменилось новыми слезами, пока Ханбин не поднимает другую руку, — правая всё еще зажата Хао, — чтобы стереть их. Чжан Хао вздрагивает, отстраняясь, и проводит по щекам тыльной стороной ладони. — Извини, — смущаясь, выдыхает он. Каким-то образом его пальцы переплетаются с пальцами Ханбина, когда они обеими руками проводят по щекам, векам, вискам, чтобы стереть влагу. В конце концов, пальцы Бина переплетаются с его собственными, отводя их от лица. Только тогда он снова спрашивает: — Что ты имел в виду, хён? Чжан Хао прерывисто вздыхает, переводя взгляд на кончик тёмных чернил, который выглядывает из естественного изгиба руки Сона. — Как ты узнал, что это именно то, что мне нужно было услышать? Ханбин улыбается ему так мило, так доброжелательно, с таким неземным терпением и пониманием: Чжан Хао снова чувствует, что задыхается. Они оба знают: это риторический вопрос. Но Ханбин всё равно отвечает, потому что он такой, какой есть, — готовый отдать всё, что угодно, если это в его силах, — а это не так уж и много. — Это то, что мне тоже тогда нужно было услышать. Так что я сделал её для себя, как еще одно напоминание. — О? — И Чжан Хао не знает, почему этот ответ так для него много значит. — До тех пор, пока я живу так, как хочу, и стараюсь изо всех сил во всём, что имеет значение, у меня не будет никаких сожалений. — Я тоже так думаю. Чжан Хао звучит нетерпеливо, даже отчаянно, потому что так оно и есть. — Я хочу верить, что если осуществлю свою мечту, то не пожалею об этом. — Не пожалеешь, — уверяет Ханбин. И кажется: всё внутри него полностью успокаивается. Всё напряжение, беспокойство, страх и неуверенность в себе, которые наводняют каждый момент пробуждения постоянным потоком тревоги, — исчезают. Чжан Хао прерывисто вздыхает. Настала его очередь самоуничижительно рассмеяться. — Я не знаю, почему становлюсь таким эмоциональным. Ханбин высвобождает одну из своих рук из их хватки, протягивая её, чтобы убрать короткую чёлку на лбу Чжан Хао в качестве ответа, предоставляя ему своё собственное время и пространство, даже когда они вот так вместе — так близко, так безвозвратно запутаны. Хао снова охватывает это согревающее изнутри чувство заботы о нём. — Я бросил свой университет и степень преподавателя, чтобы приехать сюда, — признается Чжан Хао. Он почти останавливается на этом, настолько не привыкший открываться кому-то первым, настолько не привыкший к откровенности в целом. Но блестящий и непоколебимый взгляд Ханбина уговаривает его продолжать. — Кажется банальным говорить об этом, я знаю: такое здесь у многих парней, может быть, у большинства из нас, но я правда думаю, что это мой последний шанс. Я хочу выложиться на полную; я не могу позволить себе о чём-то сожалеть. — В конце концов, хён так сильно на меня похож. Ханбин снова опускает руку, чтобы накрыть обе, сжимая их вместе, и Чжан Хао чувствует: они внезапно заговорили о чём-то большем, чем просто шоу на выживание, но, помимо этого, его мозг чувствует себя наполовину расплавленным, мир за пределами этого маленького пузыря тоже сбивает с толку, на шаткой нижней койке в крошечной комнате он по-настоящему задумывается, что же значит для него Ханбин. — Я так долго танцевал, пытаясь оставить эту мечту позади. Немного стыдно признавать, что у меня никогда не хватало смелости отпустить это, что я позволил этому взять надо мной верх, — Ханбин улыбается и качает головой, — но теперь, когда я здесь, я хочу максимально воспользоваться этим шансом. — Я думаю: это мужественно с твоей стороны находиться здесь, преследуя свою мечту. Чжан Хао с трудом подбирает верные слова на корейском языке. Он хотел бы превратить всю похвалу, сочувствие и восхищение, которые он испытывает к Бину, в правильные слова. 有夢的人了不不. — Мы все здесь ради одного и того же; мы все хотим дебютировать. И ты, ты действительно мог бы сделать это. — Или я могу упасть в немилость, — Ханбин говорит это настолько тихо, что Хао приходится наклониться, чтобы расслышать его должным образом. Он усиливает хватку, ощущая каждый сустав, каждую впадинку на ладони и на пальцах Сона, словно изучает нечто большее, чем просто его татуировки, как будто он решил медленно запечатлеть в своей памяти каждую его частичку. Может быть, тогда этот жадный монстр внутри него будет спокоен. — Что бы ни случилось, пока ты стараешься изо всех сил, ты не пожалеешь об этом, верно? И Чжан Хао получает самую искреннюю, по его мнению, улыбку Ханбина. Он всё ещё тёплый, добрый и замечательный, но также в нём есть немного горечи, немного тьмы, немного грусти, чем в его обычной незапятнанной яркости. В этом есть своего рода меланхоличная мольба, которую Хао никогда раньше от Ханбина не видел, словно он также отчаянно к нему тянется. — Верно. Чжан Хао на мгновение задаётся вопросом, нормально ли это, естественно ли вот так влюбляться в других людей, позволять им заполнить тебя в тех местах, где ты даже не подозревал о том, что пуст, найти кого-то, кто так по-настоящему понимает тебя, чувствовать, что каждое новое взаимодействие — это медленный разворот новой истории, создающейся тысячу лет. Как Ханбин может быть ему уже таким знакомым, таким дорогим? Как Чжан Хао может хотеть знать о нём всё, жаждать этого, но чувствовать, что уже видит его в полной мере? — Ты когда-нибудь думал о том, чтобы сделать татуировку, хён? При упоминании их изначальной темы взгляд Чжан Хао вновь опускается к тем трём фигурам, которые всё ещё слишком отвлекают. Татуировка для равновесия. Какой точный, но совершенно неполный способ описать сложности парня перед ним; баланс слишком скромная цель для такого запредельного человека, как Ханбин. Он тот, кто мог бы дотянуться до звёзд и взаправду достичь их. Чжан Хао качает головой. — Никогда об этом не думал. — Мне нравятся твои настоящие, — Ханбин снова улыбается, словно они оба знают, о чём шутка. Однако, Хао понятия не имеет, о чём тот говорит. — А? Тёплый палец прижимается прямо к центру его левой щеки. Поразившись на мгновение, Чжан Хао делает ещё один резкий вдох, но не отстраняется. Кончик пальца Бина настолько горячий, что обжигает его до костей, но Хао ни за что не желает, чтобы он останавливался. — Вот здесь, — шепчет Ханбин. Когда они успели сблизиться настолько, что Чжан Хао воображает, будто чувствует слова Сона на своей тёплой щеке? — Ох. — Хао не уверен, что хотел издавать этот звук. Но он знает, о чём говорит Бин, — о его родинке. — И вот, — Ханбин проводит своим пальцем на другой стороне лица Чжан Хао. Снова это горячее клеймо попадает в нежное место чуть ниже его глаза, где, как он знает, есть ещё одна родинка. Палец Ханбина поднимается слишком рано, и Хао приходится сдерживаться, чтобы не последовать за ним. Жар всё ещё сохраняется на его щеках, но он не уверен, это от прикосновения Ханбина или от его собственного смущения (возбуждения). — У меня здесь есть ещё одна, — Чжан Хао слегка поворачивает голову, чтобы показать Бину родинку за левым ухом. — Ох. Дрожь пробегает по позвоночнику Хао, когда он снова чувствует горячее прикосновение пальца Сона по чувствительному участку кожи за ухом. Он сдерживает вздох, который грозит сорваться с его губ, задерживает дыхание, опасаясь, что тот вырвется наружу. Ханбин, вероятно, видит, как покраснели его уши, но Чжан не хочет отворачиваться. Палец Бина всё ещё находится над этим чувствительным местом, и на какое-то страстное, опрометчивое мгновение Чжан Хао хочет, чтобы он наклонился, заменив кончик пальца губами. Но, конечно, он этого не делает. В конце концов, они оба возвращаются в исходное положение. Колено Чжан Хао ударяется о бедро Ханбина, когда он выпрямляется, но ни один из них, видимо, не собирается отодвигаться. — Следы Хао-хёна тоже красивые. Чжан Хао поднимает обе руки, чтобы прижать их к щекам, забирая часть тепла, которое оставили там нежные прикосновения Сон Ханбина. — Прекрати. Ханбин просто смеётся. И это совершенно несправедливо, потому что даже это очаровывает Хао, ещё больше привязывает к нему Бина. Но именно он натягивает края швов Ханбина. — Если они такие красивые, почему бы тебе не забрать их? Чжан Хао чувствует прилив смелости, подпитываемой его собственной ничтожностью, чтобы вернуть этот румянец на кожу Ханбина. В этот раз он поднимает свою собственную руку, постукивая Бина под правым глазом в том самом месте, где всё ещё чувствует отпечаток прикосновения Сона, — Чжан Хао боится, что никогда этого не забудет. Ханбин удивляет его, наклоняясь вперёд так, что кончик его короткого ногтя впивается в кожу. — Может быть, я так и сделаю. В его взгляде мерцает искорка веселья. И это заставляет сердце Чжан Хао замереть, потому что он не просто знает, каким заботливым, каким добрым, каким ангельским может быть Сон Ханбин, он боится, что игривая, дьявольская сторона Бина — это то, что заставит его в полной мере поддаться греху. — Но только если ты тоже сделаешь. Чжан Хао ухмыляется, грозя пальцем. — Хён, не будь таким, — ухмыляется Ханбин, в его глазах всё ещё горит этот лукавый огонёк. — Ты думаешь, что мои тоже красивые, не так ли? — Самые красивые. Чжан Хао намеренно делает это не похожим на комплимент. Но то, как он всем телом прижимается к Бину, полностью выходит из-под контроля, словно он инстинктивно ищет его тепла, как будто совершенно беспомощный, но готовый сдастся под расплавленным взглядом, словно часть него ищет место рядом с Ханбином, которое, кажется, всегда предназначалось только ему. Чжан Хао всё равно этому поддаётся. Поддаётся желанию сделать то, чего он хотел с тех пор, как заметил три идеально расположенные татуировки. Он погружает палец в чернила: сначала обводит круг солнца, а затем не слишком осторожно нажимает в центр луны, где исчезают края. Ханбин ничего не говорит, но Чжан Хао чувствует его пристальный взгляд на себе. Однако, не может отвести взгляд от своих собственных рук на коже Бина, от запоминания этого момента, когда ему дозволено прикоснуться к чему-то столь священному, столь почитаемому, как это. — Давай вместе сделаем одну. Что-то в голосе Ханбина заставляет Чжан Хао отстраниться, его глаза широко распахнуты. — Что? Ты серьёзно? Сон одаривает его заговорщицкой улыбкой, прежде чем слегка кивнуть. — Давай сделаем татуировки. — Хочешь украсть мою первую? — Поддразнивает Чжан Хао, прибегая к юмору в попытке дать себе больше времени, — потому что «да» (всегда «да», когда дело доходит до Ханбина) вертится на кончике его языка, и у него осталось достаточно средств, чтобы понять, что это может быть плохой идеей. — Всё, что ты мне дашь. Ханбин слишком торжественный, слишком искренний. Как будто, как будто, как будто. Как будто Чжан Хао может ему в чём-то отказать. — Окей. Он не может не улыбнуться, когда всё существо Бина загорается светом. — Правда, хён? — Не заставляй меня сожалеть об этом, — стонет Чжан Хао. — Что мы вообще набьём? — Давай вместе решим. Чжан Хао прикусывает нижнюю губу, не упуская из виду, как глаза Ханбина тут же опускаются. Он сдерживает ухмылку. Но затем его разум вновь возвращается к подходящей идеи для татуировки. Он не может не признать: его охватывает трепет при мысли о том, что у него есть что-то настолько телесное, настолько необработанное, что связывает его с Ханбином. Больше, чем произнесенные обещания, обмен улыбками или напряжение между ними, повисшее в воздухе, которое говорит о нужде, влечении, страстном стремлении и желании, для выражения которых они, кажется, никогда не могут найти подходящего времени. — Мечта. Слово вылетает наполовину сформированным, в его голове — вихрь всего этого (нужда, влечение, стремление, желание). Ханбин ободряюще ему кивает. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь из нас когда-либо сожалел о своей мечте, — что бы ни случилось. Даже если мы не сможем дебютировать, — от этой мысли что-то ужасное подкатывает к горлу Чжан Хао, но он справляется с этим с помощью руки Бина, которая незаметно потянулась к его собственной. Он сжимает их пальцы вместе. — Даже если мы потерпим неудачу, нам не должно быть стыдно за то, что мы мечтаем, за то, что мы хотим этого. — За то, что мы этого хотим, — эхом повторяет Ханбин, его глаза не вздрагивают, когда он смотрит в глаза Хао. Он кивает. — Мне нравится. Ты мне нравишься. Чжан Хао проглатывает слова. Не сейчас, а может быть и никогда. — Переведи это на мандарин, — просит Чжан Хао, — скорее, требует. Что-то в нём жаждет увидеть знакомые черты, перманентно запечатлённые на Ханбине. Поэтому каждый раз, когда младший смотрит, на ум приходит не только значение — его мечта, — но и Чжан Хао. Даже в этом он чрезмерно жаден. — Только если ты переведёшь на хангыль. Но, может быть, Ханбин чувствует то же самое. — Обещаешь? Отстранённо Хао задаётся вопросом, действительно ли этот момент осуществится. Если они действительно оступятся, может быть, немного навеселе (для храбрости, чтобы они, наконец, сделали этот шаг, преодолев разделяющую их границу, состоящей из сомнений, правильности и ожиданий), обнявшись в каком-нибудь тату-салоне в переулке, где Чжан Хао нацарапает иероглиф 梦 на клочке бумаги, который будет наложен, прорисован, встроен в Ханбина навсегда. Если он когда-нибудь почувствует лёгкое покалывание иглы на своей коже, то сожмёт руку Бина сильнее, чем необходимо, — только потому, что хочет, чтобы его обожали, ворковали и говорили, как хорошо он справляется со своей первой татуировкой. Если они вдвоём встанут бок о бок перед зеркалом в полный рост, любуясь разными, но одинаковыми тёмными линиями на своей коже: два отражения души, наконец, пересеклись в этой жизни. Если Ханбин осторожно проведёт своими губами по его обожжённой коже, Чжан Хао сможет ответить ему тем же под мягкими покрывалами и бархатными тенями. Если мечта на их теле станет чем-то большим, чем просто желанием двух парней, чуть большим, чем незнакомцами. Чжан Хао на это надеется. — Обещаю.