Пока ты смотришь

Что ж. Ладно. Может быть, даже у такого еблана, как Годжо, иногда бывают неплохие идеи. Но вслух Сукуна, конечно же, никогда этого не признает – эго Годжо и так космическое, поощрять его уж точно не нужно. И все же, когда этот придурок решает устроить дополнительные занятия по ЗОТИ для тех семикурсников, которые сами захотят их посещать, и уговаривает директора это одобрить – все оказывается… Не так уж плохо. Потому что официально одобренная программа по ЗОТИ довольно скучная – здесь Сукуна готов согласиться с Годжо. Опять же – только мысленно. И хотя его уроки даже так скучными не назовешь – у Сукуны найдется очень много других эпитетов, по большей части нецензурных, но скучные в их число не входит, – Годжо все же приходится придерживаться кое-каких официальных стандартов. Ну, его заставляют. Так что – дополнительные уроки, на которых они будут учиться всяким куда более интересным вещам, начиная с патронуса? Да, это и впрямь звучит неплохо. Сукуна знает, что Годжо, вроде как, пытался пропихнуть такие идеи, как патронус, для официального изучения семикурсниками – вот только у него нихуя не вышло. Об этом рассказывал Мегуми. Но ничего удивительного в этом, что Годжо все равно нашел лазейку. Хитрожопый хер. И хотя эти дополнительные занятия чисто технически добровольные – Сукуна совершенно не удивляется, когда, войдя в просторную аудиторию, обнаруживает если не всех, но подавляющее большинство семикурсников. Ему даже кажется, что он также видит несколько лиц с шестого и пятого курсов – но это неточно, Сукуна слишком мало обращает на них внимания, чтобы помнить лица и говорить с уверенностью. Тем не менее – народу в аудиторию набивается дохера, куда больше, чем на обычные уроки, где зачастую присутствуют только два факультета. Здесь же – все четыре. Да еще и с вероятностью присутствия шестых и пятых курсов, которых здесь, вообще-то, в принципе быть не должно. Бля. Все-таки, каким бы придурком Годжо ни был – а в школе его вообще-то любят, да и девчонки от него тащатся. Так что – ничего удивительного. Сукуна морщится. На секунду он даже задумывается о том, чтобы свалить. В такой толкотне вряд ли выйдет вообще хоть чему-то научиться – наверное, продуктивнее будет, даже если Сукуна попытается научиться вызывать патронуса сам. Так-то, конечно, Годжо может быть просто до пиздеца много, со всей этой его постоянной раздражающей болтовней и постоянными раздражающими широкими улыбками – но как он собирается справиться со всей этой толпой? Вдруг Сукуне даже становится чуточку любопытно, так что он решает еще на минуту-другую задержаться. И очень скоро узнает, как. Не проходит и минуты, как появляется Годжо – большая часть галдежа вокруг тут же притихает. Но этого ему оказывается недостаточно, так что он поднимается на стол и с широкой улыбкой хлопает в ладони – вот нахуя, а? И так же над всеми возвышается, двухметровая шпала… Жадная до драмы двухметровая шпала, – вспоминает Сукуна. Цитата Мегуми. Того самого Мегуми, который стоит рядом с тем самым столом, куда забрался Годжо – и демонстративно закатывает на все это представление глаза. Не удержавшись, Сукуна коротко фыркает. Вдруг понимает, что больше ему уже не так уж и хочется отсюда уходить, даже несмотря на раздражающую толпу вокруг и возможную бессмысленность всей этой затеи. Конечно, можно было и догадаться, что Мегуми тоже здесь будет – но, с другой стороны, он обучается у Годжо гораздо дольше, чем все остальные, и то же дезиллюминационное уже на пятом курсе накладывал так, будто в этом нет совершенно ничего особенного. Может ли он хоть чему-то новому для себя научиться на этих дополнительных занятиях? Вряд ли. Но это же Мегуми, он в принципе никогда от новых полезных знаний не отказывается. А еще Сукуна догадывается, что, если бы он не пришел – Годжо потом ему на эту тему ныл бы очень долго и очень драматично. И присутствие здесь Мегуми заставляет что-то внутри Сукуны приободриться, растечься теплом за ребрами, пока ему вдруг становится вовсе плевать на всю эту окружающую раздражающую толпу. И присутствия здесь Мегуми уже в принципе более чем достаточно. Чтобы по-настоящему захотелось самому здесь быть. Вот черт. А затем, вдруг, во всей этой огромной гребаной толпе – взгляд Мегуми каким-то образом безошибочно его находит; каким-то образом ему всегда удается безошибочно Сукуну отыскать. На секунду-другую они сцепляются глазами. У Сукуны пустеет в голове. Он забывает, где и когда находится, забывает о столпившихся людях вокруг, забывает о ебланящем Годжо – обо всем забывает. На эту секунду-другую ему кажется, что весь мир. Это только яркие и пронзительные глаза Мегуми. А в следующее мгновение тот коротко, приветственно ухмыляется Сукуне – и сердце почему-то стопорит удар. Но тут же Мегуми отворачивается, вновь возвращая на свое лицо непроницаемое выражение, а свое внимание возвращая Годжо – и Сукуна наконец выходит из ступора, возвращается в битком набитую аудиторию из откуда-то, где бы он там не провел предыдущие несколько секунд. Сделав глубокий вдох, только теперь Сукуна понимает, что не дышал вообще, пока Мегуми на него смотрел. Да что за нахуй с ним вообще не так?! Ладно. Похуй. Неважно. До ушей доносится веселый голос Годжо, который уже о чем-то треплется – и Сукуна, так уж и быть, решает тоже на нем сконцентрироваться. Сконцентрироваться хоть на чем-то, что… Не Мегуми. Поэтому, заставив себя отвести от него взгляд – и это стоит Сукуне куда больших усилий, чем, черт возьми, готов признать, – он тоже смотрит на Годжо. И только тогда наконец осознает, что тот продолжал трепался все это время, пока Сукуна пребывал в ступоре, пялясь на Мегуми, в мощные и бликующие искрами глаза Мегуми… И снова – неважно. Суть в том, что Сукуна наконец слышит, о чем же именно Годжо треплется. – …но вас здесь собралось так много, пусть я и ни секунды не сомневался, что так будет. А я, хоть и восхитителен – но всего лишь один. Так что сегодня мне кое-кто поможет. Мегуми, мой прекрасный ученик, в обязанности которого входит однажды превзойти своего учителя – не хочешь ли ты стать рядом со мной и представиться всем? – ухмыляется Годжо, указывая на место рядом с собой на столе. – Как-нибудь обойдусь, – невозмутимо отвечает Мегуми, абсолютно не изменившись в лице. По аудитории проходится волна приглушенных смешков. В ответ Годжо псевдо-расстроенно цокает языком – но одновременно с этим улыбается только шире и расстроенным совершенно не выглядит. А хотя глаза его привычно скрыты солнцезащитными очками – даже для Сукуны очевидно, как при взгляде на Мегуми что-то в выражении лица Годжо смягчается на мгновение-другое. – Крайне жестоко с твоей стороны вот так игнорировать слова своего учителя, – фыркает он, все еще глядя на Мегуми, и, кажется, пытаясь казаться возмущенным. С чем совершенно проваливается. Тут же Годжо вновь хлопает в ладони, возвращая свое внимание аудитории, которую обводит взглядом – и говорит: – Но, что ж. Как вы все знаете, сегодня мы изучаем заклинание патронуса. Если у вас возникнут какие-то вопросы или понадобится помощь – помимо меня вы можете обратиться к вот этому паршив… кхм… Своему однокурснику, Фушигуро Мегуми, – крайне демонстративно обрывает сам себя и исправляется Годжо, не переставая щериться. – Он в заклинании патронуса почти так же хорош, как и я. А вот и объяснение, как именно Годжо собирается чему-то научить всю эту толпу. Также это объясняет, почему Мегуми все-таки здесь – ну, помимо его нежелания слушать нытье Годжо, которое наверняка еще долго преследовало бы его, если бы он не пришел, ага. Ничему из услышанного Сукуна даже не удивлен, вот абсолютно. Мегуми уже умеет вызывать патронуса? Ну, это Мегуми. Годжо припахал студента помогать ему и выполнять его обязанности? Ну, это Годжо. Мир все еще находится на положенной ему орбите. Можно продолжать. Но, хоть Сукуна и не удивлен – он не может, да и не хочет отрицать всплеск восхищения внутри от осознания того, что Мегуми уже умеет вызывать патронуса. Все-таки, это достаточно сложное заклинание, которое даже в школьную программу по ЗОТИ никак не соглашаются включить. Пусть сам Мегуми каждый раз, демонстрируя восхищающие знания и умения – вроде того же дезиллюминационного заклинания на пятом курсе – ведет себя так, будто в этом нет ничего особенного. Пусть сам Сукуна и привык к тому, что Мегуми снова и снова что-то такое демонстрирует. Меньше поражаться и восхищаться он от этого не стал – пожалуй, его восхищение с каждым разом становится лишь сильнее. Потому что, черт возьми, как бы небрежно сам Мегуми ни отмахивался от того, насколько пиздецки он впечатляет. Сукуна отказывается поступать так же. Умение вызывать патронуса на седьмом курсе – а ведь научился Мегуми этому наверняка гораздо раньше; и признание Годжо, что Мегуми в этом почти так же хорош, как и он сам – а Годжо, каким бы пиздливым ни был, никогда такими словами и такой похвалой попусту не разбрасывается. Это совершенно определенно заслуживает восхищения. Так что Сукуна, черт возьми, собирается восхищаться. – И все присутствующие здесь семикурсники должны его знать, – весело продолжает тем временем Годжо. – Ведь здесь же присутствуют только семикурсники, правда? Это же дополнительное занятие для семикурсников, и никакие шестикурсники или пятикурсники, или тем более третьекурсники, не попытались тайком сюда пробраться, надеясь, что я их не замечу, правда? Проносящиеся по толпе смешки становятся громче по мере того, как улыбка Годжо становится шире с каждым словом, а взгляд его сканирует присутствующих – и Сукуна замечает, как некоторые студенты отступают назад, будто пытаясь казаться меньше и спрятаться за остальными; очевидно, он все же был прав, когда предположил, что здесь не только семикурсники. И в какой-то момент Сукуна и впрямь видит нескольких совсем уж мелких – ага, а вот и те самые третьекурсники. Иногда кажется, что у Годжо гребаных шесть глаз – он всегда все знает и замечает, поэтому неудивительно, что и сейчас заметил сразу. На что они вообще рассчитывали, а? Но уйти никто не пытается – а Годжо не пытается никого выставить, только улыбается широко-белозубо и очень знающе, будто абсолютно ничего от его взгляда не скроется. Сильнее всего раздражает то, что, кажется, будто так оно и есть. А затем Годжо хлопает в ладоши – и провозглашает: – Ну, приступим! – наконец спрыгивая со стола. На самом деле, какими бы хаотичными и бессистемными ни казались уроки Годжо – он и впрямь умеет контролировать учебный процесс, а от самих его уроков по итогу есть толк, так что происходящее оказывается не таким уж и бессмысленным. Когда Годжо объясняет механику в целом – они с Мегуми поочередно вызывают патронусов. На патронуса Годжо как-то Сукуне поебать, так что он мало обращает на это внимания. С другой стороны – патронус Мегуми… Когда роскошный серебристый волк выскальзывает из его волшебной палочки серебряной дымкой и материализуется перед ними – у восторженного застывшего Сукуны перехватывает дыхание. Волк шикарный. Странная отметина на мохнатом лбу. Мощные лапы. Широкий оскал. От него так и фонит силой и чем-то таким… Мегумистым. Несмотря на внешнее спокойствие и сдержанность – это ведь всегда было в Мегуми. Умение выпустить острые клыки-когти, когда нужно. Умение оскалится и зарычать, когда нужно. Умение фонить контролируемой опасностью и угрозой, когда нужно. Умение постоять за себя, когда это, черт возьми, нужно. Умение защищаться и защищать. Защищать важных ему людей клыками, когтями, оскалами, рычанием – защищать до последнего, защищать, ставя их жизни выше собственной. Последнее всегда Сукуну… не столько раздражало – сколько ужасало. Пиздецки страшно от того, как мало Мегуми ценит собственную жизнь; что нихрена не осознает, насколько огромная это на самом деле ценность. И пока Сукуна смотрит на его патронуса – то осознает, насколько тот подходит Мегуми. Осознает, что вдруг не понимает, как мог не догадаться раньше, каким именно его патронус окажется – сейчас это кажется настолько очевидным. Слышится чей-то испуганный взвизг, на секунду вырывающий Сукуну из мыслей – он догадывается, что это кто-то из третьекурсников. Но он почти сразу от посторонних звуков и реакций вновь отключается. Потому что волк вдруг идет по направлению к нему. Вдруг прямо перед ним останавливается. Смотрит умными темными глазами, так похожим на глаза Мегуми – и из легких Сукуны вырывается шумный выдох. Да, этот волк может фонить опасностью и угрозой, может скалиться, может рычать, может защищаться и защищать – но прямо сейчас он абсолютно спокойный и сдержанный, как сам Мегуми. Кажущийся почти мягким, почти домашним. Каким становится рядом с теми, кому доверяет. С кем ощущает себя в безопасности. От мысли о том, что Сукуна – такой человек для Мегуми, что-то внутри сжимается тепло, приятно и обнадеженно. В эту самую секунду, когда он смотрит на застывшего напротив патронуса – ему вдруг кажется, будто ему представляется невозможная, восхищающая возможность взглянуть мельком на самую душу Мегуми. Со всеми ее невообразимыми галактиками, со всеми ее прекрасными, восхищающими гранями – с умением быть спокойным и сдержанным, с умением быть опасным и угрожающим, с умением быть теплым и заботящимся. С умением и скалиться угрожающе, когда этого кто-то заслуживает – и улыбаться коротким, искренними, такими охуенными улыбками, когда этого кто-то заслуживает. Со всем его невозможным контролем и терпением. Со всей его силой и мощью. Да, Сукуна знает, что это бессмысленно – но его рука все равно сама собой поднимается и тянется туда, вперед, к тому, что кажется серебристым отражением, отпечатком души Мегуми. С благоговением он наблюдает за тем, как волк, это огромная махина, которая совершенно точно могла бы воплощать собой угрозу – лишь спокойно склоняет голову, как подставляется под касание… И под пальцами Сукуны растворяется серебряной дымкой. Как и ожидалось. Он оторопело моргает, медленно возвращаясь в реальность. Заставляет себя размеренно выдохнуть. Тут же находит глазами Мегуми – но тот смотрит куда-то в сторону, и перехватить его взгляд никак не удается. Недавний восторг смешивается с легким разочарованием. И Сукуна очень, очень старается не придавать значения тому, что патронус подошел именно к нему. Сейчас, когда немного пришел в себя – он фыркает над собственными недавними мыслями. Никакое это не отражение души Мегуми – то есть, да, в каком-то смысле это отражение его сути и действительно очень ему подходит. Но все же – это просто патронус. Безусловно восхищающий, мощный – но просто патронус. И ничего не значит то, что он подошел к Сукуне. Всего лишь совпадение. Случайность. Ничего особенного. Абсолютно ничего. Черт. Сукуна встряхивается и мысленно – и буквально, целиком и полностью в реальность возвращаясь, пытаясь на реальности сконцентрироваться. А затем начинается, собственно, урок. И Годжо с Мегуми принимаются ходить от одного ученика к другому, пока тут и там виднеются серебряные вспышки. Если Мегуми по большей части подходит к семикурсникам – то Годжо подходит к прошмыгнувшим сюда младшим курсам, но отчитывать или прогонять все еще никого не пытается, хотя вместе с тем и сбежать от себя, спрятаться между другими студентами тоже не позволяет. Когда Годжо оказывается рядом – Сукуна улавливает отголоски того, что он говорит нескольким мнущимся студентам помладше. – Какой смысл был приходить сюда, если вы теперь все пытаетесь от меня бегать по аудитории – но при этом и не уходите отсюда? – весело произносит он – но тут же серьезнеет, приглушает свою обычную широкую улыбку, когда добавляет: – И все же я не просто так затеял эти уроки только для семикурсников. Даже среди них я не могу с уверенностью сказать, скольким удастся вызвать патронуса – это сложное заклинание высшего уровня, которое не удается даже многим взрослым волшебникам. Так что не расстраивайтесь, если ничего не получится. Даже знание основ и серебристый дым из палочки – это уже много. А Сукуне в этих словах слышится отголосок Мегуми, его рассудительности, рациональности и здравомыслия, его умения быть понимающим – Годжо, с его абсолютным талантом и силой, иногда может… Ну, излишне многого от студентов ожидать и требовать. Он всегда задает высокую планку – и никогда этого не скрывает, и хотя до пятого курса еще может быть снисходительнее, не наседая на тех студентов, которые слабее и объективно не могут вывезти его темп, поддержать уровень его требований. Но вот для тех, кто выбирает его предмет для ЖАБА и добровольно продолжает ходить на ЗОТИ на шестом курсе – наступает некое подобие ада. Так что – вот такой уровень понимания, какой Годжо выдает сейчас? Да, это определенно походит на влияние Мегуми – в том смысле, что у Мегуми никогда не было проблем с тем, чтобы указать Годжо, если того слишком уж несет. А еще в том смысле, что Сукуне кажется – Мегуми, вероятно, один из немногих, к кому Годжо в принципе готов прислушаться. В этот момент Сукуна задумывается о том, что, может быть, за все эти годы, пока Годжо учил Мегуми магии – Мегуми тоже научил Годжо чему-то очень важному. Например, тому, как не быть слишком требовательным ебланом. И, очевидно, из Мегуми вышел очень хороший учитель. Что он только доказывает прямо сейчас. Потому что в это же время сам Мегуми продолжает ходить от семикурсника к семикурснику, что-то спокойно, вдумчиво им объясняет, кивает, хлопает кого-то по плечу, подбадривая и поощряя. И Сукуна видит, как на лицах его однокурсников появляется воодушевление. Даже слизеринцы, многие из которых, придурков таких, часто относятся к Мегуми с холодом – сейчас слушают его хмуро, но внимательно и явно действительно прислушиваются. Что-то внутри Сукуны смягчается, пока он наблюдает за этим; пока наблюдает за тем, как Мегуми в очередной раз доказывает, насколько он талантлив – в том числе и в обучении других чему-то настолько сложному, как патронус. Пусть это ощущение и смазывается периодически непонятным уколом раздражения – в те моменты, когда их однокурсницы посылают в сторону Мегуми очень уж многозначительные улыбки и очевидно пытаются задержать его рядом подольше, принимаясь засыпать вопросами. Но Мегуми, кажется, ничего не замечает. Остается таким же сосредоточенным на своих объяснениях и хладнокровным. Лишь уверенно, кратко отвечает на все вопросы – к разочарованию их однокурсниц. И, по какой-то неясной причине – к некоторому успокоению Сукуны. Все это так сильно похоже на Мегуми – попросту не замечать, как к нему пытаются липнуть, строить глазки, и всех умело отшивать, при этом даже не понимая, что отшивает. Опять же, по какой-то неясной причине. Это Сукуну успокаивает. А еще всегда терпеливый и невозмутимый Мегуми отлично умеет объяснять так, что даже до непроходимого идиота вроде Юджи дойдет – а сдержанная похвала от него всегда мотивирует лучше чего-либо другого. Они столько раз занимались уроками вместе, так что Сукуна прекрасно об этом знает. И, возможно – только возможно – иногда он делал вид, будто чего-то не понимает, просто чтобы Мегуми ему объяснил этим своим спокойным вдумчивым голосом… Уф. Неважно. Суть в том, что прямо сейчас Сукуна видит подтверждение этому, видит, как их однокурсникам помогают терпеливые и понятные объяснение Мегуми, как их воодушевляет его сдержанная похвала – чему совершенно, ни единой секунды не удивляется, конечно же. Краем глаза Сукуна замечает, что в этот момент и Годжо тоже за Мегуми следит; на губах у него вместо обычной широкой и яркой ухмылки – короткая гордая улыбка. Сукуна хмыкает. И возвращает внимание Мегуми. Мегуми, который как раз подходит к Юджи. На лице Юджи тут же – широкая, сияющая, радостная улыбка. Непроницаемый взгляд Мегуми тут же – ощутимо, явственно теплеет. Сукуна тут же – скрипит зубами и наконец отводит взгляд. Его настроение, которое из мрачного изрядно скакнуло вверх в тот момент, когда он Мегуми здесь увидел – вдруг опять во что-то мрачное проваливается. Это тупо. Это бессмысленно. Нет же ни единой гребаной причины – просто то, как глаза Мегуми тут же потеплели при взгляде на Юджи, просто то, как они теперь с дружеской легкостью общается, просто ничего же, сука, нового… А Сукуна все равно мрачнеет. Еблан. Но зато он наконец вспоминает, что сюда не просто так пришел – и пора бы уже самому хоть попытаться вызвать патронуса. У некоторых, вон, вырывающиеся из волшебных палочек серебристые дымки уже стали напоминать силуэты – пусть никому вызвать патронуса пока еще и не удалось. Ну, кроме Мегуми и Годжо, естественно. А Сукуна вот даже попыток до сих пор не предпринимал. Бля. Пытаясь прогнать странный прилив раздражения и злости, вызванный дружеской идиллией, воцарившейся между Мегуми и Юджи – он медленно выдыхает. Очень старательно смотрит в противоположную от Мегуми сторону. Пробует сосредоточиться и закапывается в собственную голову, чтобы найти подходящее воспоминание – как там Годжо говорил, когда объяснял теорию? Что-то по-настоящему счастливое, вызывающее тепло и способное бороться с тьмой? Последнее заставляет Сукуну фыркнуть – вот если бы Мегуми теорию объяснял, точно обошелся бы без такой пафосной ерунды… Так, стоп! Он ведь пытается сосредоточиться, начать наконец гребаное заклинание практиковать, черт возьми – почему мысли опять к Мегуми возвращаются?! Вот же… Но ладно уж. Ладно. Медленный выдох – глубокий вдох. Что-то счастливое, значит, да? Что-то достаточно сильное и светлое, чтобы этой силы хватило для патронуса, верно? Хм… После этого Сукуна честно пытается что-то отыскать, в голову свою гребаную закапывается – но очень быстро осознает, что его мысли снова, и снова, и снова возвращаются к одному лишь Мегуми. К их первому совместно выигранному матчу. К первой улыбке, которую Мегуми подарил Сукуне. К их первому разговору, который прошел без ссор. К тому разу, когда Мегуми заснул у него на плече. К приливу восторга и адреналина, который ощущает, когда они с Мегуми вместе летают. Как бы Сукуна ни пытался зацепиться за что-то еще, отыскать что-нибудь, может, до Хогвартса, может, связанное с родителями или с засранцем-братцем… да хоть единственное гребаное воспоминание! – в его голове один сплошной Мегуми, Мегуми, Мегуми. Сукуна скрипит зубами. Черт! В это время он продолжает очень, очень старательно на Мегуми не смотреть – но все равно краем глаза замечает, что тот уже отходит от Юджи. И что-то внутри отпускает. Давление на внутренности снижается. Остатки непонятной злости улетучиваются окончательно. Только когда дышать становится немного легче – Сукуна наконец понимает, с каким трудом давался каждым вдох до этого. Но он все еще старательно на Мегуми не смотрит. Очень, очень старательно. …а краем глаза все равно непроизвольно продолжает за ним следить, замечает, как Мегуми все также ходит от одного студента к другому, что-то им объясняет, сдержанно приободряет. И полностью отвлечься от него вообще, никак, совершенно не выходит. Особенно учитывая, что все попытки Сукуны отыскать в собственной голове какое-то подходящее воспоминание снова и снова приводят его к одному лишь Мегуми. Спрашивается – и вот какого хуя, а? Ну серьезно! И потому что Сукуна стоял в самом отдалении от остальной толпы – а Мегуми планомерно шел от одного студента к другому, никому не отдавая предпочтений, – так выходит, что до него Мегуми добирается одним из последних. Конечно, хоть Сукуна на него и не смотрит – очень, очень старательно, ага, – он, безусловно, замечает, как Мегуми оказывается к нему все ближе и ближе. Отлавливает тот момент, когда Мегуми начинает целенаправленно двигаться к нему. Наконец-то, черт возьми. И Сукуна заставляет себя ровно дышать, заставляет себя оставаться собранным и спокойным… хотя какая там собранность, ебаный нахуй. Какое там гребаное спокойствие. Притворяться, будто на Мегуми не смотрит, уже больше нихрена не выходит. Так что за его приближением Сукуна наблюдает, ощущая, как дурное, отчего-то принявшееся оголтело колотиться в ребра сердце проваливается куда-то в бездну. Собранно и спокойно проваливается, ага, хули там. Но моментально, стоит Мегуми рядом оказаться, стоит их взглядам встретиться. Это сердце подлетает – и въебывается куда-то в кадык. Бля. Остановившись совсем близко, Мегуми вздергивает бровь и со странным, завораживающим блеском в глазах интересуется: – Ну как успехи? В ответ Сукуна фыркает – настолько максимально равнодушно и, сука, спокойно-собранно, насколько может. Дергает плечом. – Сплошное бесформенное серебряное дерьмо. Немножко пиздеж. Совсем чуть-чуть. Но не может же он признать он до сих пор даже не пытался патронуса вызвать, потому что большую часть прошедшего времени был слишком занят наблюдением за Мегуми – а остаток этого времени пытался выбросить его из своей головы и отыскать хотя бы одно хоть сколько-то счастливое воспоминание, с ним не связанное? Бля, это даже в голове Сукуны звучит жалко и пиздецово! Тем более, что он уверен – попытайся все же патронуса вызвать, именно бесформенное серебряное дерьмо у него и вышло бы и его попытки все равно оказались бы какой-то херней! Да, признавать такое тоже жалко и пиздецово – но тут уж из двух долбаных зол, хули. Блеск в глазах Мегуми тут же приглушается. Он чуть хмурится. – Я думал, ты будешь одним из первых, кто сможет вызвать патронуса, и моя помощь тебе вряд ли понадобится, – говорит Мегуми, не звуча обвиняющим или осуждающим – лишь привычно спокойным и совсем немного недоумевающим. А Сукуна моргает. Осознает. Ох. Тот факт, что Мегуми так верил в него – это… это разочаровывает. Не в нем разочаровывает, конечно же – только в самом себе. Потому что Сукуна его ожиданий нихуя не оправдал. Даже не попытался оправдать, если уж на то пошло, все это время страдая какой-то херней. В глотку будто кто-то лимон выдавить пытается – и, видимо, выражение лица у него становится соответствующим, потому что взгляд Мегуми едва уловимо смягчается. Он добавляет: – На самом деле, в случае с этим заклинанием далеко не все зависит от таланта, умений или даже трудолюбия. – Это ты меня сейчас так утешить пытаешься? – хмыкает Сукуна, ощущая горечь при мысли о том, что Мегуми его жалеет – хотя так-то это совсем на него не похоже, конечно, утешать из жалости или что-то в таком духе. Да, он может посочувствовать, может поддержать в своем, сдержанном, но искреннем и невероятно важном стиле, может быть понимающим – но ложь-во-благо-и-прочая-херня? Для подобной хуйни Мегуми слишком честный – а Сукуна всегда так пиздецки его честность ценил. Но гребаная мысль все равно мелькает, чтоб ее. Тем временем Мегуми уже лишь привычно невозмутимо отвечает: – Я хочу сказать, что многое зависит от того, какой была жизнь человека. Некоторым талантливым волшебникам просто не удается отыскать достаточно сильного счастливого воспоминания для вызова патронуса. – Но у тебя-то вот проблем нет, – бросает Сукуна ответное, вздергивая бровь, вспоминая мощь патронуса Мегуми и легкость, с которой тот его вызвал. И тут же вновь ощущает заслуженный восторг перед Мегуми, который проделывает такие штуки с абсолютно невозмутимым лицом, будто в них нет абсолютно ничего особенного – тогда как особенного в них просто дохрена. – Твой волк охуенный, – не удержавшись, искренне признает Сукуна – и понимает, что оно того стоило, когда у Мегуми чуть дергаются уголки губ, а взгляд немного теплеет. – Я рад, если ты так считаешь. Спасибо, – отвечает он, но в привычно ровных интонациях голоса звучит что-то мягкое, отчего сердце Сукуны, только чуть притихнувшее – опять в ребра въебывается всей мощью, сволочь такая. А Мегуми – потому что он Мегуми, – тем временем уже отмахивается, просто фыркнув: – Но в этом нет ничего особенного, если растешь под опекой профессора Годжо. И Сукуна едва удерживается от того, чтобы закатить глаза – ну конечно же, ничего особенного, как всегда; однажды Мегуми взлетит безо всякой метлы, отрастит себе крылья без всякой магии – и продолжил твердить, что в этом нет ничего, сука, особенного. Вот же упрямый, не умеющий ценить себя и признавать свои заслуги придурок, а! Но также мимо внимания Сукуны не проходит то, как на имени Годжо в голосе Мегуми появляется что-то среднее между раздражением и нежностью – у него все хуже и хуже выходит притворяться, будто они совсем не почти семья, не почти родитель и ребенок, а просто учитель и ученик. Ну, или, может, все хуже и хуже у него выходит притворяться только перед Сукуной, может, он осознанно все меньше и меньше притворяться пытается. Последняя мысль отдает теплом. Пока Сукуна обдумывает, стоит ли задать вопрос или это уже слишком и нехуй совать свой гребаный нос, куда нихуя не приглашали – Мегуми вдруг отвечает и начинает рассказывать сам: – Он научил меня вызывать патронуса еще до поступления в Хогвартс. Говорил – я буду самым крутым первокурсником, когда-либо переступавшим порог этой школы. И неважно, что я переступил его еще задолго до первого курса. И Сукуна вновь лишь моргает. Вновь осознает – пытается осознать. …до поступления в Хогвартс. Это… вау. Вау – и в то же время не удивляет, ага. Хотя подобрать слов Сукуна не может, видимо, его восторг опять отражается на лице – он и не пытается его удержать, чего уж там, – потому что Мегуми закатывает глаза, вот только вновь уголки его губ чуть дергаются. – Опять же – ничего особенного, если имеешь дело с профессором Годжо с самого детства. Ага. Ну да. Ничего, блядь, особенного. Ну кто бы сомневался, что именно так Мегуми и скажет вновь, что он и впрямь, на полном серьезе так считает – в очередной чертов раз. Недооценивать себя – как его персональное гребаное хобби. Черт. Слышится чей-то счастливый визг – кажется, кому-то удалось вызвать патронуса, и это могло очень даже быть поводом для того, чтобы помрачнеть и отвесить себе ментального пинка. Вот, кто-то уже патронуса вызвал – а Сукуна еще даже не пытался!.. Но прямо сейчас как-то слишком похуй, разве что где-то по краю сознания новая информация проходится – он слишком занят своим восторгом перед Мегуми, целиком и полностью на нем сконцентрировавшись. Надеясь, что его восторг не слишком очевидный – но не особенно на это рассчитывая… Да пиздеж. Свой восторг Сукуна все еще не пытается скрыть. В этот раз ему не удается удержаться от вопроса, не удается даже вовремя задуматься о том, не слишком ли будет такое спрашивать. Слова изо рта вырываются прежде, чем Сукуна это осознает. – Что это было? То есть, какое воспоминание помогло в первый раз с вызовом патрону… – сипло начинает он – но обрывает себя на полуслове, поморщившись, когда наконец осознает. Когда наконец доходит, что несет вообще. Это ж личное, бля! Очевидно! Как-то по-еблански такое спрашивать. Тем более, что Мегуми не из тех, кто вот так легко душу открывает и подобным делится – он в принципе склонен эмоции свои скрывать, глубоко внутрь себя прятать. А тут – что-то настолько личное и важное. Ну черт. Жалея, что не успел остановить себя еще до того, как вообще заговорил – что за придурок, а! – Сукуна тут же быстро, виновато исправляется: – Ты можешь не говорить, если не хочешь. Но задумчиво смотрящий куда-то в пространство Мегуми, кажется, последней его реплики даже не слышит. Какое-то время он молчит – и Сукуна уже думает, что ответа не получит, что, бля, более чем логично… Как Мегуми вдруг все также задумчиво произносит: – На самом деле, в тот момент, когда все случилось, я даже не думал, что это воспоминание станет счастливым, – слышится его спокойный, ровный голос, а Сукуна замирает, дышать почти перестает, обращаясь в один сплошной слух и осознавая, что Мегуми и впрямь, кажется, готов поделиться с ним чем-то таким важным и личным. Осознавая, насколько это огромный уровень доверия для него. Доверия, которое Сукуна, может, нихуя не заслужил – но… Но пиздецки, пиздецки его ценит и им дорожит. – То есть, – хмыкнув, продолжает тем временем Мегуми. – Какой-то подозрительный, щерящийся мужик вдруг пришел ко мне – и сказал, что я волшебник. Первой моей мыслью было, что этот мужик сумасшедший и от него надо побыстрее валить, – и он коротко фыркает, его вновь сфокусировавшийся, потеплевший взгляд возвращается к Сукуне. – Но потом, спустя годы… Да, это воспоминание определенно счастливое. Странное – но счастливое. Моя первая встреча с Сато… с профессором Годжо, – тут же быстро и привычно исправляется Мегуми, но отчетливое тепло из своих глаз прогнать не пытается. – День, когда я узнал, что магия существует, а сам я – волшебник. И именно это воспоминание помогло мне вызвать моего первого патронуса. А затем взгляд его становится внимательнее и пронзительнее, он смотрит на Сукуну так, будто может видеть его до самых костей, до самого мрачного, спрятанного внутри него коридора – это могло бы быть страшно, если бы речь шла о ком-то другом. Но, когда это Мегуми? С ним совсем не страшно. И без того Сукуне иногда кажется, что тот знает его лучше, чем он знает самого себя – и эта мысль совсем не пугает, лишь греет. Так уж вышло, что Мегуми он доверяет уж точно больше, чем кому-либо еще. Больше, чем самому себе. Поэтому Сукуна совсем не против, чтобы Мегуми знал о нем все, что только захочет знать. И лишь где-то внутри вдруг царапается что-то тревожное, какая-то мысль о том, что, может быть, все же есть что-то такое, чего Сукуна не захотел бы ему рассказать, что-то важное, что-то ценное, что-то прекрасное и вместе с тем страшное. Что-то, что Сукуна еще сам не осознал… …но он моргает – и тут же от этого отмахивается. Ну, ерунда ведь какая-то. И все же вдруг появляется потребность взгляд от пронзительных глаз напротив отвести – что Сукуна делать отказывается. Отказывается, продолжая немного зачарованно в эти глаза смотреть. Тем временем Мегуми уже произносит спокойно: – Так что ты можешь найти нужное тебе воспоминание там, где совсем этого не ждешь. – А сейчас? – вновь вырывается из Сукуна непроизвольное, пока он продолжает, и продолжает, и продолжает в яркие и внимательные глаза напротив проваливаться. – Что помогает тебе сейчас? Но на этот раз Мегуми смотрит на него секунду-другую каким-то странным, нечитаемым взглядом; взглядом, в котором, кажется, скрывается что-то невероятно важное, ценное, что-то, чего Сукуна не может прочитать, осознать – но от чего также не может глаз оторвать. А затем Мегуми вдруг лишь коротко ухмыляется, бросая: – Все-то тебе нужно знать. И все-таки он до сих пор не выглядит раздраженным или разозленным этим излишним любопытством, только в глазах его вновь появляется завораживающий блеск, от которого Сукуна не способен был бы – да и не захотел бы – отвести взгляд, даже если бы от этого зависела его гребаная жизнь. Кажется, это немного пиздец – но Сукуна слишком отвлечен на Мегуми, чтобы попытаться сейчас осознать, насколько пиздец. Ну да и похуй. Похуй. Прежде, чем уйти – Мегуми опять серьезнеет и вдруг твердо, уверенно произносит: – Я уверен, что у тебя получится. Хотя, возможно, для этого придется покопаться в голове и признать то, чего признавать не хочется. Как было со мной. Но речь ведь о счастливом воспоминании, так что ты вряд ли пожалеешь. Я вот не пожалел, – чуть дергает он уголком губ напоследок, едва уловимо смягчаясь. Хотя одновременно с этим совсем немного, как-то светло грустнеет. Почему-то Сукуне кажется, что эта грусть связана не с тем воспоминанием, которое помогло ему вызвать первого патронуса и о котором Мегуми без проблем тепло рассказал. А с тем, которое помогает ему сейчас. И о котором говорить он отказался. Тем временем Мегуми уже разворачивается – и наконец уходит к другому студенту. Глядя в его удаляющуюся спину, наблюдая за тем, как он останавливается и принимается что-то терпеливо объяснять семикурснику-гриффиндорцу – Сукуна медленно выдыхает. Заново находит связь с реальностью. Наконец принимается по-настоящему осознавать все, что Мегуми ему сейчас сказал. Признать то, чего признаваться не хочется, да? Когда Сукуне наконец удается оторвать от Мегуми взгляд – как же это все-таки пиздецки сложно, – он чуть хмурится. И отступает еще дальше от остальной толпы. Прикрывает глаза. Проваливается в собственную голову. Позволяет всем тем воспоминаниями, с Мегуми связанными, которые так старался отогнать – свободно затопить свое сознание. Мегуми хмурится. Мегуми рычит. Мегуми смеется. Мегуми улыбается. Мегуми подпускает Сукуну к себе все ближе, и ближе, и ближе. Их совместные тренировки, их полеты на метлах над квиддичным полем, их улыбки, их смех, их дружеские соревнования и разделенный на двоих адреналин, их пересекающиеся в воздухе взгляды и яркий блеск пронзительных, мощных глаз. Их сыгранные вместе квиддичные матчи и их победы – хотя Сукуна квиддич терпеть не мог до Мегуми, о чем самому Мегуми не нужно знать. Хотя Сукуна даже не представлял до Мегуми, что честно побеждать действительно так приятно. Но он подозревает – он уверен. Без Мегуми, без того, как ярко искрят после победы его глаза – это и близко так приятно не было бы. Их вечера в библиотеке, их разделенная на двоих уютная тишина, темноволосая макушка Мегуми, склонившаяся над учениками, задумчивая острота скул Мегуми, тихий уверенный голос Мегуми, что-то объясняющий, вновь Мегуми, Мегуми, Мегуми. Хотя Сукуна библиотеку за милю обходил до Мегуми. О чем самому Мегуми, конечно же. Не нужно. Знать. Все те разы, когда Сукуна таскался по Хогвартсу в поисках Мегуми, потому что к этому его к этому припахал Годжо – что сам Сукуна вполне мог бы проигнорировать. Но – никогда не игнорировал. Никогда. И Сукуна всегда Мегуми находил – в хаффлпафской гостиной у Юджи, в гриффиндорской гостиной у Кугисаки, в библиотеке, на квиддичном поле, на Астрономической башне, у Черного озера, в десятках, может быть, даже сотнях прочих уголков Хогвартса. Мегуми же, в свою очередь, мог бы игнорировать появления Сукуны. Но – никогда не игнорировал. Никогда. И даже в то время, когда терпеть друг друга не могли… ну, когда Мегуми терпеть Сукуну не мог, а сам Сукуна только делал вид, будто это взаимно – после перепалки Мегуми все равно с ним шел. Сукуна ощущает, как уголки губ дергаются. Как грудную клетку затапливает пусть немного болезненным – но теплом. Светом. Мягкостью. Гребаной нежностью. До Мегуми… До Мегуми Сукуна и не уверен, было ли в его жизни тепло, был настоящий свет. Им с Юджи досталось не то чтобы простое детство – так что… Но даже если бы. Если бы. Если бы все детство Сукуны, если бы вся его жизнь за пределами Мегуми была простой и светлой – он все равно уверен, что сознание именно за Мегуми цеплялось бы. Что ничего счастливее, чем время, с Мегуми проведенное – в его голове не отыскалось бы. И о причинах этого Сукуна не будет сейчас думать. Блядь. Прямо сейчас он почти уверен, что почти любое их этих воспоминаний – кроме первых курсов, когда они часто ссорились, потому что Сукуна вел себя, как мудак – могло бы стать силой для патронуса. Даже самые крохотные, кажущиеся незначительными мелочи. Потому что с Мегуми даже крохотные мелочи, мимолетные улыбки, уют их молчания, блеск его глаз, пока они летят бок о бок на метлах и пересекаются взглядами в воздухе – невероятно важные. Ценные. Счастливые. Но затем Сукуны вспоминает также другие слова Мегуми. Слова о первом его патронусе. Слова о первой его встрече с Годжо, которая и стала силой для этого патронуса. И тогда Сукуна вдруг вспоминает это. Вспоминает мальчишку. Растрепанного, костлявого, остроскулого и совсем несвойственно ребенку серьезного, с совсем не свойственно ребенку взрослыми яркими глазищами, в которые Сукуна впервые заглянул. И впервые в жизни ощутил, как сердце спотыкается на совершенно ровном месте. С тех пор оно регулярно так спотыкается, когда он смотрит в эти глаза; с каждым годом – все летальнее и неотвратимее, а Сукуна все старательнее делает вид, что ни черта не замечает и не понимает. Ну, подумаешь, сердце барахлит. Бывает. И вообще, на Мегуми, наверное, у всех такая реакция – и попробуй пойти, эта мысль в большей степени раздражает или все ж успока… Да нихрена она не успокаивает, черт возьми! И Сукуна вспоминает, как, когда Распределяющая шляпа в тот далекий день, сем лет назад, после долгих минут раздумий наконец объявила, на какой факультет отправляет того растрепанного мальчишку. Это самое сердце окончательно с ума сошло. Сам Сукуна всегда знал, на каком факультете окажется – если насчет Юджи у него еще были сомнения, Хаффлпафф или все же, с меньшей вероятностью, но Гриффиндор, слабоумие-и-отвага и все такое. То насчет себя сомнений не было никогда. И когда он узнал, на какой факультет попал этот мальчишка, Фу-ши-гу-ро-Ме-гу-ми; когда после всех этих долгих минут ожидания, пока Сукуна почти не дышал, чтобы не пропустить решение Распределяющей шляпы – наконец его услышал. То почему-то. Почему-то. почему-то почему-то почему-то Ощутил себя самым счастливым мальчишкой в мире. Тогда Сукуна еще не знал, что пройдут годы прежде, чем ему удастся хоть немного своего внутреннего мудака присмиреть и к этому мальчишке подступиться. Тогда Сукуна еще не понимал целиком и полностью, насколько же пиздецки ему повезло – это сейчас он понимает, что, окажись Мегуми на другом факультете, и, может быть, вовсе не осталось бы шанса толком его узнать, а уж тем более подружиться… И эта мысль так пиздецки ужасает. Но в тот день Сукуна, мелкий, тупой, совсем зеленый придурок, глядящий на этого остроскулого, серьезного мальчишку с яркими пронзительными глазами, отправляющегося к слизеринскому столу – просто был счастлив. Хотя тогда не осознавал еще, что именно ощущает – зато осознает сейчас. И он вспоминает это чувство. И он цепляется за это чувство, позволяет ему свобдно затопить себя от дна и до самого края – и далеко за этот край. И он открывает глаза. – Экспекто патронум! Уже знакомая серебряная дымка впервые вырывается из его собственной волшебной палочки – и тут же начинает приобретать очертания. В первую секунду Сукуна ощущает моментальный восторг. Да! Кажется, у него получилось! С другой стороны – у него обязано было получится, как иначе-то?! Но патронус очень быстро обретает форму, очень быстро становится узнаваем – и восторг так же быстро начинает вытеснять холодом, когда Сукуна медленно осознает, что именно видит. Он физически ощущает, как собственная улыбка – и когда только успел начать улыбаться? – постепенно стекает с губ. Потому что Сукуна тут же, сходу узнает форму своего патронуса. Совсем недавно такой же видел. Абсолютно такой же. Вплоть до каждой гребаной детали. Он пытается сглотнуть вдруг застрявший поперек глотки булыжник. На самом деле, Сукуна читал о таком – и он знает, что здесь есть два варианта. Вариант первый – одинаковые патронусы у двух разных людей могут быть, если они кто-то вроде родственных душ. Четкого определения нет – просто подходят друг другу, совпадают своими неровными краями, как две части пазла, и тогда эти патронусы называются парными. Было бы круто, – сипло шепчет голос на краю сознания. Да, было бы. Определенно было бы – и в такой ситуации восторг Сукуны прямо сейчас, пожалуй, лишь усилился бы стократно, пусть он и бы и изрядно охуел. По-хорошему охуел. Но. Чертово «но». В таком случае патронусы никогда не бывают полностью идентичны, они должны отличаться – полом, просто в чем-то внешним видом, размером, какими-то особенностями, мелочами, деталями, еще чем… они похожи, да, очень похожи, это одни и те же животные – но они не идентичны. Патронус же Сукуны… Это точная копия патронуса Мегуми. Вплоть до гребаной отметины на лбу. И здесь уже речь заходит о втором варианте. Потому что патронус человека принимает абсолютно идентичную форму чьего-то чужого патронуса в случае каких-то сильных, стрессовых, ломающих эмоций и событий, с владельцем этого патронуса связанных. Например, влюбленность. Безответная влюбленность. Уверенность в этой безответности. Гребаное разбитое, чтоб его, сердце. Сукуне приходится отступить на шаг-другой и схватиться за стену, когда ноги вдруг совершенно несвойственно ему подламываются. Блядь. Это. Это… …это то, что он уже давно должен был понять сам, на самом деле – но бежал от этого понимания так быстро и так долго, как только мог. Вот только теперь бежать уже некуда. Сукуна сам себя в угол загнал. Буквально в том числе. Он ни секунды не сомневается в том, что именно его собственный патронус – копия патронуса Мегуми. Потому что этот волк, спокойный, сильный, с умными глазами и острыми, но скрытыми в пасти клыками – настолько явно является отражением Мегуми, что не остается ни единого сомнения, кому этот патронус принадлежит. Да и вообще – Сукуна просто. Не сомневается. А значит… Значит, остается один вариант – он вляпался. Так пиздецки, пиздецки вляпался, и, вероятно, уже очень давно, просто отказывался понимать, осознавать. Гребаный трус. А еще – на самом деле Сукуна не знает, какая настоящая форма его патронуса. И, может быть, никогда не узнает. И, может быть, не хочет знать – потому что он, кажется, всем нутром настолько Мегуми принадлежит, что даже собственного патронус обрел форму его патронуса. И, может быть. Может быть. Он совсем не хочет абсолютно ничего с этим делать. Рука вновь непроизвольно к волку тянется – и, несмотря на всю боль, весь ужас, всю панику, несмотря на то что Сукуна ощущает себя разрушенным от осознания того, что, черт возьми, давно должен был осознать… Где-то глубоко внутри него, бок о бок с болью и ужасом – вновь вспыхивает восторг, вспыхивает благоговение. Этот волк – часть Мегуми. Но вырвался он из волшебной палочки Сукуны, и, может быть, это максимум, который Сукуна сможет когда-либо получить. Может быть, это форма болезненного, страшного – но все же утешения для тех, которые безответно влюбленные, которые с разбитым гребаным сердцем, ага. Возможность хотя бы так получить часть кого, кто никогда не будет им принадлежать – кому никогда не смогут принадлежать они сами, как бы сильно этого ни хотели. Возможность хотя бы так, изредка, видеть их рядом с собой – отражением их сути. Возможность хотя бы так показать, кому они все же принадлежат, пусть этому человеку и ненужные; кто пророс в них корнями, кем они до самого края заполнены. Смотри, вся моя собственная суть – это ты. Один ты. Ты. Ты. Возможность получить серебристого друга, тихо и утешительно сидящего рядом тенью самого важного, дорогого человека в моменты особенного мощного внутреннего разлома. Сердце – то самое, разбитое, Мегуми принадлежащее и ему ненужное. Сжимается страшно, больно. И. Немного. Благоговейно. Рука Сукуны так и застывает, не дотянувшись к макушке волка. Потому что собственный взгляд уже против воли привычно выхватывает из толпы знакомую темноволосую макушку – Мегуми не смотрит на него, объясняя что-то какому-то хаффпаффцу. И холод внутри, и ужас, и боль, и восторг, и благоговение. Тут же сменяются накатившей паникой. Мегуми же не видел, да? Не видел, как Сукуна вызвал патронуса? Не видел, какую форму тот обрел? Если увидит – он же сразу поймет! Слишком умный, чтобы не понять, не срастить. И в ту же секунду, словно гребаная вселенная за что-то мстит Сукуне, или попросту его ненавидит, или, может быть, всего лишь над ним вовсю угорает, мразь такая – а, может быть, это просто Мегуми его взгляд почувствовал, и в любой другой ситуации эта мысль согрела бы, да и сейчас тоже греет, несмотря ни на что… Но голова Мегуми вдруг начинает поворачиваться в его сторону. И Сукуна моментально взмахивает волшебной палочкой, спешно заставляет свой патронус исчезнуть; к тому моменту, когда Мегуми смотрит на него – остается лишь серебряная дымка. Блядь. Успел. Успел, сука. Но облегчения это нихрена не приносит. Их взгляды пересекаются – и дыхание Сукуны моментально перехватывает, и сердце Сукуны тут же въебывается в ребра, и у Сукуны в ту же секунду переворот мира, и разъеб гребаных вселенный, и весь космос в ярких и пронзительных глазах напротив. Черт. черт черт черт И как только он мог не догадаться? И как не понял? Ведь это же всегда был Мегуми – один только Мегуми. Только на него одного Сукуна так реагировал, только из-за него одного так сходило с ума дурное сердце, только от него одного так перехватывало дыхание. Только от него одного невозможно было взгляд отвести. Только от его глаз, ярких, пронзительных, кроющих… так мощно и тотально, собственно, крыло. А тем временем брови Мегуми сходятся к переносице, в ярких, обычно непроницаемых глазах появляется беспокойство – вероятно, паника Сукуны отразилась на его лице. И обычно бывало так сложно, что почти невозможно взгляд от этих глаз отвести – и сейчас это все еще пиздецки сложно, и сейчас это все еще почти невозможно… но Сукуна все же отворачивается, попросту прячется от глаз Мегуми. Потому что это… слишком. Не сейчас. Он не сможет. Не вывезет. Ему нужно время, чтобы выдохнуть. Ему нужно время, чтобы осознать. Ему нужно время, чтобы… чтобы не сломаться, блядь. Сейчас Сукуна попросту не в состоянии в глаза Мегуми смотреть. Хотя обычно так сложно, наоборот, от них взгляд отвести. И все еще, все еще – сложно, но… Черт. Он должен был давно уже все осознать, верно? Но в эти самые секунды Сукуна слишком боится и того, что все же сломается, в эти пронзительные, прекрасные – черт черт черт – глаза заглянув. И того, что Мегуми, слишком проницательный, слишком внимательный, может в собственных глазах Сукуны увидеть абсолютно все. Еще недавно он думал, что совсем не против, если Мегуми будет знать о нем абсолютно все – и только сейчас осознает, какая именно мысль царапнула тревожным… …может, все же есть кое-что, что ты предпочел бы от него утаить, Рёмен Сукуна. Вот же пиздец! Так что, выскользнув из своего угла, где никто не обращал на него внимания – Сукуна пытается незамеченным добраться к двери. Вот только нихуя у него, конечно же, не получается. Вот только путь ему вдруг преграждает как-то успевший пробиться сквозь толпу Мегуми. А Сукуна словно в невидимую стену врезается, когда происходит именно то, чего так пытался избежать – когда вновь встречается с ним взглядом. Хмурая складка между бровей Мегуми стала еще глубже. Беспокойство в его глазах стало еще гуще. И, черт возьми, черт возьми, черт возьми, ну до чего же он красивый, сволочь, с этими своими острыми скулами, и широкими плечами, и тонкими губами, и худощавым, но крепким, сильным силуэтом, и глазами, этими чертовыми глазами, в которых Сукуна годами пропадал, в которые годами проваливался, которые сейчас затоплены беспокойством за него, Сукуну, и от этого так тепло, что страшно, и как только можно было не знать, не понимать. Как, черт возьми?! Очевидно, что Сукуна в Мегуми – по уши, по макушку, и мощнее, и тотальнее. И сам он был таким очевидным, если так задуматься, если вспомнить, как вечно за Мегуми таскался, как искал его внимания, как постоянно на него пялился, как вечно злился, видя, насколько близка их с Юджи дружба… Ревновал, да? Ревновал, черт возьми. До пиздеца ревновал. Ревновал, видя, сколько внимания Мегуми привлекает, как к нему подкатывают, как ему строят глазки – и испытывал облегчение от того сам Мегуми всего этого не замечает, что сам Мегуми всех их отшивает, даже этого не понимая. Вот только прямо сейчас Сукуна не может, не может, не может в эти гребаные прекрасные глаза сейчас смотреть – но в то же время ловит себя на том, что даже сейчас не может в них не смотреть. блядь блядь блядь – Что-то случилось? – спрашивает Мегуми все с тем же беспокойством, просочившимся в интонации его всегда ровного голоса. – Все еще не можешь вызвать патронуса? И Сукуна уже открывает рот, собираясь его догадку подтвердить – вот же оно! Мегуми сам предлагает ему удобную отмазку! …и он тут же рот захлопывает. Потому что Мегуми смотрит с такой искренней тревогой, искренне переживает за него, придурка такого непрошибаемого. И Сукуна просто… – Уже вызвал, – в результате хрипит он, потому что попросту не может Мегуми врать – тем более вот этому Мегуми, за него беспокоящемуся. Прекрасные глаза напротив тут же восхитительно загораются, беспокойство из них частично вымывается этим сиянием, а тонкие, часто сжатые в линию стали губы расплываются в короткой – но искренней, яркой улыбке. Которая прилетает Сукуне, как сектумсемпрой по сбоящему сердцу. – Здорово же! – искренне произносит Мегуми, продолжая сверкать глазами, продолжая улыбаться, продолжая Сукуну разрушать. Но даже об этом не подозревая. А в следующую секунду Мегуми подается чуть ближе; и в его взгляде вспыхивает что-то хитрое, дразнящее, там по краю радужки начинают отплясывать такие знакомые восхитительные добрые бесы. И сердце Сукуна уже грозит закончить летальным исходом здесь и сейчас, если так пойдет. Мегуми же, точно даже не представляя, что с ним, с этим гребаным сердцем, с самим Сукуной творит – тем времени уже произносит опасно-для-сердца-Сукуны-низким голосом: – Покажешь? – Эм-м… – в ответ тянет Сукуна ощущая, как внутри него тут же заново поднимается, принимается щериться паника – еще мощнее прежнего. – Я вспомнил тут, что мне нужно идти… – пытается найти он слабую отговорку – но Мегуми лишь улыбается шире. Лишь подается ближе. Изо рта Сукуны вырывается шумный выдох, когда он оказывается совсем близко – опасно, опасно, опасно для гребаного, дурного сердца близко – прежде, чем заговорщически прошептать: – Я очень хотел бы увидеть. Обещаю, что не буду дразнить, даже если там какой-нибудь соплохвост. На секунду Сукуна почти поддается. Пиздецки сложно не поддаться, когда так хочется показать, что он все же смог оправдать ожидания Мегуми, что он все же смог патронуса вызвать. Пиздецки сложно не поддаться в принципе вот такому, улыбчивому, беззлобно-поддразнивающему, сверкающему глазами Мегуми. …на самом деле – пиздецки сложно не поддаться любому Мегуми, если уж на то пошло. И – ебаный пиздец. Пиздец. Как Сукуна мог не понять раньше? Каким образом ему удавалось так долго игнорировать и в отрицание уходить? Он же настолько в Мегуми по уши! По макушку! По… Бля. И Сукуна попросту не может сопротивляться – не тогда, когда это Мегуми. Не тогда, когда есть вероятность, что Мегуми заулыбается еще шире, что глаза его прекрасные засияют еще ярче. Он даже волшебную палочку почти поднимает… Но затем отчетливо вспоминает, что именно из нее вырвется. Но затем осознает, что, на самом деле, скорее уж улыбка соскользнет с губ Мегуми, а сияние погаснет в его глазах, как только он увидит патронус Сукуны, как только он осознает – а он точно осознает… Вот дерьмо! Очевидно, Мегуми решил, что проблема Сукуны в том, какую именно форму принял его патронус – и не то чтобы он не прав. Но в то же время – на противоположном полюсе от верного ответа. Внутри страшной, изъедающей смесью мешаются паника, ужас и боль; оглушительный страх того, что Мегуми поморщится в отвращении, посмотрит с презрением, как только увидит, как только поймет… Часть Сукуны – рациональная и здравомыслящая, та, которая знает Мегуми – понимает. Даже если он… даже если он не ответит на чувства Сукуны – а у Сукуны ведь и правда к нему гребаные чувства, пиздецки мощные, до сменившегося патронуса гребаные чувства, блядь-блядь-блядь, – все же Мегуми никогда не поморщится в отвращении, никогда не посмотрит с презрением из-за такого. Напротив – он, вероятно, попытается ответить максимально тактично, вежливо и мягко. Попытается максимально тактично, вежливо и мягко Сукуну отшить… И в этот самый момент кажется, что так – еще хуже. Еще разрушительнее. Что лучше уж посмотрел бы с ненавистью, врезал бы, зарычал бы – чтобы разрушить Сукуну вот так, сразу, в считанные секунды. Чтобы ему не пришлось провалиться в гребаную агонию. И – Сукуна не может. Просто не может. Нихрена не готов к этому сейчас. Сам-то лишь считанные минуты назад осознал, сам-то едва вывозит – нихуя не вывозит – всю эту смесь паники-ужаса-боли, что плещется и все нарастает, нарастает внутри. Он не выдержит сейчас реакцию Мегуми на свой патронус. На свои… гребаные чувства. Не выдержит. Так что, заставляя себя внутренне встряхнуться, хоть немного прийти в себя – Сукуна от Мегуми отшатывается, потому от его близости в голове мутнеет, потому что от его близости сердце сбоит, и мозг сбоит, и гребаный мир сбоит. А затем прежде, чем успевает осознать, как хуя несет; прежде чем себя остановить. Будто со стороны Сукуна слышит, как из собственного рта вырывается: – Отъебись, Фушигуро. И одновременно с этим внутри поднимается ярость, искусственная, фальшивая, заставляющая оскал расползтись на его губах, заставляющая его голос прозвучать ядовитым рычанием. Та самая ярость, которая всегда была самым надежным способом спрятаться для Сукуны – спрятаться от самого себя, спрятаться от эмоций, к которым он не был готов, спрятаться, спрятаться. И так долго Сукуна прикрывался этой фальшивой яростью перед Мегуми, ведя себя с ним, как мудак, потому что попросту не знал, как иначе-то – и так давно он этого не делал. Может быть, даже несколько лет – до сегодняшнего дня. Блядь. Но тут же Сукуна об этой херне жалеет, пока наблюдает, как улыбка медленно стекает с лица Мегуми. Тут же ощущает, как эта гребаная, внезапная для него самого вспышка фальшивой ярости моментально гаснет, не успев толком разгореться. И оставляя после себя пепел, ужас и вину. Искрящееся тепло в глазах Мегуми на секунду вспыхивает страшной, ужасающей болью, которая рикошетит по Сукуне так, что кажется, оставляет от его костей сплошные сколы – но тут же он берет свой взгляд под контроль и заковывает его в льды Арктики. Пока сам медленно выпрямляется. Пока спина становится идеально прямой, будто позвонки сцеплены, как стальная балка. – Я понял. Прости, что побеспокоил, – ровным, ничего не выражающим голосом, с ничего не выражающим лицом говорит Мегуми – с вековым холодом, с льдами Арктики. И как же давно Мегуми с этим холодом на Сукуну не смотрел. И как же от этого его взгляда пиздецки больно – как пиздецки, пиздецки больно от осознания того, что Сукуна только сам в появлении этого взгляда виноват. В следующую секунду Мегуми уже разворачивается, чтобы уйти. Уйти. Уйти. А Сукуна, у которого легкие, кажется, вместо воздуха забиты смесью вины и ужаса, превращая их в черные дыры – непроизвольно за ним тянется. Ему хочется вернуться назад – и переиграть все. Изменить. Так боялся все разрушить, если Мегуми увидит его патронус… Что по итогу просто повел себя, как мудак – и все равно пиздецки проебался. Хочется догнать Мегуми – и исправить. Извиниться. Объясниться… Но рука Сукуны, потянувшаяся за Мегуми – сжимается в кулак. Потому что нет у него объяснений для Мегуми. Их попросту нет. Показать ему своего патронуса Сукуна все еще не может – даже ужас при взгляде на стальную, удаляющуюся спину Мегуми не перебивает тот ужас, который он ощущает при мысли о том, чтобы прямо сейчас вновь патронуса вызвать. Так что Сукуна отворачивается. Заставляет себя отвернуться, кажется, вырывая себе наживую половину внутренностей, пока от Мегуми взгляд отводит. И наконец все же выскальзывает в коридор. На секунду он прислоняется к закрывшейся двери. Стекает по ней на пол в пустынном коридоре. Прикрывает глаза. И коротко, хрипло, разбито смеется. Черт. Что он мог бы сказать Мегуми? Как мог бы объяснить? Оказывается, я так пиздецки сильно в тебя вляпался, что мой патронус принял форму твоего патронуса – потому что даже мое подсознание знает, что это безнадежный случай и ты никогда не ответишь мне тем же? Охуеть был бы разговор, конечно! Охуеть, блядь, гребаное объяснение. Сукуне просто… Ему нужно время. Ему нужно осмыслить и смириться. Ему нужно найти силы для того, чтобы вновь заглянуть Мегуми в глаза – и не развалиться тут же на куски. И извиниться за сегодня, найдя какое-то ебаное адекватное объяснение своему мудачизму. Объяснение, которое не разрушит то хрупкое, так важно похожее на дружбу между ними, что они строили годами. Ведь это так пиздецки страшно – самое страшное, на самом деле – эту дружбу разрушить. С безответностью… безответностью того, что у него к Мегуми – справиться Сукуна сможет. Сможет, черт возьми. Заставит себя. Но справиться с потерей Мегуми? С потерей его дружбы? С потерей того прекрасного и теплого, что им удалось выстроить за последние годы? Нет. С этим Сукуна не сможет справиться – не хочет справляться. Не хочет об этом даже, черт возьми, думать. Ему просто нужно немного времени – а затем… затем он все исправит. Обязательно исправит. Но прямо сейчас исправить он нихуя не в состоянии. Так что, заставив себя отлепиться от стены и выпрямиться – Сукуна бежит. Бежит. Бежит. …хотя от себя ему больше уже нихрена не убежать.