I foolishly fell in love with a stone

Я сглупа влюбился в камень — он не насмешник, не пустобай, с виду красив, привлекает сердце, а что не отзывчив — пускай. Хотел бы, да не могу его бросить, хотя он и скуп на тепло. Так уж и быть, поступай, как знаешь, только из виду не исчезай.

Бхаи Вир Сингх

Энид прождала его почти сорок минут у школьного автобуса, и с каждой новой секундой Энид начинает нервничать всё сильнее. Приятное волнение от предвкушения свидания сменяется горьким вкусом разочарования; этот вкус оседает на кончике языка, жжёт лёгкие, будто Энид полной грудью вдохнула едкий дым. Не хочется верить, что Аякс не просто опаздывает. Что он совсем не придёт. Одна минута. Его всё ещё нет. Две минуты. Нервы Энид натягиваются до предела, она практически впадает в истерику. Сердце заполошно толкается в грудной клетке. Динамщик. Глупый-глупый-глупый... Или это она глупая? Да как он может выставлять её такой дурой? Энид искренне верила, что её симпатия взаимна, но Аякс заставил её в этом усомниться. Глупый Аякс, не понимающий намёков; милый Аякс, не представляющий, как сильно Энид тянет к нему. Грудь сжимает болезненным спазмом, и становится нечем дышать; внутри Энид начинает метаться зверь. Она бы завыла, если бы могла, выпустила наружу всё то, что выкручивает её изнутри. Никто бы в школе не заснул этой ночью, содрогаясь от воя её растоптанного сердца. Обидно, больно, унизительно. Он не пришёл, не захотел прийти, продинамил. Стрелка на часах сдвигается вперёд ещё на минуту, и всё, что Энид может – это выпустить когти и позволить клокочущей ярости выплеснуться вместе с пронзительным криком. Бок автобуса скулит и скрежещет, выпускает сноп искр под её остронаточенными когтями, из проткнутой шины со свистом выходит воздух. Энид не может сдвинуться с места, замерев взбешённой фурией и делая быстрые шумные вдохи. Её грудь горит, яростно вздымается, в голове лихорадочно бьется: не пришёл-не пришёл-не пришёл. Смотри, Энид, шепчет бледная луна равнодушно-мрачным голосом Уэнсдей, смотри, как сердце, такое открытое и горячее, увязшее в змеином клубке, дрожит загнанно и жалко, падает на землю и пачкается в пыли, почему же ты не боишься доверчиво вручать его в чужие руки? Какой же ты змей, Аякс. Ты так нравишься мне, Аякс. Мне так хотелось быть к тебе ближе. Мне так хотелось... Почему-почему-почему же ты не пришёл?.. Энид закрывает глаза и сжимает кулаки, стараясь дышать ровнее. Вечер пустеет, трескается, распадается на части от несбывшихся поцелуев, от отвергнутых нежных чувств, от несостоявшегося «вместе»; в считанные секунды становится темнее (чернее одежды и волос Уэнсдей), будто на улице разом перегорели все фонари. И единственный искрящийся луч во тьме – сама Энид – не в состоянии осветить сгустившийся мрак. Ей слишком больно. Зверь внутри Энид не высвобождается; он сворачивается в одинокий несчастный комок и скулит от отчаяния. Энид медленным движением проводит тыльной стороной руки по губам, стирая с них блеск.