Обещания волнам.

      Он пытается не плакать, когда брат не возвращается. Но он плачет. Бежит к морю, кричит в её безграничные воды, зовёт брата. А ветер, буйный, совсем потерявший разум, сносит волны, крутит ими, а волны бьют по ногам, толкают, опаляют холодом. Море злое, море, вечно вспыльчивое, то затаскивает, то отталкивает. Капли мерцают, а потом идёт дождь. И так весь намокший, Не Хуайсан плачет навзрыд, продолжая звать того, кто больше не придёт.       Море кричит с ним, бьётся об скалы недалеко, об камни, об чужие ноги, словно надеясь разрезать пополам. Бушует, рвёт, мечет, а потом, когда Не Хуайсан без сил падает на землю, шепча под нос какие-то бессвязные речи, воды успокаиваются. Ветер, словно, слушаясь моря, пропадает, лишь иногда легонько играясь с чужими тёмными волосами, и золотистой лентой. Хуайсан и не замечает, как тот уносит ленту с собой, отдавая морю.       Вода касается ног, приносит спокойствие, и лёгкость. Тревога уходит, но скорбь — нет.       Хуайсан разговаривает, но совсем не понимает с кем. Обращается к кому-то, но к кому — понятия не имеет. Разве может море его слушать?       — Ты ведь знаешь, что брат у меня плавал лучше всех? Хотя, не видел я давно людей других. Они далеко, да? За твоими бесконечными границами, может, в твоих водах. А правда ли, что затеряны там целые города? Если да, то, надеюсь, брат именно там, — он на секунду поднимает глаза к небу. — Скоро стемнеет. Мне возвращаться в дом? Зачем, правда. Там всё равно никто не ждёт.       Он рассказывает о брате. Может, даже слишком много говорит. Слишком много плачет, но уже тихо, вытирает слёзы намокшими рукавами, грубо раздирает кожу на щеках, злобно осекаясь каждый раз, когда дышать трудно из-за паники, глубоко в душе. Одиночество настигло человека, который больше всех его боялся. Трусость его была настолько ужасающей, что моментами становилось не очень понятно — что же делать дальше? Как жить? Как дышать, если делать это придётся лишь ради себя?       Одиночество разъедало душу. Никто не отвечал на его вопросы.       Ему с каждым днём становилось хуже. Тянулись, серыми, грозными тучами часы. Море, как всегда вспыльчивое, успокаивалось, взволнованными волнами встречая парня.       — Ленту потерял, — как-то говорит он, проводя пальцами сквозь длинные распущенные волосы. — Любимая была.       Море помнит его, если имеет хорошую память, если имеет память в общем. Радостный, улыбчивый, поэтичный, мягкий, нежный, нежный, нежный. Яркий.       А сейчас он даже тень собственную не напоминал. Говорил что-то, совершенно не разумное, совершенно странное, если вообще смел открывать рот. Море, если помнящее, волнуется. По ночам немного воет, боясь, когда рядом нет парня. Не Хуайсан умеет уйти из мира, смотря лишь в одну точку, и сидя у моря, возвращается лишь когда волны злобно бьют в ноги или в лицо.       В один из дней волной ему приплывает лента: красивая, дорогая, изящная. Фиолетовая. Хуайсан долго рассматривает её, проводит по нежному материалу подрагивающими пальцами, и опять плачет, обматывая её вокруг волос. Разрешает концам ленты спадать на плечи, и продолжает плакать, пока ног касаются успокаивающие тёплые воды. Море не понимает, почему он плачет, но, кажется, не собирается злиться.       — Она ведь чья-то. Кого-то, кто, скорее всего, не один. Может, этому человеку лента была так же дорога. Может, это подарил любимый человек. Разве имею я права им пользоваться? Почему, почему, почему… — шёпот переходит в еле слышные всхлипы боли и обиды. — Я тут затерян, я не могу плавать, я не умею ничего. Мне суждено здесь умереть, так почему же я не умираю?       Хуайсан до всего плохого читал стихи у моря. Убегал от брата, который просил помощи с чем-то, где нужна сила, и, сбрасывая с ног сапоги, заходил в воду. Одежды его намокали, но он радостно делал шаги вперёд. Он не боялся воды, но боялся глубины, поэтому, никогда не шёл дальше. Максимум всегда была воды по живот. И читал. Рассказывал что-то, черпал руками воду, кидая в воздух. Рисовал что-то худыми пальцами на пустом холсте водной поверхности, рассматривал самого себя в отражение, корчил рожицы, или с укором пытался понять, что же не так в его внешности. Жаловался на брата, в шутку, с детской напускной обидой, но потом радостно рассказывал о том, как брат о нём заботится. Ему было интересно, что за морем, что идёт потом, но никогда не убегал — боялся, и не хотел оставлять брата одного.       Море помнит того яркого юношу с блестящими глазами, яркими улыбками, счастливым лицом. И не хочет помнить этого серого человека, который то болтал без умолку и без смысла, то молчал часами, днями, неделями.       — Я порвал все свои блокноты со стихами.       — У меня болит в груди.       — Дома грязнее, чем у меня в голове.       Море волновалось, если Хуайсан плакал. Моментами, долгими и мучительными, парень смотрел вдаль безграничного моря, и плакал навзрыд. Его лицо краснело, глаза опухали, и он выглядел как брошенный ребёнок. От правды мало чем отличалось. Море становилось серым, словно пыталось удержать в себе злость, море бесилось, пытаясь найти причину чужих слёз. А парень просто плакал, кулаками грубо вытирая слёзы.       — Я не знаю, как жить дальше, что же мне делать. Так больно, я хочу чтобы было легко тут, — он кладёт ладонь на свою грудь. — Режет, колит, стучит, пытается дышать. Ты так же одиноко, море? — он делает несколько шагов вперёд, пока вода не доходит до его колен. — Сколько же лет ты в этом состоянии, сколько ещё будешь? Мне достаточно девятнадцати лет, чтобы пожелать скорейшей смерти. Я не смею жаловаться тебе, могущественное существо. В твоих водах столько жизней, что жить ты будешь вечность.       Это злит море. Море опять бушует, но боится навредить Хуайсану. Но вредит. Бьёт мощными волнами, то тянет вперёд, то толкает назад, и Не плачет ещё сильнее. Ему кажется. Море не может злиться на него. Море — это вода. Всего лишь.       Но иногда, ночами, у берега стоит чья-то высокая и стройная фигура. Одежды отсвечивают фиолетовым, а волосы тёмные, аккуратно собраны в высокий пучок, под светом видно, что лента, которой они собраны — золотая. Хуайсан рассматривает его издалека, однако, резкие, но изящные черты лица, были заметны и с такого расстояния. Кем бы он ни был, его присутствие не пугало. Совсем наоборот, когда он там стоял, словно, ничего и не менялось. Хуайсан садился недалеко, и либо сидел в тишине, либо же просто разговаривал, как делал до этого.       Ему становилось спокойно. Он мог и заснуть у моря, а потом просыпался у себя в постели. В доме было убрано, а верхние одежды аккуратно сложены.       А потом, когда незнакомец пропал, а море стало бушевать как не в себе, ещё сильнее, чем до того — Не Хуайсану стало ещё паршивее. Он ни плакал, ни разговаривал. Он даже в окно не смотрел, да и из дома не выходил.       В один из дней в голову что-то ударило, и он выбежал из дома. Море, бушующее, злое, громкое, не сразу заметило его. Парень бежал прямо к нему, не разбирая ни ног, ни земли. Вода впервые доходила ему по грудь. Но дышать стало почему-то легко. Страх не сковывал его тело.       И когда море заметило присутствие в своих водах Не Хуайсана — попыталось оттолкнуть. Волны грозно поднялись над его головой, собираясь выталкивать, но Хуайсан сделал ещё один шаг, и провалился под воду. Резкий выпад вниз заставило сердце упасть вместе с телом. Он зажмурил глаза. Вот сейчас стало страшно. Но даже под водой он почувствовал спокойствие.       Море плачет?       «Прости, прости, прости», — бьётся в голове ужасающей виной. Хуайсан не хотел, Хуайсан не имел выбора. Он медленно протягивает руки, касаясь атласной ленты в волосах, и зажмуривает глаза сильнее. Перед кем он извиняется? Перед кем? Почему он чувствует себя виноватым, хотя в жизни никого не осталось?       «Не должен был, я не должен был… Но так больно, как исправить ещё?» — он жалеет обо всём. Ему больно, тошно, тяжело, и ещё раз больно.       И когда лёгкие наполняет вода, когда та же вода давит на грудь, он чувствует чужие руки на талии, но ничего не успевает сделать — разум мутнеет, а в душе — тяжесть сожаления и мольбы о прощении.       Он резко кашляет, открывая глаза. Напротив — две тучи, взволнованные глаза цвета стали. Руки незнакомца лежат на его щеках, немного сжимая, то ли от напряжения, то ли для чего-то другого. Боль в сердце немного отошла. Но вместо неё в душе новая дыра — необъяснимое сожаление.       Хуайсан привстаёт на локтях, рассматривая парня напротив. Эти изящные, слишком резкие и острые черты лица, напоминают ему о ком-то, кого он знает, знает давно, и душа его тянется к этому знакомому лицу, знакомому запаху. У него белая, совсем бледная, почти прозрачная кожа, красивые фиолетовые одежды из той же ткани, что и лента в волосах Не.       И ему кажется, что он чувствует лишь спокойствие, лишь вину перед ним, потому что он не хочет создавать хоть какое-то впечатление: кажется, оно давно создано.       Помогает сесть ему, ничего не говорит, лишь смотрит своими выразительными глазами в чужие золотые помутнённые. Хуайсан же смотрит на море, тихо, но встревожено бьющему волнами за спиной незнакомца. Со стороны моря дует ветер, и колышет ленту в чужих тёмных волосах, туго завязанных пучком на голове. Лента Хуайсана.       — Извини, — шепчет он, смотря прямо в чужие глаза. — Я не подумал. Незнакомец раскрывает рот, чтобы что-то сказать, брови хмурятся, он готов кричать, но резко успокаивается. Зато море за его спиной начинает бушевать.       — Мои воды никогда не станут для тебя смертью, Не Хуайсан, даже не пытайся, — чужой могущественный голос так знаком, казалось, он слышал его почти каждый день. Может, море ему отвечало, но он скидывал всё на помутнения рассудка? — Не смей, слышишь? Не смей!       И Хуайсан опять плачет, резко падая в чужие объятия. Шепчет извинения, задыхается собственными слезами, и после огромного количества извинений, он начинает благодарить. Цепляется худыми и нежными пальцами за фиолетовые одежды, громко вздыхает. Кажется, он произносит чьё-то имя. Кажется, это имя ему знакомо давно.       — Извини, извини, извини, — Хуайсан чуть ли не ломает свои кости от напряжения, пока обнимает, и чувствует, как ладони легко ложатся на талию, чувствует холодные, но приятные волны чужого тела, и совсем не задумывается о том, что от его слёз полностью намокли чужие одежды. — Спасибо, Цзян Чэн, спасибо.       Он читал в детстве про божество здешних морей. Брат часто смеялся, не веря во все эти бредни, но маленький мальчик со всем энтузиазмом и горячей любовью рассматривал чужой портрет. Бегал к морю, боясь подойти ближе, но звал, звал по имени, к которому успел быстро привыкнуть. Во снах часто божество моря из портретов появлялось перед ним обычным юношей, который улыбался ему — Не Хуайсану — со всей искренностью, заботой. Во снах Цзян Чэн был таким родным, близким. Они часто вместе наблюдали за птицами, незаметно держались за руки, считали звёзды, пока Хуайсан не обнимал крепко-крепко, заставляя другого сбиться со счёта. Цзян Чэн закрывал глаза, когда Хуайсан крал яблоко с прилавка на рынке, помогал убегать, если за этим его ловили, и даже если ругал, всё равно в конце вздыхал, сталкиваясь с золотыми глазами, которые совсем ни о чём не жалели. Цзян Чэн почти всегда выглядел недовольным, но его глаза, смотрящие прямо на Не говорили совершенно обратное. Он прощал много нытья Хуайсану, хотя и был человек вспыльчивым, не любящим всего того, что выводило его из себя. Цзян Чэн во снах был храбрым, сильным, хмурым, но любимым.       А потом, Хуайсан увидел кошмар, связанный с этим божеством. На этот раз он наблюдал не с первого лица, а словно проходящий мимо человек. Цзян Чэн, весь промокший, с прилипшим на красивое тело одеждой, и немного растрёпанными волосами, пытался привести лежащего человека на земле в чувства. Цзян Чэн плакал — задыхался, глотая слёзы, иногда слышались глухие стоны боли, но ран на нём видно не было. Лежащим на земле оказался мертвенно-бледный и не менее промокший Не Хуайсан. Его лицо потеряло все признаки жизни, а глаза были закрыты. Но Цзян Чэн не оставлял попыток спасти его. Делал искусственное дыхание, пытался избавиться от воды в лёгких, давя на грудь, но всё тщетно. Прошло много времени, когда Цзян Чэн прекратил. Уложил голову на чужое плечо, и громко зарыдал. Шептал что-то, но издалека было не слышно. Громко фыркал, а красивые, миндалевидные глаза, полностью покраснели. Боль, потеря, страх — всё исказило его статное, невообразимо чёткое и красивое лицо.       Затем пустота. После кошмара Хуайсан попытался поскорее забыть всё произошедшее, ведь то привело невозможную боль в душу, странную, тягучую, и неприятно ноющую тяжесть. Брат заволновался состоянием, даже попытался узнать, но мальчик искусно уворачивался от любого вопроса, меняя тему. И с каждым днём море становилось не таким волнующим. Хотя и бушевало, метало, но внимания не привлекало. Книга о божестве, с расписанными почерком Не страницами, спряталась глубоко на полках, пылящихся уже который год. Море же всё время было рядом, всегда наблюдало, защищало.       — А-Сан, — знакомый шёпот кажется чем-то внеземным, и поэтому, он теряет голову, что заставляет Цзян Чэна крепче прижать худое тело к себе. — А-Сан, всё хорошо. Я больше не злюсь.       — Прости, прости, прости, я так глуп, — «А-Сан» из снов стал таким приятным. Слышать его при жизни, при жизни именно этой — привело к ужасной тоске и некоторому счастью. Вот, вот он здесь. Но он такой холодный, словно волны зимой, такой необъятный, словно безграничные воды. — Не подумал, совсем не подумал, — второй раз умереть в воде, заставить Цзян Чэна смотреть на это. Как же он посмел? Как? Ему захотелось самого себя поругать за это, но очень понадеялся, что Цзян Чэн и не подумает его ругать. Пусть обнимает, пусть, пусть, пусть…       — Я успел, А-Сан, в этот раз смог, — в чужом голосе точно сквозит радость. Вот, вот он здесь. И он живой, горячий, хотя и побывал в холодных глубинах, такой любимый и родной.       — Цзян Чэн, — зовёт Хуайсан, и слышит тихое «м?» над головой, но в ответ молчит, ничего не отвечая. Просто захотелось позвать, ещё раз сказать любимое имя. Просто захотелось понять, что ему не кажется, и он не сошёл с ума.       Божество морей, юноша, потерявший любовь в раннем возрасте, и получивший вечную жизнь в ожидании своего всего. Одинокий парень, захотевший утопиться в водах любви всех его жизней.       — Я больше так не буду, обещаю, — Хуайсан спустя много времени открывает рот, разрушая эту тишину, в которой им обоим было удобно и тепло.       — Хорошо, я тебе верю.       Цзян Чэн верит. Будет верить. Всегда. А если и обещание будет разрушено — его воды всегда будут в его владениях, и он всегда сможет отомстить миру за то, что тот опять лишился Не Хуайсана. Но Не Хуайсан не думает об этом, не собирается больше думать никогда. Его сердце, тело, душа — всё здесь, рядом с ним, крепко обнимает, и защищает. Не Хуайсан найдёт способ всегда быть рядом, даже если придётся возродиться. Даже если придётся терпеть ужасную боль, убить миллионы людей — он сделает всё, чтобы остаться рядом с Цзян Чэном.