конечный.

Он истерически смеялся, сжимая в кровавых ладонях мокрый снег. Серебристые снежинки мгновенно окрашивались в алый, стекая сквозь пальцы закатными слезами. Он смотрел на дверь гаража, а в голове все так же кричала Катя. Так пронзительно, что лопались перепонки, а кровь… была везде, черт возьми. Даже на Антоне. Почему он не помог? Они могли её спасти. Сука, могли! Пятифанов подрывается и стирает снегом кровь с его куртки. Нет. Нельзя, чтобы кто-то узнал о произошедшем. Все всегда обвиняют тех, кто ведёт себя вызывающе. Каждый, мать вашу, раз! Рома не убийца! Это случайность! Рома не повторит судьбу своего отца! Ни за что в жизни! Голос срывается на хрип, и он понимает, что из глаз текут слезы. Самые настоящие слезы. Давно Пятифанов не плакал. Давно… — Пожалуйста. — звучит истерично, на грани между разумом и безумием. Рома находится именно там, когда заслышав ответ Антона, срывается с места и несётся через сугробы куда-то вперёд. Он не различает дороги — перед глазами мутная пелена, запоздало отмеченная слезами. Катя… Господи, Катя! Он не успел. Сука, не успел сказать ей всего. Не успел даже извиниться! Пятифанов не понимает, почему к горлу подступает рвота — кажется, она поднимается из самого кишечника, настолько ощущение было недопустимо мерзким. Голову давит скрипящая тишина, и звук такой, будто кость кому-то выламывают, — он будоражит мозг, потому что опасность, смотри, но у тебя есть контроль, и это не ты в крови и в воде, и рука не свисает с бортика ванны, и почему-то все все равно не хорошо. Потому что контроль — фантомное ощущение, бьющее по затылку огромной силой. Сжимающий виски, дробящий черепную коробку. — Рома! — её голос окликивает неожиданно нежно, заставляет обернуться, замереть, испуганно дрожа. Она умерла! Это галлюцинации! Это нереально! — Пятифанов! — ледяные руки хватаются за его лицо, и Катя улыбается. Так ярко, что Рома слепнет. Хочется кричать. Оттолкнуть хладный труп, но тело коченеет. Руки Смирновой разливают по венам паралитический яд и поглощают. Пятифанов не способен даже пошевелиться. Безумие. Чертово безумие! — А я люблю тебя. — зелёные глаза расширяются, стекленеют, а из приоткрытых губ девочки течёт чёрная струйка… крови? Снова кровь. Рома не слышит собственного сердца — пытается дышать. Вдохи рваные, а выдохи и вовсе… хриплые и булькающие. Пятифанов не чувствует своего лица, словно по нему беспрерывно кто-то бил. С такой силой, что челюсть по-настоящему хрустит. А в груди разрастается неимоверная боль, дыхание где-то в горле застревает агонизирующим комком, не в силах преодолеть препятствие. Что-то мешает ему сделать спасительный вдох. Мучительное удушье сеет панику в душе. — Я тоже. — хочется прокричать, а после сжать её тельце в объятиях, но руки не слушаются, а из горла вырывается хрип. Катя… его Катя смеётся заливисто и привычно. Но медленно — так, что поначалу даже незаметно — её смех перерастает в страшные гаркающие звуки… Пятифанов кричит. Громко, испуганно, отчаянно. Толкает неживую Катю и бежит. Он спотыкается и валится лицом в снег. Острые осколки льда царапают щеки и путаются в волосах. Рома слышит чей-то крик, осознавая, что это не его собственный. Кричит кто-то в посёлке. Не кто-то. Бяша. Теперь кричит Рома. Он чувствует, как что-то страшное за спиной вонзает свои лезвия-клыки прямо в его плечо. Пусть это закончится! Это кошмар! Это все Морфей — властитель сновидений, терзает его беззащитный разум, прокручивая сцены! Это нереально!