Крыши, Терапия и Cигареты

Щелчок большого пальца, и появился свет. И как только оно пришло, сразу ушло. Нежное пламя уже зажгло сигарету; курильщик зажал ее между губами, схватив указательным и средним пальцами. Табак был чем-то, что он пытался бросить много раз, но ему это не удавалось. Как он мог? Простая затяжка сигаретой доставила ему удовольствие и облегчение, которое было намного лучше, чем все остальное, что он мог себе представить. Просто не существовало земных поблажек, которые могли бы превзойти чистый приток дофамина от одного вдоха дыма. Он откинул голову назад и выдохнул, наконец, закончив со своим вызывающим рак дыханием. Затем курильщик наклонил спину вниз и огляделся. Со своего наблюдательного пункта человек мог видеть далеко и широко; сверкающие огни освещали город, явный контраст с темным ночным небом. Небоскребы делали то, что подсказывало их название, спиралью поднимаясь вверх и в небеса, твердо стоя у своего основания. У любого другого от этого наверняка перехватило бы дыхание; у самого курильщика уже отняли сигарету, зажатую между губами. Его положение было далеко от идеального или безопасного; в конце концов, он был на крыше. Точнее, курильщик сидел на краю, свесив ноги, повиснув в воздухе. Его руки потянулись назад, и он оперся на них, перенеся вес тела на ладони. Его спина выгнулась, и курильщик облегченно выдохнул. Небо было темным, как всегда. И все же это было ярче, чем он себе представлял. Как долго он был здесь? На этот вопрос у него не было ответа. Возможно, если бы он проверил, сколько сигарет он выкурил, можно было бы дать оценку, но в любом случае он не утруждал себя математикой. На мгновение он замер. Его ноги перестали болтаться взад-вперед, а руки одеревенели, сцепленные в локтях. Курильщик дважды моргнул, прежде чем, наконец, застонал и освободился от напряжения, но вместо того, чтобы вернуться в исходное положение, он наклонился вперед. Теперь его тело было серьезно неуравновешенным. Его спина перегнулась через край крыши, и курильщику открылся полный, ясный вид на ночную улицу Нью-Йорка, сверкающую огнями и ревущими клаксонами, звучащими даже в это время ночи. Это зрелище не принесло ему адреналина. Даже с такой высоты не было ни спешки, ни потных ладоней, ни учащенного сердцебиения. Он глубоко вздохнул, выдыхая при этом дым. — Как давно ты здесь, Рамирес-Ареллано? Его слова унес ветер, но предмет его интриги сумел их услышать. — Ты же знаешь, я ненавижу, когда ты меня так называешь. — Вот почему я это делаю. Даже не оглядываясь, мальчик просто знал, что его спутник сейчас хмурится. Он просто улыбнулся и уставился вперед, делая еще одну затяжку сигареты, наслаждаясь. — А ты, Грейс? В чем твое дело? — Не называй меня так. Другая девушка была явно более враждебной, но Перси только улыбнулся шире, его сигарета теперь была зажата между зубами и слегка помята. На этот раз послышался гораздо более спокойный голос, поскольку мальчик просто сидел неподвижно, глядя прямо на здание перед собой. — Перси. Что происходит? — Я курю. — Заткнись. И поговорим. — На этот раз голос говорившего звучал гораздо резче, враждебнее, заставляя его ответить. — Я не склонен, — протянул он, небрежно махнув рукой. — Я оставлю все проблемы при себе, спасибо. — Это нездорово. — И с каких это пор? — Он выстрелил в ответ так же быстро, как она ответила, легкий жгучий яд просочился в его слова, когда он укусил ее своим ответом. — Воюют на войнах. Отправляют в ад. — Персей сделал паузу, по-видимому, обдумывая свои следующие слова, прежде чем, по-видимому, остановиться на самом неопределенном продолжении. Он бросил короткий взгляд назад, прежде чем снова обратить внимание на свою предыдущую цель (или, скорее, на ее отсутствие). — И другие вещи. Увидев, что они не ответили, он вздохнул и отбросил свою сигарету в сторону, напомнив себе, что потушит ее позже. Его рука нырнула в карман и вцепилась в пачку сигарет, которую он держал там, полностью намереваясь прикончить их к концу ночи. — Ну, я не могу заболеть раком. Полубог. — Он пробормотал что-то себе под нос, но знал, что они поймут его слова. Мальчик вслепую потянулся, пытаясь нащупать гладкую, округлую поверхность своей зажигалки вместо грубого бетона, который он чувствовал под ладонью. Он не добился успеха в своих попытках, только хрипло рассмеялся, когда понял, что он удобно устроился в кармане рубашки, вес, которого он не заметил. Он полагал, что есть какой-то поэтический смысл, который можно извлечь из его расположения. Ему не нравилось это дерьмо. Может быть, Аннабет так и сделает. Чья-то рука коснулась его плеча. Дыхание мальчика стало прерывистым. Зажигалка выскользнула из его рук один раз, потом два, потом три; знакомые движения щелчка этой проклятой штуковиной были затруднены кровавыми нервами в его руках. Они, блядь, не работали должным образом, потому что, если бы они были, его окровавленные пальцы не дрожали бы, и его тело, блядь, не дрожало бы, и его голова не говорила бы ему, блядь, бросить курить; его сигарета шатко сидела между указательным и средним пальцами, готовясь выпасть из его хватки, как его собственное тело, угрожающее упасть на смерть на улицах Нью-Йорка внизу. Он, блядь, потерял контроль. Он всегда, блядь, терял контроль. Прямо как гребаные волны. Абсолютная гребаная чушь. — Не надо. — Его слова прозвучали сквозь стиснутые зубы, но те острые резцы, которыми он резал людей своими словами, снова и снова, черт возьми, — они притупились после его жалкого показа. У него не было ни власти, ни контроля. Он ненавидел это проклятое слово. — Перси. — Голос Талии был мягче, чем он когда-либо слышал. — Тебе нужно остановиться. Он издал чуть больше, чем всхлип. Нет-нет-нет-нет-нет. Останавливаться было плохо. Зачем ему останавливаться? Остановиться означало вспомнить и боль и страдания и- — Пожалуйста. — Рейна присела на корточки, положила подбородок ему на правое плечо и прошептала на ухо: — Сделай это для… для нас. Еще один тихий всхлип сорвался с его губ, когда он медленно убрал ноги с их места, свисающего над крышей, подложив их под собственный подбородок. Его руки крепко обхватили предплечья, когда он схватился за себя, раскачиваясь взад и вперед так, что он должен был упасть с крыши и лежать мертвым, забрызганным на тротуаре. — Я не могу. — пробормотал он, впиваясь ногтями в собственные предплечья, оставляя на поверхности кожи вмятины в форме полумесяца, из нескольких из которых сочилась теплая жидкость. — Пожалуйста. Пожалуйста, я не могу. Он чувствовал, как Рейна гладит его по волосам, его растрепанные волосы от дней, недель и месяцев пренебрежения заботой о себе. Они были испещрены путаницами и комочками, но девушка все равно справлялась с ними. — Тише, — сказала она беззлобно. — Все в порядке. Ты можешь. — Пожалуйста- — Тише. — На этот раз это был приказ, хотя он исходил не от Рейны. — Все будет хорошо, Водорослевая Голова, и тебе лучше в это поверить. Слезы, как всегда, отказывались капать. Всегда на грани взрыва, но этого никогда не случалось. Он продолжал бормотать. Непонятные слова, произнесенные неслышным тоном; расшифровать его речь было бы поистине чудом. Талия подошла к мальчику, поглаживая его спину успокаивающими, знакомыми и повторяющимися движениями. — Все будет хорошо. — Хорошо, — пробормотал он, широко раскрыв глаза и отвиснув челюстью, все еще в каком-то оцепенении, которое говорило о преследующих воспоминаниях и нежелательных воспоминаниях. — Хорошо. (Чего никто не понял, так это то, что он лежал на земле и сгорал Он не потушил сигарету.)