Там ныне тутовые рощи

      Первым, что изменилось в обстановке, стал сервиз для чая. Старый, пусть и добротно сделанный, выглядел весьма аскетично и, надо сказать, подходил под строгую и сдержанную атмосферу дома дзёнина: керамические чашки, покрытые тёмной эмалью, такой же чайник и общая чаша тяван, специальная ложка и венчик. Шкатулка для чая – тябако – была светлее и немного выбивалась из общей картины, но не настолько, чтобы порочить взгляд немногочисленных гостей.              В очередной раз взяв с полки ближнюю чашку, Такао обратил внимание, что она очень большая. Нет, не для его рук – мужчину отличал довольно высокий рост, потому и размер кистей соответствовал, но в нежных девичьих пальцах такую громадину держать было неудобно. Наверное. Колдун точно не знал, поэтому перевел взгляд на свободную руку. Тут же перед глазами возник образ чужой небольшой ладони, вложенной в его: плавные линии, аккуратные ногти, своими кончиками доходящие чуть дальше середины второй фаланги мужских пальцев. Такао непроизвольно сжал кисть в кулак, будто пытался поймать ускользающее от него тепло. Она ещё в столице, он ещё не признался до конца: далеки, одним словом.              Мысль о возвращении Мэй одновременно согревала и тяготила. У главы клана всегда было дело, срочное или не очень, что помогало отвлечься, иначе, казалось, скрытое за спокойным выражением лица волнение могло проглотить изнутри. Отсутствие Кадзу действовало аналогично: с одной стороны, никому, кроме близкого друга, колдун не мог высказать своих терзаний, а с другой, иному он не доверил бы настолько важное дело, как помощь Мэй. Дело, грозившее, в случае чего, пустить такие круги на воде, которые не успокоились бы грядущее десятилетие. Что-то подсказывало, что они вернутся: то ли нездоровый оптимизм, то ли обычное желание вновь поговорить с немногословным другом и обнять кицунэ. Оставалось лишь ждать вестей из столицы на крыле быстрых соколов.              Азуми услышала, как её окликнул глава клана. Вскоре поравнявшись с куноити, он завёл непримечательный разговор, практически не слушая реплик опустившей голову девушки. Неторопливо они подошли к дому Сатоши и попрощались.              Такао прогулялся ещё немного, прежде чем направиться прямиком в своё жилище. В руках Азуми держала корзинку с обедом, так что дзёнину не составило труда внимательно рассмотреть её ладони: шире, чем у гейши, менее белые и ухоженные, но определенно не столь далёкие от эталона именно размером. Конечно, ведь рост их почти одинаков, и Азуми определенно больше подошли бы чашки меньше тех, что были дома у Такао.              Хонгу пришлось сделать небольшой крюк, чтобы привезти дзёнину коробку, внутри которой находился обмотанный холстиной и проложенный соломой новый сервиз. В качестве благодарности за труды синоби отправился прежний набор посуды (у Сатоши вообще всегда были идеи для использования небольших ёмкостей), а Такао в тот же вечер, отложив свиток с истекшим контрактом, красиво расставил перед собой приобретение. Молочно-голубая глазурь покрывала небольшие чашки и чайник, создавая иллюзию плывущих по небу перистых облаков, по бокам редко встречались осторожно выведенные кистью лепестки сакуры на черной тонкой ветви. Тябако наконец не выбивалась из общей картины, добавляя в грядущую церемонию пожелание гармонии, созданное искусным каллиграфом. Мужчина улыбнулся. Даже ложка для чая и венчик подходили: бежевый цвет бамбука выглядел эстетично среди столь же светлой посуды. На полке это тоже выглядело красиво. Пожалуй, Хонга стоило поблагодарить ещё раз.              Вторым новшеством стало большое отполированное зеркало, которое Чонган обнаружил в одной из комнат летним вечером. Старый ниндзя даже дёрнулся, увидев движущийся силуэт, не издававший ни звука: вот уж на что, а на слух этот опытный синоби до сих пор не сетовал. Поняв, что чуть было не собрался дать отпор собственному отражению, старик рассмеялся: и без того понятно, кто поставил и для кого. Чонган успел соскучиться по бойкой лисичке, хотя и переживал: судя по письмам, самое сложное ещё только предстояло, а этот белоголовый мальчишка уже умудрился странно похудеть и ходил задумчивее обычного. Поскорее бы вся эта эпопея уже закончилась, а то, чего доброго, вместо дзёнина кицунэ встретит радостно улыбающаяся вешалка. Если будет, кого встречать.              Третье событие произошло к октябрю. Середина осени, время медленного увядания всего, что буйствовало летом. Казалось, что эта природная закономерность не коснулась дзёнина клана Наито, теперь находящегося в приподнятом настроении. Он словно перепутал сезоны, как решившая расцвести в начале зимы молодая сакура: летом ходил и мёрз, а сейчас согревался от мысли о грядущей встрече. И терялся в несказанных словах, что так тяжело подобрать тому, кто привык выражаться действиями. Теперь обновление опять же коснулось жилища Такао: в токонома – небольшой нише главной комнаты, где обычно сажают самых почетных гостей – сменилось оформление. Новый свиток, висевший там, уже с гравюрой, а не привычной каллиграфией, подарил Сатоши, владеющий не только гримерским искусством. Вдохновением для него послужила новость о скором возвращении отсутствующих столь долгое время ниндзя и гейши. Если с Кадзу молодой синоби дружил и любил работать вместе, то появление Мэй в деревне, как он понял, могло несущественно поднять благосклонность дзёнина к некоторым проступкам подчиненных. Во влиянии настроения на свои действия Такао бы не признался, если бы оно и действительно имело место. Как бы глубока ни была тоска от разлуки, на работе это не отразилось; пришлось разве что перераспределить несколько заданий между синоби, пока Кадзу буквально занимался спасением Империи Нойрё. Вот уж ирония.              Ах, стоит сказать ещё о новых ковшах в бане дзёнина. Причина ровно та же, что и с чашками, только, в отличие от сервиза, Такао не стал менять их полностью. Просто добавил ещё парочку поменьше, чтобы Мэй было удобнее пользоваться. Конечно, позже об этом решении глава клана почти пожалел, когда оказалось, что помогать гейше в бане очень и очень приятно.              Спустя время, стоило зеркалу, отозванному из жилища Чонгана, прочно обосноваться в доме дзёнина, а новым чашкам ежедневно чувствовать прикосновение нежных женских рук, наступило время меняться и ландшафту. Такао много работал, и Мэй, чтобы не терять навыка, часто выходила в сад потанцевать. Видя это, колдун заставлял звучать для неё сямисен, чем иногда смущал: даже так девушка не хотела мешать любимому. Но что мешало ей, так это почти полное отсутствие свободного места за стенами дома. Весь сад Такао занимали вишни, яблони и груши, цветущие весной и плодоносящие летом. Среди них была только одна небольшая прогалина, практически круглая, исключая одно выбивающееся молодое дерево. Мэй повторяла рядом с ним давно знакомые элементы танцев, пытаясь уместить шаги, движения рук, полёт рукавов внутри ограниченного пространства, порхая, будто пойманная в стеклянную колбу бабочка, то и дело касающаяся крыльями стенок своей темницы. Потому, когда она в очередной раз вышла на знакомое место, оно показалось ей непривычно просторным, и только ступив на чуть более мягкую почву, Мэй поняла, что изменилось вокруг. По груди разлилось мягкое тепло; Такао в ту ночь не удалось засидеться за подсчетами из-за невозможности сопротивляться одной особенно ласковой кицунэ, щедро одаривавшей своего спутника жизни благодарностью и теплом.       Мужчина бросил взгляд на гравюру в токонома, выходя на традиционную вечернюю прогулку с гейшей. В ответ на Такао посмотрела окруженная весенним цветением прекрасная лисица.