доверие

Итану нравится перехватывать Карла вот так — после работы, когда у него глаза горят, когда он дико смотрит на Итана, жадно, как будто все еще насмотреться не может, на обычного-то (нихуя это не так) человека. Итан не умеет казаться… соблазнительным, но Карлу достаточно, что он просто есть. Что он существует. Его всегда переебывает с полоборота. — Эй, Итан, — в этот раз говорит Карл, немного увиливая от поцелуя, удерживая его за плечо, — ты никогда не хотел попробовать по-другому? Итан хмурится, качает головой. Не понимает, пока Карл не толкает его к стулу привычно и не соскальзывает ему на колени — он не тяжелый, скорее… приятно ощутимый. Приковывающий Итана к реальности, позволяющий увидеть, что все это не сон. Он рассеянно проводит кончиками пальцев по спине, и Карл чуть выгибается, стараясь прижаться плотнее, почувствовать. Ему не нравится, что Итан медлит. — Я понимаю, чудовищ ебать — то еще удовольствие, — тут же ощеривается он, говорит едко, как-то зло. — Но… Итан не дает ему закончить, закрывает рот ладонью — как может. Карл отводит ее медленно, перехватывает у запястья — руки у него сильные, шершавые, и ладонь Итана кажется почти фарфоровой, бледной и тонкой. А Карл гладит, задирает рукав, находя темный шрам там, где рука приросла… И приникает губами, выцеловывает по кругу. Итан ошалело выдыхает; легкие обжигает огнем, а Карл не дает снова почувствовать это там, на стыке, перехватывает ладонь удобнее, подносит пальцы ко рту. Итан чувствует горячность, мягкий язык, проскользнувший по пальцам, между… И это… чудовище творит что-то невообразимое, развратное, очень мокрое, горячечное. Увлеченно вылизывает его, тихо рокоча, чуть прикусывает. И он смотрит на Карла вот так, снизу вверх, наблюдая, как он торопливо стаскивает рубашку, путаясь в пуговицах, видит все напряженные мышцы, и от этого бьет возбуждением еще больше. От того, насколько много это должно значить для Карла, добровольно передающего контроль. Сколько в этом доверия. От него, годами мечтавшего обрести свободу, вот так отдающегося в чужие руки. — Извини, я просто… растерялся, — объясняется Итан. — Я боюсь что-нибудь сделать не так. — Да похуй, у меня же регенерация — хотя и слабее твоей… — Я не собираюсь делать тебе больно, — говорит Итан, невольно сжимая ладонь на его бедре крепче — его неожиданно задевает эта короткая фраза. И Карл дергается. Вздрагивает, чуть отводит взгляд. Лицо у него на мгновение становится сердитым, ожесточенным, и Итан буквально слышит его мысли: «Не то сказал, не то…» Но это нечто повисает между ними, и Итан не может двинуться с места, он в упор глядит на Карла. Умеет соображать быстро — жизнь научила. Итан мгновенно прокручивает в мыслях все, что у них было. Он думал, что Карл кусается и грубо берет его, потому что это в его характере. Учитывая его песье ворчание и вспыльчивость, ничто не казалось Итану странным — и ему нравилось, правда, потому что это приятно било по нему новыми ощущениями, своими собственными открытиями. Но сейчас Итан задумывается о том, что Карл, возможно, просто не умеет иначе. Все, кто назывался его семьей, ранили его, причиняли ему боль. Итан блуждает взглядом по его коже, замечая рваные шрамы — определенно, от когтей, от жестокого нападения, а не от того, что Карл вживлял в себя металл. Он поднимает руку, касается бока — там, где Карла будто бы проткнули навылет — так и есть, на спине шершаво ощущается шрам. — Карл, посмотри на меня, — просит Итан. — Они делали тебе больно, да? Ты не… Я никогда так не поступлю. Я обещаю. Он радуется, что Карл не сбегает, не вырывается — Итан бережно обнимает его, позволяет почувствовать опору, но больше всего боится, что тот сейчас огрызнется и потом будет настырно делать вид, что ничего не было. Как будто шрамы от этого исчезнут. Как будто он начнет считать, что заслуживает чего-то большего, чем мучение. — Эта сука Миранда умела нами управлять. Болью — лучше всего, — тихо говорит Карл, отвлеченно. — Стравливала нас между собой. «Покажи брату, как себя нужно вести, Альсина!» — жестоко кривя губы, передразнивает он. Кадык сухо дергается; Итан следит за его реакциями, как завороженный. А потом Карл смотрит на него, и становится еще хуже — у него какой-то отчаянный, безумный взгляд. Им нужно об этом поговорить. Итан чувствует, как это больно и мерзко, его с ума сводит, что Карлу пришлось столько вынести — вот так, в одиночестве, зная, что ему никто не поможет. Но им нужно друг друга узнать — Итан правда старается. Не допускать недомолвок, не прятать самое темное, то, что их потопит однажды. Может, будь он столь внимательным к Мие, и заметил бы, что ее подменила Миранда. Он не позволяет себе думать о Мие, когда Карл сидит у него на коленях и, несмотря на пробегающую дрожь, доверчиво льнет к рукам. — Ты же не делал мне больно, так? — напоминает Итан. — Несмотря на всю ту жестокость, ты никогда по-настоящему мне не навредил. Когда я был уязвимее всего. Мы лучше этого, Карл, я знаю. Это все было неправильно, Миранда понятия не имела, что такое семья! В семье не ранят друг друга, не наказывают так… — Я был слишком болтливым. Свободолюбивым. Миранда хотела меня сломать. Сначала я мечтал, чтобы она меня убила и все это кончилось, — бормочет Карл. — Потом понял, что привык. Притерпелся к пыткам, к боли… Альсина придумала подвешивать меня на крюки. Слизывать кровь. Блядство. Я мог бы освободиться за мгновение, но я знал, что тогда Миранда сделает со мной нечто худшее… А эта безумная сука всего лишь резала мое лицо и улыбалась. — Нужно было убивать ее дольше, — тихо хрипит Итан. — Это ужасно. — Ну, не принимай все так близко к сердцу, малыш, — ухмыляется Карл, и Итан понимает, что это ехидство помогает ему сохранять самообладание. — Я быстро привык к пыткам. И мне тоже выдавался шанс поквитаться, если она злила Миранду. — Хочешь, я покажу тебе, как люди это делают? — медленно выговаривает Итан. — Как люди любят друг друга. Он сомневается — теперь, когда каждое прикосновение к шраму будет отзываться жуткими воспоминаниями. Но медленно кивает. Отклоняет голову назад, когда Итан запускает пальцы в его взлохмаченные волосы, открывает горло. Вздрагивает, когда чувствует не хищный укус, а невесомые, почти целомудренные поцелуи. Итан шепчет что-то глупое, ласковое, гладит его по плечам, целует ключицы. Он вынуждает их поменяться, усаживает на стул, а сам сползает на пол, торжествующе глядит на встрепанного его стараниями Карла. Расстегивает ремень, вытаскивает его. Зубами поддевает и пуговицу, и молнию на штанах. Металл холодный, чуть ржавый. Хочется делать это медленно, напоказ — смотри, я всего лишь человек. Но Карл послушно держится, не трогает металл. Только пьяными глазами следит за Итаном неотрывно. Хочется, чтобы он смотрел. Как Итан приникает, невесомо касаясь губами, проводит, дразняще шершавя языком. Медлит, кружит, чуть надавливает, чтобы тут же отпрянуть и снова призрачно выводить. У Карла едет крыша, это видно. Руки Итан держит на его дрожащих бедрах, он может поглаживать выступ косточек. Чувствует, как Карл ерзает, дергается — раздвигая ноги, жадно рыча… Когда он берет — так, неглубоко, — Карла шарашит, будто от тока, словно по нему разряд пустили. Итан смелеет. Расслабляется, двигается ему навстречу, кладет одну руку на пылающую кожу на пояснице, поглаживая, лаская. Карл сипло стонет, не удерживаясь. Но не двигается. Итан старается, правда старается, хотя опыта у него, несмотря на смелые заявления, почти нет. Наконец, он с сожалением отстраняется, вытирает губы, оставляя мокрый след на тыльной стороне ладони. — На кровать, — шепчет Итан. — И я хочу видеть твое лицо, понимаешь? Карл кивает торопливо — он, кажется, готов на что угодно согласиться и подписаться. Обнимает его за шею, покорно позволяет себя растягивать — на один палец, на два… Итан следит за его лицом, за тем, как он чуть хмурится — нет, не от боли, с облегчением понимает Итан, от странных ощущений. Морщинки у глаз кажутся ему бесконечно родными. «Ничего, сейчас будет хорошо», — обещает он, целует в уголок губ, трется щекой о щеку, чувствуя колкость щетины. Вдыхает глубоко — табак, машинное масло… И все еще оружейная смазка, да, потому что ничего лучше они не придумали. Карл охуенный. Думая о нем, Итан может только бессильно ругаться — хотя бы не вслух, чтобы не портить романтику. Но он не способен сосредоточиться ни на чем, кроме того, что Карл узкий, горячий, идеальный. Как будто они правда созданы друг для друга. Как детали механизма. Когда Итан входит до конца, Карл откидывает голову и издает странный рычащий стон. Металлическую сетку на кровати перетряхивает. Итан не может сдержать довольную ухмылку, видя его таким — забывшимся, отпустившим себя и свое прошлое. Он дает Карлу время — столько, сколько нужно. Двигается сначала медленно, давая привыкнуть, и сдерживаться легко, потому что Итан откровенно любуется им — неожиданно раскрасневшимся, с расфокусированным взглядом. Скрип кровати, эти пошлые влажные звуки — и стоны. О, Карл даже не собирается молчать. Со всей искренностью, со всей отдачей — он явно хочет прочувствовать каждое мгновение, запомнить. Подается навстречу, и Итану приходится бережно придержать его, чтобы не сбил ровный ритм. Где-то рядом грохочет что-то железное. Плевать. А Карл что-то стонет, зовет его, и дыхание сбивчивое, лихорадочное. Итан не хочет долго его мучить — касается, оглаживает головку, несколько раз проходится сухой рукой по всей длине, и Карл мучительно выгибается. Восхитительно сжимается, издает этот гортанный полузадушенный звук, скребет его по плечам… — Можешь не вынимать, — хрипит на ухо, и Итану, оказывается, только этого не хватало, чтобы кончить. Он сам тут понимает, как тяжело дышит, мотает головой. Отстраняется, подумав, все же падает рядом, вжимаясь плечом в его плечо. — Сначала моя кровь, теперь это, — бормочет Итан, вспоминая, как Карл слизывал его кровь с разбитого в схватке лица. — Это что-то нездоровое. — Отъебись. Это вроде обряда инициации. Кто-то типа меня почувствовал бы. Твой запах. Твое семя. Может, я бы не против похвастаться, что отхватил такой подарок судьбы. Ну, теперь некому, — хмурится он, а потом расплывается в радостной, немного ребяческой улыбке. «Свобода», — думает Итан. — Эй, Итан… Карл любит его звать по имени, но в этот раз в коротком слове гораздо больше смыслов, чем можно себе представить. Итан протягивает руку, находит его ладонь, медленно, осторожно, чтобы не вспугнуть, переплетает пальцы. — Мне больно за тебя, — говорит Итан. — Мне жаль, хотя это совершенно нелогично, это было еще до моего рождения. Но я бы хотел тебя защитить. Позволь мне думать, что мне это случайно удалось? Что я спас не только мою дочь. — Спасибо, — отчетливо говорит Карл; слишком искренне, слишком открыто — Итан клянется себе ни за что не забыть эту минуту. Вспоминать ее в мгновения беспросветного отчаяния, если оно снова настанет. — Ты прав, надо меньше жить прошлым. Наверное, за этим я к тебе и полез. Да, мне нужно было… Он не заканчивает. Но не отворачивается, не отводит взгляд, не бежит. Итан просто обнимает его, утыкаясь между ключиц, слыша, как бьется живое, несмотря на все пережитое, сердце. И думает, что остался бы так лежать навсегда.