Идеал рациональности

      Прошло несколько недель, а слова Ксено так и застряли на подкорке назойливым рефреном. Предостережение крутилось заевшей пластинкой. Только на задании Стенли впервые отключил голову. Фактически, в его жизни ничего не изменилось, Стенли даже не выселили из спальни на диван оружейной, но внутренне…        Столько холода Ксено не излучал даже в первый день знакомства.       Он всё так же заваривал две чашки кофе по утрам, так же помогал разбираться с техникой, предлагал заказать ужин, но его взгляд… Он смотрел насквозь. Навылет. Хуже пули. Стенли ощущал себя несущественным.       Несуществующим.       Несколько раз Стенли удавалось заставить Ксено сфокусироваться. Если вовремя смять губы, войти грубо, быстро, глубоко-глубоко, а затем медленно — лишь бы не спугнуть — отстраниться. О, тогда мир переворачивался. С Ксено слетала маска безразличия, а Стенли прижимало и накрывало с головой — беспощадно било под дых. С сумасшедшим возбуждением он думал, что сейчас его жизнь оборвётся, что теперь-то он точно не выберется. Одно мгновение, и его кровь пропитает простыни. А потом Ксено возвращал самообладание и отворачивался. В последний момент Стенли успевал поймать на дне зрачков сожаление.        Самое несвойственное Ксено чувство.       На столе гостиной осталось лежать обручальное кольцо.       Через несколько недель Стен не выдержал. Он видел только одно решение. Закончив дела и отправив Асагири последнюю часть долга, он пришёл к Ксено в кабинет, дождался, пока тот обратит внимание, и твёрдой рукой, не колеблясь, протянул ему пистолет.       Ксено вопросительно поднял бровь.       — Если разочаровался во мне, покончи с этим. Это табельное, я никому его не даю. Надень перчатки, приставь к моему виску и выстрели. Я выкурил последнюю сигарету, на кухне прощальное письмо, поэтому всё будет выглядеть как самоубийство. Формально, это оно и есть.       Стенли еле удержался, чтобы не сесть на колени. Может, зря он этого не сделал.       Потому что Ксено впервые за долгое время сам посмотрел на Стенли. И уничижительно хмыкнул.       Он отверг предложение.       А затем попросил Стенли удалиться.       Стенли послушался.       Так и не выпуская пистолет, Стенли вышел из кабинета, добрёл до кухни, где лежало состоящее из одного предложения прощальное письмо, и вдруг почувствовал острый приступ нервного смеха. Давясь хохотом, он сжёг письмо, прикурив от огня.        Пустоголовый придурок. Думал, легко отделается. Если бы Ксено просто хотел его смерти, Стенли бы уже давно кормил червей.        Уничтожать надо элегантно.       Из соседнего куста вылетела птица. Стенли вздрогнул. Чёрт, даже на задании мозг не тем занят. Отключил голову, ну да, конечно. Поторопился с выводами.       Стенли заякорился на позиции. Он окопался с ночи и ждал в километре от предполагаемого пути цели. Давно в ландшафте не работал, последние несколько лет миссии не выходили за пределы населённых пунктов, а тут — верните мне мой две тысячи четырнадцатый — прям как в Сирии, прям как в старые добрые.       Война за одиннадцать лет кардинально поменялась, теперь половину задач выполняла техника на дистанции, но попробуй замени снайпера. Безошибочно, быстро и незаметно — три кредо Стенли, благодаря которым он заработал первоклассную славу. Он тратил столько патронов, сколько планировалось жертв. Один к одному. А затем уходил, не оставив ни следа. Чисто работать способны лишь профессионалы, у которых высчитан даже фактор удачи. А вот уж с чем-чем, а с просчитанной удачей у Стенли проблем не возникало.       Особенно Стенли «повезло», что его механик — нобелевский лауреат по физике. С тюнингом от Ксено пули летели на грани законов баллистики и термодинамики. Из дула Стенли вылетали самые тихие, чёткие и быстрые выстрелы во Вселенной. Если бы бог существовал, он стрелял бы хуже.        Жаль даже спорить не с кем.       Солнце жарило нещадно. Стенли изучил прогноз погоды и подготовился к перепаду температур, но солнечные блики сильно усложняли задачу. Позиция становилась невыгодной в это время суток, оптика могла выдать его местоположение. В городе проще, но на ландшафте — одно лишнее движение, один несчастный отсвет, и артиллерия или дрон противника превратят тебя в субстрат для гнуса.       Даже дышать следовало через раз.       — Сиерра, Чарли, жёлтый, ответ.       Вот и помощник-наблюдатель, точнее Шарлотта, напомнила о проблеме.       Стенли незаметным движением прикрыл линзу, а затем тихо ответил в микрофон.       — Чарли, Сиерра, принял, конец.       Солнце будет мешать ровно семь минут. Вероятность встретить мишень маловероятна, но не нулевая. Значит, в крайнем случае, Стенли выстрелит «на глаз». Он единственный так умеет.       Это всё благодаря Ксено.       Несмотря на безмолвный разлад, в ночь перед вылетом на миссию Ксено по старой традиции благосклонно позволил Стенли управлять процессом.        С маленьким неожиданным отличием.        Взлохмаченный, лежащий на сбитой постели, бледнее самой простыни, Ксено, всё так же смотря насквозь, спросил:       — Ты хочешь чего-нибудь?       Вопрос застал врасплох. Заданный напрямую, он обрёл колоссальную силу. Стенли дали право озвучить желаемое. Впервые. Такого не было никогда.       Долго думать не пришлось.       — Улыбнись мне, – Стенли пытался придать голосу безразличие, но сорвался. – Улыбнись мне… как раньше. Один раз. Посмотри на меня.       Ксено сжал губы, нахмурившись. Секунда за секундой проходили в неприятной тишине. Стенли хотел уже отозвать просьбу или свести её в шутку, но Ксено вдруг гневно выдохнул и прикрыл глаза. Если бы Стенли не знал с кем имеет дело, то решил бы, что Ксено… больно?        Нонсенс.        Ксено не умеет испытывать боль.       А Стенли забыл, что может испытывать боль сам.       Ксено открыл глаза.       Кажется, всё, что он копил в себе, вырвалось на свободу. Сквозь надлом, через разбитую призму и трещины. Оно просачивалось и утекало, как кровь в песок.       Первое убийство или первый полёт. Взрыв пороха или рёв турбин. Идеальное попадание или преодоление притяжения Земли. Ничего из этого не давало Стенли смысла существовать. Он никогда себе не лгал, он слишком часто видел смерть, чтобы тратить время на самообман. Зачем, когда и так всё ясно.        С того дня единственным, что реально ценил Стенли, стало внимание Ксено. И теперь, в пору лишений, получить хотя бы каплю потерянного оказалось сродни благословению и проклятию одновременно.       Лучше бы Стенли сел тогда в кабинете Ксено на колени. Или застрелился сам. У них было полно времени, чтобы поговорить, но Стенли не мог извиниться за то, что Ксено достиг желаемого. А Ксено не мог простить, потому что хотел чего угодно, но не бесполезных слов. Сделанного не вернуть.       И им не о чём говорить.       Говорить не о чём.       — Это всё? – лёгкая улыбка Ксено невесомо согрела подстать последнему лучу заката.        — Да. Это всё.       — Хорошо.       Ксено встал с постели и, не обернувшись, вышел. Через час Стенли выезжал в аэропорт. Уже сделав шаг за порог, Стенли вдруг остановился и, поддавшись неясному порыву, вернулся, чтобы забрать то пылящееся на столе обручальное кольцо.       С тех пор они не виделись.       Солнце скрылось.       Неблагоприятные семь минут истекли. Цель так и не появилась. Повезло. Или не повезло. Тут как посмотреть. Уже бы, конечно, закончить и пригубить сигаретку. Нет-нет, всё в порядке, Стенли не жаловался. А что? Работа непыльная: лежи, думай о жизни в разумных пределах, только концентрацию не теряй. Но отсутствие курева, конечно, минус.       — Сиерра, Чарли, зелёный, ответ.       Стенли открыл оптику.       — Чарли, Сиерра, принято, конец.       Но эфир продолжился. Стенли услышал шум мотора за мгновение, как в рации раздалось заветное:       — Сиерра, Чарли…       Да-да. Цель.       Едет.       Концентрация максимальная.       Совершенный глазомер Стенли моментально определил расстояние и угол с точности до дециметра. Быстрая поправка на толщину и класс бронированного стекла — то же самое производила Шарлотта. Сейчас они сверят показатели и начнут отсчёт.       — Сиерра, Чарли, три-восемь-пятнадцать, цель подтверждаю, двадцать секунд до поражения, ответ.       — Чарли, Сиерра, подтверждаю, три-восемь-пятнадцать, дублируйте, ответ.       Шарлотта приступила к отсчёту. Когда она дошла до последнего десятка, Стенли задержал дыхание.       Десять. Девять. Восемь.       Слиться с винтовкой. Стать частью. Каждый винт, каждый рычаг, какая пружина, каждая мышца и каждый нейрон — отзывчивы, надёжны, упорядочены и беспрекословны. Винтовка непререкаема.       А значит, Стенли тоже.       Непререкаем.       Семь. Шесть. Пять.       В засечках линзы маячила цель. Ветер утих. Биение сердца замедлилось до предельных значений.       Четыре. Три. Два.       Вселенная замерла. Сузилась до математической точки ради того, чтобы Стенли, не дрогнув, совершил идеальное убийство. Быстро и легко. Мгновенно и безболезненно. Стенли спустит крючок ровно между двумя ударами сердца.        Один. Ноль.       Прошлый удар застанет цель живой. Следующий удар — мёртвой.       Выстрел.       Металл взвизгнул. Глаза ослепило, полоснуло горячей остротой, мир подёрнулся кровавой дымкой — в ушах зашумело.        Если бы мозг умел реагировать со скоростью истребителя, он бы предоставил Стенли полный отчёт о потерях, однако сейчас он мог только цинично поросигнализировать:       тебе больно, Стенли.       Тебе очень больно.       Красная пелена не сходила, голова набилась глухой ватой, но это неважно. Стенли не надо ни видеть, ни слышать, чтобы знать наверняка.       Пуля не долетела.       Вот, что действительно важно.       Где-то там — вдалеке — кричала в рацию Шарлотта, а в сознании Стенли случился коллапс. Спокойный, так похожий на собственный голос чётко, игнорируя шум, сказал: «Минус один».       Стенли знал: его уже вычислили — взрыв винтовки и вспышку засекли со всех пунктов. Ему не скрыться. Будь против него живой человек, шанс бы появился, но война изменилась. Теперь он один на один с жестокой технологичной реальностью — с бездушной, стремительной, начинённой взрывчаткой, машиной. Дрону не страшно, и его не измотать. Цель не убежит. Из оружия у Стенли осталось табельное, да толку-то?        Толку никакого, но тело плевало на логику. Оно хотело выжить.       Стенли вскочил и рванул в глубь леса.        Минус два.       Стенли задолжал жизни уже две секунды.       Гул в голове превратился в жужжание лопастей. Погоня близко. На войне иначе нельзя: не забрал чью-то жизнь — долг уплатится твоей. Стенли бежал и не понимал, куда. Не понимал, для чего. Скользкими от крови пальцами нащупав пистолет в кобуре, он подумал, что не хочет возвращаться домой. Возможно, это его шанс покончить со всем. И больше не мучиться.       Минус три.       Чудом не врезавшись в ближайшее дерево, Стенли принял решение. Он сделает, что должно.       А дальше будь, что будет.       Минус четыре.       Стенли развернулся, поднял пистолет и в красной слепоте выцепил стремительную тень.        Минус пять.       Он спустил крючок второй раз за этот проклятый день.       «Минус шесть» не произошло.       Тьма накрыла раньше.       Стенли терял сознание достаточно часто, чтобы прекрасно знать пустое чувство забытья во время отключки. Такое же спокойное и прекрасное, как смерть. Единственное отличие — после смерти никогда не откроешь глаза.       Так какого чёрта?       Стенли смотрел в стерильно белое небо и не понимал, почему в аду те же мерзкие квадратные панельные перекрытия на потолке, что и на грешной земле? Вопрос важный, потому что либо загробный мир существует и он посредственен, либо Стенли выжил и теперь ему надо что-то с этим делать.       Что-то делать…       Стенли зациклился на последних словах, произнося их внутри себя на разный лад. Что-то делать… Что-то делать…       Что-то… делать?       Видимо, ничего делать Стенли не хотел. Тела он не чувствовал. Наверно, к лучшему. Голова тяжёлой гирей лежала на подушке, зрение с трудом фокусировалось на дешёвых потолочных панелях. И жутко клонило в сон.        Стенли позволил себе упасть в царство Морфея в надежде, что следующего подъёма не будет.       Он надеялся заснуть навсегда.       В следующий раз Стенли разбудили голоса.       Ну бля.        Тише можно? Мешаете. Стенли вообще-то планировал разлагаться в гробу до второго пришествия.        А. Да. Оно же уже произошло.       Ну тогда до третьего. Всё, вон отсюда, Стенли старается сдохнуть.       Но мозг — предатель — уцепился за искажённые болезненной мигренью звуки, с жадностью губки впитывая информацию. Скотина. Хотя его можно понять. Во-первых, говорили по-английски. Во-вторых, говорили о Стенли. В-третьих, шла бурная дискуссия, переводить ли его из реанимации.       Вступать в коммуникацию не тянуло от слова совсем, поэтому Стенли принял стратегическое решение изображать некомбатанта дальше. Он лежал с закрытыми глазами, контролируя дыхание. Активные действия позже. Сначала — сбор информации. Так-так, что там? Что там?        Ага-ага.        Ага.        А-га.       Нихуя не понял.        Какой морфин? Сколько кубиков? Что там про ожоги? Какой степени? Откуда пересадка? Сколько зашивали? Какие черепно-мозговые травмы?        Да вы прикалываетесь. Это же царапины. Типичный набор — стартпак любого бойца, попавшего под раздачу. И зачем в реанимацию? Да Стенли вечером на пробежку пойдёт.       Консорциум у кушетки перешёл к повышенным тонам. Если им так нужно поорать друг на друга — пусть идут в морг и там подерутся. Или поебутся. Задрали.       «Хватит. Реанимация ни к чему», — хотел сказать Стенли.       Разбежался.       Он еле выдохнул через приоткрыть губы. Ни звука не издал. Бинты стягивали даже лицо.       Попытки совладать с телом мягко говоря провалились. Сколько? Сколько дней Стенли спал?        Можно ещё спросить, где именно он находится, но в целом Стенли устраивало чёткое понимание, что он в больнице. Причём, судя по языку спорящих, очень далеко от области последней миссии. Важный параметр. Переводя с военного на гражданский: Стенли был не настолько плох, чтобы не выдержать транспортировку, но достаточно плох, чтобы сама транспортировка понадобилась. Ну, или он был в настолько херовом состоянии, что разницы уже никто не видел. Либо дохнет прямо на месте, либо выживает и залечивается на своей территории.        Либо в Америку привозят уже труп.        Тоже удобно, всё равно принято на родине хоронить.       Но, видимо, похороны отменяются.       — Переводите из реанимации, – он повторил попытку. На это раз по ощущениям успешнее, но ссорящиеся опять его не услышали. Тогда Стенли набрал воздуха в стеснённую грудь и сорвано рявкнул. – Закрыли рты, быстро!       Гам прервался.       — Капитан! Он очнулся! Главврача! Зови главврача!       Стенли понял, что так и не открыл глаза. Он разлепил тяжёлые веки, свет резанул прямо по мозгу, а потом обрёл цвет и очертания. Над Стенли обеспокоено склонилась Шарлотта.       Живая. Хорошо.       — Капитан! Капитан!       — Не ори.       — Боже, я так переживала!       — Не ори, – Стенли не любил повторять приказы, да только Шарлотта плевала на субординацию и уже самозабвенно плакала на его груди. Глупая девка.        Стенли даже смог приподнять забинтованную руку и легко похлопать её по спине. Шарлотта залилась ещё пуще.       Дура.       Без понятия, что с ней произошло в тот день, когда она притащила вусмерть пьяных Ксено и Асагири и, роняя слёзы на порог, передала их в ведомство Стенли, но с тех пор её поведение стало… Непредсказуемее? Нет. Самостоятельнее. Из покладистой, смотрящей в рот псины, она превратилась в отстранённую задумчивую и держащую дистанцию женщину. Она и к Ксено перестала лезть, хотя её неприкрытые приставания давно стали нормой наряду с утренним кофе и вечерней сигаретой. Даже трахнуть её не помогало. Возвращалась, как пригретая кошка. Хрен отделаешься.       Ну, вот, с помощью Асагири отделались.       А теперь она рыдает. Опять.       — Да сколько можно?       Наверно, бинты уже насквозь промокли. Ещё немного и затопит Японию. Хотя, постойте, затопленная Япония — то, что нужно! Плачь-плачь, Шарлотта, пусть Асагири там захлебнётся.       Как же легко Стенли уносило в бред.       Полудохлое, обожравшееся обезболивающим воображение подкинуло красочную картину с последними днями всего японского народа и Асагири с Ишигами на ковчеге а-ля Ной, выбирающие каждой твари по паре. Стенли видел это так чётко, что пришлось прикусить язык. Накачают наркотой, потом лови пророческие галлюцинации. Тянет на бэд-трип, если честно.       — Я боялась, что вы не проснётесь, что вы никогда уже… – Шарлотта не унималась. – Если бы вы… О нет… Как бы я смотрела в глаза доктору Уингфилду?        Никак. Ему было бы насрать на тебя.       — Нахрена ты вообще полезла меня спасать?       Шарлотта покачала головой, утирая слёзы.       — Я — ваш человек, капитан, а мы своих не бросаем. Помните?       Стенли помнил. Образы давно минувших дней вспыхнули в сознании. Кровь Шарлотты на руках, проваленная миссия, тот же вопрос — тот же ответ. Пришлось приложить недюжинные усилия, чтобы собрать мысли в кучу и отделить явь от морока.       — Где мы?       — Госпиталь форта Сэма Хьюстона.       Техас. Считай, дома.        — Сколько я спал?       — Две недели, – Шарлотта опять всхлипнула. Раздражает.        Две недели… Большой срок.       В отличие от коллег, Стенли обладал уникальным навыком ничего не забывать до последнего мгновения. Часто контуженные и раненные не способны сказать даже, что произошло утром в день травмы, но Стенли легко вызвал воспоминания. Он прокручивал их в голове снова и снова. Снова и снова.       Снова, блядь, и снова.       — У винтовки взорвался корпус, – Стенли сложил хаос размышлений в одно предложение. Шарлотта встрепенулась.       — Я не смогла забрать винтовку, но её прихватил отряд зачистки, они сказали то же самое. Экспертиза подтвердила.       Ещё и экспертизу проводили. Дожили. На памяти Стенли экспертизу устраивали, только когда происходили события, сравнимые с внезапным крушением истребителя. Что-то невероятное, массовое и обычно летальное.       — Пуля взорвалась, не выйдя из ствола. В отчёте подозревают дефекты затвора и отражателя, химический анализ…       — Шарлотта.        Стенли заранее заткнул будущий поток бессвязной речи. Ему откровенно похуй, что написано в отчёте, его винтовка не могла взорваться. За всю карьеру Стенли никогда не подводило оружие. Лучшие запчасти, полный контроль и тщательнейшее техобслуживание. Стенли доверял только профессионалам. И сам себя считал профи высшего класса. Стенли понимал, как устроено любое оружие. Если надо, он соберёт и починит что угодно хоть с завязанными глазами, хоть вверх ногами. А если речь про снайперскую винтовку — её в принципе касались только два человека: сам Стенли и Ксено.        Сам Стенли и Ксено.       Стенли.        И Ксено.       Твою мать.       Стенли дотошно прошёлся по каждой секунде от дома до неудавшегося выстрела. Он, сука, спал с винтовкой, он, блядь, с ней не расставался. Даже при перелёте она была рядом.       Стенли панически искал варианты.       Хотя бы зацепку.       Хотя бы секунду без надзора.       Хотя бы мгновение, когда кто-то другой мог бы…       И не находил.       Твою мать.       Твою мать.       Твою. Мать.       — К-кэп? Капитан? Вы в порядке?       Стенли медленно перевёл взгляд на Шарлотту.       — Оставь меня.       — Но…       — О, вы проснулись, капитан Шнайдер, – в реанимацию вошёл мужчина очень похожий на того самого главврача, которого обещали позвать. Он выглядел, как и все главврачи: белый халат, флёр власти да морда кирпичом. В дополнительных признаках Стенли не нуждался. И всё бы ничего, но за ним в вбежал очередной кандидат на сопливые причитания. Луна Райт, собственной персоной. Ну точно — ад. Тем временем главврач принялся осматривать Стенли. – Как вы себя чувствуете?       — Дебильный вопрос.       — Согласен.       Врач спросил что-то ещё, но Стенли не слушал.       Ксено-Ксено-Ксено… Все мысли о нём. Все мысли в попытках вывернуться, сопоставить события в удобном виде, сбежать от жестоких фактов, оправдать… Нет-нет-нет. Это невозможно. Кто угодно, но не он. Он не мог так поступить. Когда Стенли предлагал пристрелить себя, в глубине души он надеялся, что Ксено откажет. Стенли пытался показать, насколько серьёзен, вызвать Ксено на разговор, расшатать его в конце-концов! Тогда он не хотел смерти, он хотел вернуться в прошлый, понятный мир. Стенли же не дебил, он же знает, что, пока его нет, Ксено нервничает, хуже концентрируется и плохо спит. Он забывает вещи, срывается на коллег, а из подобия еды в нём плещется только кофе. И отрубается он в итоге где угодно, но не на их двухметровой дорогущей кровати с ортопедическим матрасом. Стенли несколько раз ловил спящего в неподобающих местах Ксено, возвращаясь домой без предупреждения. Сонный, разбуженный мягким поглаживанием, он не контролировал себя и так проникновенно улыбался, как мученик, которому наконец подарили покой.       Как охотник, к которому вернулся пёс с добычей.       Поэтому Ксено совершенно точно… Он же… Он же правда… Правда же… Он не мог…        Он не мог так поступить.       — …тан, ка…тан, капитан! Ответьте, вы тут? – врач посветил фонарём в глаза.       — А? Да? – пропавшим голосом просипел Стенли.       — Так вы, может, ответите, как себя чувствуете?       — Всё в порядке. Я в порядке.       Стенли чувствовал себя убитым.       Месяц в больнице прошёл нормально.        Да. Сносно.       Хуёво, короче.       Не было ни одного дня без невыносимого желания закурить, но Стенли не повезло проснуться на Земле — худшем уровне преисподней из всех. И больше всего ему не повезло застрять в богадельне, где каждый считал своим святым долгом лезть в дела Стенли. Врачи кололи отраву и читали лекции о постельном режиме. Шарлотта ругалась с Луной, но после нескольких неудачных попыток стала послушно приносить «полезную» еду в виде скользких каш, не сильно отличающихся от больничного хрючева. А Луна противно щебетала над ухом и насаждала заботу в двойном размере. Она мало изменилась с тех пор, как они впервые встретились кучу лет назад на той тренировочной базе JSC. Помнится, её тогда приставили к научной группе Ксено в роли врача-помощника…       Да, точно, Стенли ещё воспользовался ситуацией и невинно пофлиртовал с ней. Просто ради эксперимента, конечно. Ксено же экспериментировал над Стенли, так что сам Стенли тоже решил поизучать реакции Ксено.        Доизучался.        Короче, на вопрос, какого хуя эта дура тут забыла, Шарлотта доложила, что после JSC Луна пошаталась по разным местам, а потом уцепилась за ставку в военном госпитале. Несколько лет — и доросла до заместителя заведующего.        Как Луна со своей пустой черепушкой умудрилась дойти до заместителя — вопрос сложный. У Стенли имелось несколько идей, и ни одна из них не звучала социально приемлемо.       А в прочем, как же ему насрать. Так же насрать, как на врачей, приковавших его к постели. Приковали не в прямом смысле, хотя, в прямом смысле тоже. Тяжело даже сесть, когда напичкан обезболом в эквиваленте на десять дорожек кокаина.        Суки.       Стенли не собирался спрашивать, насколько всё плохо. Шарлотта и Луна сами рассказали.       По мнению обеих с таким не живут.       Стенли пытался намекнуть, что сдох бы он с удовольствием, но их стараниями он всё ещё тут. Ебучее тело продлило подписку на земные страдания на неопределённый срок.        Медсёстры приходили менять повязки каждый день, и Стенли вдоволь насмотрелся на обожжённые куски себя любимого. Со слов Шарлотты, Стенли совершил библейское чудо, не меньше. О нём и без того в штабе ходили легенды, так теперь совсем канонизировали.        — Конечно вас возвели в ранг святых, капитан! – смеялась Шарлотта. Она заметно повеселела за последние две недели. По-видимому, девку попустило после пережитой мясорубки. Стенли понимал, что жизнью он обязан исключительно ей — вытащить тело из зоны боевых действий, так ещё и на спаленной территории — великий подвиг. Хотя лучше бы не напрягалась. – Теперь вы не «гончая НАТО», а преосвященный апостол Шнайдер, — веселилась Шарлотта, – каждому рядовому по крупнокалиберному в очко! – Она изобразила меткие выстрелы, приняв стойку ковбоя времён спагетти-вестернов. Очень артистично. Шарлотте бы не в армии служить — ей бы в кино и на ковровую дорожку.       — Ага, смешно, – Стенли, очевидно, не впечатлился.       — А тут никто и не смеётся, капитан!       В штабе действительно не смеялись. Несмотря на проваленную миссию, о Стенли пошла воистину небесная молва. Ещё бы — он попал в юркую механическую птицу, летящую со скоростью в сто пятьдесят километров в час и начинённую взрывчаткой. Даже здоровый человек промахнётся, а тут полумёртвый умудрился не просто угодить в яблочко, так ещё и задеть инициатор взрыва. Подбитый дрон в любом случае по инерции долетает до цели, а вот взорвать его на отдалении в воздухе — задача уровня аса. Она граничила с дьявольской удачей.       Удача. Ну конечно. На войне в удачу верят только идиоты.       Врыв произошёл достаточно далеко, чтобы Стенли не размазало по лесной флоре жареным бифштексом, и достаточно близко, чтобы униформа прилипла к коже расправленной синтетической коркой.         Откуда ему в итоге пересаживали кожу, Стенли решил не спрашивать.       Но то был аперитив.       Худшее Стенли наблюдал во время перевязки лица и левой руки.        Взрыв корпуса превратил винтовку в разрывную мину с миллионом острейших осколков. Луна причитала, рассказывая, как куски доставали в три захода по шесть часов. Тело Стена походило на решето. А когда ему поднесли зеркало, он не сдержал саркастичной усмешки.       — Мне бы побриться.       — Поверьте, это вас не спасёт.       И правда, двухнедельная щетина не скрывала рваных борозд под глазами, на щеках и на переносице.        — Теперь я похож на Франкенштейна.       — На видавшего виды викинга скорее. Вам даже идёт, не хотите сменить имидж, капитан?       — У тебя странные вкусы, Шарлотта, – Стенли аккуратно коснулся швов. Выглядело так, будто ему половину лица собирали обратно. Похоже, так и было.       — Выглядите специфически, но, уверена, доктору Уингфилду понравится.       При упоминании Ксено Стенли до боли сжал зубы и опустил взгляд на левую руку.       Даже плотно забинтованная, она выглядела изуродованной. Её долго не перевязывали, но Стенли чувствовал подвох. Шарлотта молчала, как партизан, а Луна мялась, пыталась сменить тему, увести разговор в сторону, однако после угрозы придушить её её же стрингами наконец родила: от мизинца и безымянного пальцев остались лишь намёки. Их снесло осколками во время взрыва.        Отрезало нахрен.       Стенли с чёрным цинизмом веселила мысль, что его кусок так и остался на том холме.       Вместе с обручальным кольцом.        Вместе с надеждой вернуть мир вспять.       Ещё через неделю Стенли впервые сбежал из палаты.        Свершилось, блядь.        Аминь, аллилуйя, сиськи девы Марии и далее по списку.        Жаль, ощущение свободы длилось недолго. Не прошло и часа, как Стенли осознал, что просторная территория госпиталя не сильно отличается от тюрьмы. Во-первых, выйти в город без разрешения заведующего не получится. Во-вторых, вокруг стоял двухметровый забор. В-третьих, в магазинах на территории нет курева.       Вот он, восьмой круг ада, Данте не дописал.       — Стенли! Стенли! Ты здесь! – Луна подбежала к Стенли, ровно когда он прикидывал, сможет ли перелезть через ограду. Предположим, сможет. А дальше куда? До дома часа три по скоростному хайвею на машине. В принципе, за пару-тройку дней дойдёт. Автостопом тоже вариант, если кто не испугается взять страшного мужика в бинтах и больничном. – Решил выйти, подышать воздухом? Но заведующий же запретил напрягаться!        Стенли продолжал задумчиво смотреть на забор. Если быть слепой дурой, то можно подумать, что Стенли любуется небом.       — Ну ладно, может, немного прогуляться тебе не повредит, но позже. Меня отправили сказать, что пришла комиссия, они уже ждут.       Вот только комиссии не хватало.       Вот только не это дерьмо.       Если пришла комиссия, значит, Стенли хотят мягко списать со счетов. И куда? На пенсию? В тридцать девять? Абсолютная норма в его профессии, за исключением того, что Стенли отказывался уживаться в рамках нормы. И что дальше? Если уж совсем по-честному, Стенли давно дослужился до полковника, но в его сфере выше капитана не дают… Конечно, все всё понимают. И каждому очевидно, что увольнение Стенли на пенсию — большая потеря.        Определённо.       Стенли перестал гипнотизировать забор и взглянул на забинтованную левую ладонь.        Если бы не это дерьмо, комиссия не ждала бы его сейчас в палате с заранее заготовленной фразой.       Отсутствие двух пальцев — серьёзная преграда в точном управлении оружием. Как бы Стенли ни называл себя профессионалом, он оттого и профессионал, что даже мизинец влияет на исход миссии. Откровенно говоря, Стенли попал. Крупно так попал.       — Ну Стен, правда, эти дядьки выглядели очень страшно, они не похожи на тех, кто любит ждать, пойдём!       Бесит, но Луна говорила дело.       Последний раз взглянув на забор, Стенли выдохнул:       — Ладно.       И, расправив плечи, развернувшись на пятках, он с напускной лёгкостью двинулся навстречу судьбе.       В палате сидело трое. Все выше по званию. Стенли вошёл и тут же вытянулся по стойке смирно, приложив руку к виску.        — Вольно, капитан, – пробасил статный мужчина лет шестидесяти с полковничьим орлом на погонах.       Стенли опустил руку, но не расслабился. Он знает, как всё устроено. За ним сейчас следят во все глаза, ему нельзя выказывать ни намёка на слабость. Он должен выглядеть здоровее новобранца.       Следующие пятнадцать минут Стенли вёл себя покладистее приговорённого к казни. Чётко и без лишних отступлений он пересказал события миссии, ответил на дополнительные вопросы и даже не попросил сесть. Ноги конкретно жгло. Заведующий потом его убьёт. Ключевое слово «потом», потому что сейчас Стенли требовалось держаться. Ни намёка на слабость. Он запрещал себе даже смотреть на топорщившийся в форме заветной пачки сигарет карман кителя одного из членов комиссии.        — Капитан Шнайдер, я думаю, вы понимаете, зачем мы пришли.       Конечно, Стенли понимал.        — Никак нет, сэр! – отчеканил он.       — Мы предлагаем вам перейти в резервный состав с повышением до майора и начать получать пенсионные. Вы честно и  беспрекословно работали на благо мира, а теперь заслужили отдых, капитан, хорошая работа.       Бля, как же хочется курить… Затянуться бы. Пол сигареты и прямиком в лёгкие.       — Позвольте уточнить, сэр!       — Позволяю.       Бросай думать о куреве.        — Вы разговаривали с главврачом, не так ли?       — Да.       Аккуратно.        — Я не в праве просить вас об этом, но я бы хотел знать полную и честную медицинскую характеристику моего состояния. Если возможно, сэр.       Члены комиссии переглянулись, но тот, кого Стенли идентифицировал как полковника, в итоге приподнял ладонь, останавливая общее замешательство.       — Нам передали, что вы хорошо восстанавливаетесь, несмотря на обширные повреждения кожи. Так же нас предупредили, что вы получили сильную черепно-мозговую травму, и пока не ясно, что произойдёт с гематомой. Она близко к мозжечку, это существенный риск. Как нам объяснили, не известно, сможете ли вы управлять своим телом как раньше. Ещё было что-то про травмы некоторых органов и… – полковник взял многозначительную паузу, указав на левую руку. – И вы потеряли два пальца на вспомогательной руке.       Стенли благодарно кивнул.       — Сколько времени врачи закладывают на моё восстановление?       — От года до бесконечности.       — Прошу прощения, до бесконечности я не доживу.       Члены комиссии синхронно усмехнулись. Обстановка немного разрядилась. «Когда терять нечего, хорошая шутка — твоё единственное спасение. Или быстрый способ сдохнуть». Очередная мудрость от Асагири, не благодарите.       — Буду честен с вами, капитан, – полковник задумчиво почесал щетину на подбородке, он казался уставшим, но явно не пытался отработать комиссию формально. – Отправлять на пенсию такого профи, как вы, — огромная потеря. И будь армия бездушной машиной, мы бы закинули вас на новую миссию сразу же после выписки. Очевидно, вы дадите фору любому даже без руки. – Взгляд полковника вдруг азартно загорелся. – О чём речь, контузия не помешала вам попасть в скоростную цель!       — Буду так же честен с вами, сэр, это похоже на стрельбу по тарелочкам.       Теперь полковник полноценно засмеялся. Стенли почувствовал себя свободнее.       — Капитан, мы заботимся о вас, соглашайтесь, на пенсии не страшно, быстро привыкаешь к спокойной жизни.       Так вот в чём дело. Стенли разгадал полковника. Перед ним сидел человек, который в своё время совершил «правильный» выбор и ушёл в запас. Сложная миссия, травмы и ПТСР — враги солдата, никто не осудит взрослого, отслужившего двадцать лет в горячих точках мужчину за желание пожить нормальную жизнь с женой и детьми.       Нормальную жизнь. С женой и детьми.        А как насчёт «нормальной жизни» с учёным-маньяком, который пытался его убить?       Отличная идея.       Просто великолепная.       Стенли пиздец больно стоять.       — Сэр, должен признаться, я не готовился к пенсии настолько быстро.       — Понимаю, для многих это серьёзный удар.       — Могу ли я попросить комиссию отложить решение?       Полковник нахмурился.       — На сколько?       — Полгода, – и прежде, чем полковник успел ответить, Стенли продолжил. – Если позволите, я объясню свою просьбу.       — Потрудитесь.       — Благодарю, сэр, – Стенли прижал руки по швам и набрал воздух в грудь, как будто собрался зачитывать рапорт. – Вы сказали, что о восстановлении в лучшем случае можно будет судить через год, но мой опыт говорит, что любой срок врачей следует делить на три. Проверьте медицинские отчёты, меня никогда не держали в госпитале до конца предполагаемого срока. Однако, учитывая проблемы с левой рукой, мне понадобится время привыкнуть к новым обстоятельствам. Таким образом, я закладываю четыре месяца на выздоровление и два месяца на восстановление прежней формы и прошу комиссию принять окончательное решение после полной проверки моих навыков на полигоне. В случае провала, я по собственному желанию напишу заявление о пенсии без повышения.        Полковник прищурился, продолжая почёсывать щетину. Он явно искал подвох. И не находил. Стенли не сказал ничего двусмысленного. Стенли не в чём подозревать.       — Почему вы так рвётесь на войну, капитан?       Потому что Стенли некуда идти.       — За двадцать лет я не промахнулся ни разу. У нас были сорванные миссии, но ни одна из них не была провалена по моей вине. Однако исход последнего задания целиком и полностью лежит на мне. Я в долгу перед страной, НАТО, сержантом Бони и остальными. Уйти сейчас означает предать их доверие.        — Никто из тех, кого вы назвали, не считает вас предателем, капитан.       — Это внутреннее чувство, сэр. Моральный закон внутри меня.       — И звёздное небо над вашей головой, понимаю. – Полковник устало потёр лицо, что-то пробурчал под нос и, наконец, подытожил: – Ладно. Будь по-вашему, капитан. Вы меня убедили. Полгода. Но если поймёте, что не справляетесь, — условия выхода в запас те же.        Стенли сдержал радость. Рано праздновать.       — Благодарю, полковник, сэр!       — Хорошо, тут мы закончили, – полковник встал. За ним поднялись и два помощника.        — Позвольте проводить вас, – Стенли не собирался выдыхать. И насрать, что ноги горели огнём.       — Не стоит, отдыхайте, капитан, – все трое из комисси направились к выходу из палаты. Уже почти переступив порог, полковник вдруг повернулся и мягко сказал. – Будь я твоим отцом, парень, я бы тобой гордился. Сейчас тяжело найти столь преисполненного мужества солдата.       — Рад стараться, сэр!        Дверь закрылась.        Стенли чуть не свалился на месте. Он еле доковылял до кровати, уронил себя и, смотря на всё тот же отвратительный панельный потолок, подумал:        зря он всё-таки не стрельнул сигарету.       На четвёртую неделю пришли кошмары. То ли из-за действительно быстрой регенерации медики снизили дозу наркотиков, то ли приход комиссии и перспектива отставки добили окончательно, но Стенли так не выворачивало со времён Ирака. Да и не то, чтобы после Ирака совсем плохо было. Обычно после очередного громкого крика ночью Ксено выбивал дверь в спальню, рявкал, чтобы ему не мешали работать, и оно как-то само проходило.       Точнее, проходило оно после того, как Стенли хватал ругающегося Ксено и уносил с собой. С живым человеком под боком, особенно после хорошей гормональной встряски в виде парочки оргазмов, спалось отлично.       В госпитале же ебаться, мягко говоря, не с кем.       Если бы Стенли проявил хоть каплю откровенности с местным психологом, ему бы уже давно поставили что-нибудь типа депрессии и напичкали бы транками. Стенли же считал, что все его проблемы решаются никотином, мясом с кровью и сексом.        Первое время вопрос о сексе в принципе не стоял. Иногда Стенли думал, что ему и хуй оторвало, вот настолько желание отбило, а потом пошёл процесс восстановления и дурацкая функция заработала. Сначала Стенли подумывал воспользоваться периодически навещающей его Шарлоттой, но спустя день размышлений понял, что у него не получится. В смысле, технически получится, а морально…       Морально Стенли не вывозил.       Он просыпался в холодном поту, в ознобе, с затёкшим телом и неистово хотел увидеть Ксено. Посмотреть ему в глаза и спросить:        зачем?        Нет. Не так.        Почему?        Ксено даже ни разу его не навестил.       Стенли в сотый раз пересчитал панели на потолке. На дворе стояла пряная июльская ночь. Тепло, и пахло липой. Стенли бы наслаждался покоем, если бы, конечно, не занимался скоростным отращиванием квадратных метров родной кожи. Швы и ожоги чесались. Особенно чесалось лицо.         Лицо — отдельная история.       Стенли перестал подходить к зеркалам.       По ту сторону на него смотрела изрезанная скорбь.       Если Ксено специально устроил демонстрационный опыт под названием «вот, что бывает, когда орудие тебя не слушается», то Стенли понял аналогию. Спасибо, доходчиво. Но сам опыт, если кто спросит, — дерьмо. Никто не показывает принцип работы петарды с помощью килограмма тротила. Ксено потерял жалкий миллион евро — Стенли почти потерял жизнь и теперь балансирует на грани потери работы. Не равноценно. Может, Ксено начал бы читать лекцию про утраченное бесценное доверие, про потерю опоры, про то, что Стенли оставался единственным, на кого он мог положиться…       Но реальность заключалась в том, что сам Стенли больше не доверял Ксено.       Вот эта рана не заживала.        Разлагалась и ныла хуже чесотки на стянутой коже.       — Вам нужен увлажняющий крем, чешется оттого, что кожа сохнет и ей не хватает эластичности, я принесу завтра, – забота Шарлотты ничего не трогала в душе Стенли. Ему задали вопрос, отчего он такой хмурый, Стенли ляпнул первое пришедшее в голову и продолжил смотреть из окна палаты.        Бессонная ночь сменилась ярким летним днём. Всё так же тошно пахло липами.       И всё так же хотелось курить, мяса и секса.       — Капитан, не хотите прогуляться? Я же знаю, физическая активность пойдёт вам на пользу. Доктора Райт сегодня нет, её куда-то вызвали, нас никто не остановит.       У самой Шарлотты хранился немалый опыт травм, что говорить — и ножи, и пули касались её тела. Она без прикрас знала, какого это — гнить в больнице месяцами и молиться о восстановлении без видимых последствий. Даже если боль оставалась, врачам об этом знать не стоило. Главное получить расписку «здоров» и «годен», а остальное рассосётся в процессе. Вот процесса тут действительно не доставало.       — Пора возвращаться к тренировкам, – флегматично вздохнул Стенли. – Нужны ОФП и бег.       — Какое ОФП, я предложила погулять!       — Физическая активность пойдёт мне на пользу, не я это сказал.       — Доктор Райт нас убьёт! А как же швы?       За полтора месяца у Стенли не только швы срослись, но и задница.        — Тогда принеси мне курева.       — Точно нет!       — А раньше бы притащила, как миленькая… – неслышно шепнул Стенли.       Он иногда скучал по прошлой зависимой Шарлотте. По заглядывающей в рот послушной малявке с обожанием во взгляде. С первого дня знакомства на тренировочной базе НАТО она пиздец напрягала. Тогда Шарлотте стукнуло дурные двадцать пять, её шевелюра в распущенном виде доставала до задницы и весь её вид орал, что она здесь быть не должна.        Стенли не понимал, за что ему, только ставшему первым лейтенантом, выдали тренировать взвод именно с ней.       Нет, вы не подумайте, Стенли не сексист, но женщины на службе вызывали у него смешанные чувства. Они либо не женщины, а машины, и тогда вопросов нет, либо остаются бабами в их худшем представлении, и армия вокруг них превращается в балаган. Шарлотта умудрилась пробить дно и превратила балаган в вакханалию. Все всё понимали, но попробуй совладай с генеральской внучкой. Не ясно, какого чёрта дед решил, что армия сделает из Шарлотты человека, потому что это Шарлотта успешно превращала их подразделение в вертеп.       Короче, капрал Бони конкретно заебала.       Она приставала к каждому встречному, следы её помады торчали из-под воротников и рядовых, и офицеров. Стенли терпел, пока однажды не обнаружил её губы в недвусмысленной близости от своих. Тогда терпение лопнуло.       Армия — не загон с любовниками.        Примерно это Стенли Бони и сказал. Громко, строго и при общем построении.        — Выполняйте субординацию, капрал, здесь вам не «Say yes to dress» и не бордель. Ещё одно нарушение, и вы вылетите отсюда к чёрту, а вместе с вами и половина взвода, чего бы мне это ни стоило. – Стенли грозно оглянул шеренгу, ловя взгляды всех, кто якшался с Бони. – Вас отобрали, как лучших бойцов, а я вижу стадо баранов, не держащих хуй в штанах! Позор! Всё поняли? Я не слышу!       — Да, сэр, так точно, сэр!       Бони единственная смолчала. Она злобно смотрела на Стенли и дула губки.       Кажется, он стал первым, кто ей отказал.       — Вы что, гей, сэр? – громко сказала она.       Взвод замер на вдохе. Первому начинать разговор и обращаться к лейтенанту таким тоном мог, ну, разве только капитан или майор, и то лучше несколько раз подумать. Но обиженная Бони считала, что здесь кто угодно попутал берега, только не она.       Какой ужас, её прилюдно отвергли!       Стенли даже бровью не повёл.       — Да, капрал, я гей. Но на вашем месте за свою задницу я бы тоже переживал. Три наряда вне очереди. – Он снова оглядел взвод. – Застукаю кого-то рядом с ней — увольнение без права на восстановление.       Ну не знала капрал Бони, что к этому моменту Стенли уже прочно увяз во тьме по имени Ксено Хьюстон Уингфилд. Все знали, кроме неё.       Броуди и Доджсон, услышав о переполохе в их взводе, смеялись на весь кабак.       — Цирк! Генерал Бони там охуел наверно, с его внучки пылинки сдували, ты такой шанс получить повышение потерял! Как тебя самого ещё не разжаловали до рядового? – сквозь хохот басил Броуди, подливая Стенли пиво в соседней с их тренировочным корпусом забегаловке.       — Это отдельная история.       История заключалась в том, что через три наряда вне очереди капрал Бони устроила Стенли настоящую войну. Сквозь недосып, перетренированность и испорченные отношения со всеми она умудрялась саботировать работу по полной. Гадила она по-мелкому, но очень изобретательно. То разом потеряются все ключи от оружейного склада, то во время плановой проверки у кого-то из солдат найдут кружевной лифчик, то Стенли вызовут на ковёр посреди пристрелки.        На ковре с такой же мягкостью, с какой пуля пробивает бронежилет, у Стенли поинтересовались, а какого чёрта происходит.        Стенли мужественно выдержал удар и честно ответил, что занят воспитанием избалованных щенков, и что к концу обучения он либо с понижением в звании добровольно едет прозябать в самую далёкую боевую точку, либо наверху не узнают своих людей.       Потому что потенциал-то имелся.       Бони в попытках насолить Стенли демонстрировала поразительные чудеса смекалки и выносливости. Направить энергию в правильное русло — и вот вам отличный кандидат в первые помощники.        Без шуток, капрал Бони оказалась великолепным бойцом.        В какой-то момент до неё, видимо, начало доходить, как далеко она продвинулась. Может, она просто никогда не становилась жертвой железной дисциплины или, может, попав в ловушку дедушкиной опеки, она никогда и не верила в собственные силы, но вот прошло всего ничего, а от прежней распущенной Бони не осталось ни следа. Всё больше и больше внимания она уделяла тренировкам и меньше капризам: первой выходила на спарринг, безвылазно сидела в лётном тренажёре, молча собирала мусор после стрельбищ и готова была драить сортиры зубной щёткой, если таков приказ.       Если таков приказ лейтенанта Шнайдера, конечно.       Она повторяла его собранную манеру ходьбы, радовалась, когда попадала в цель, и тут же одёргивала себя, потому что лейтенант на её месте не улыбался бы, как дебил.       А ещё капрал Бони отрезала волосы. Чтобы было удобнее бить зарвавшиеся ебала и чтобы, когда придёт время, сделать из отрезанных волос жгут. Спрашиваете, зачем жгут? Так это чтобы придушить вас, лейтенант Шнайдер. Прям так и сказала. И тут же с исполнительным криком «так точно, сэр!» беспрекословно отправилась в очередной внеплановый наряд.       Одержимость капрала Бони быстро превратилась в повод для травли и насмешек, но она доходчиво дала понять, что её не интересуют столь низкие разговоры. Никто не достоин высмеивать её святую первозданную ненависть к лейтенанту. А после нескольких драк и парочки дисциплинарных взысканий ситуация успокоилась.       Взвод обрёл образцово-показательный вид.       Им оставалось только пройти проверку огнём. Тогда-то и случился второй поворот.       Их забросили на восток сопровождать боеприпасы под видом гуманитарного груза. Типичная миссия для новичков. Обычно задания подобного плана проходили без осложнений, но Стенли не вспоминал бы произошедшее, не покатись оно сразу под откос. Во-первых, им не повезло с погодой. Ливень разнёс дорогу до состояния зыбучей глины, каждый шаг тратил в два раза больше сил. Опустить ногу — пол дела, теперь попробуй, оторви. Несколько бойцов даже потеряли подошвы. Грузовики увязли. Вместо благородной патрульной работы пришлось толкать и тащить настилы под колёса.        Когда грузовик резко поймал сцепление и уехал вперёд, половина взвода синхронно впечаталась мордами в землю. Красота. Стенли подумал, что таких своих ребят он любит особенно. Заёбанных, жрущих дерьмо, но продолжающих идти вперёд. Вот бы ещё самому отплеваться от глины.       Ливень не унялся и ночью.        За сутки они преодолели половину маршрута, не спали, нормально не ели, промокли до нитки, жили исключительно на злобе и адреналине. А потому внезапная засада сильно скосила ряды. Кто-то слил маршрут противнику, их явно поджидали в самом невыгодном для обороны месте, перегородили дорогу, забросали гранатами, накрыли пулемётным огнём, так ещё и хвалёные «эмки» вечно заедали, нажравшись воды и песка. Стенли устал пробивать затвор, чтобы он вставал на место. Казалось, домой никто не вернётся.        — Лейтенант, есть идея! – остреливающаяся из-за соседнего грузовика капрал Бони смахнула капли с каски и указала наверх. Стенли не понял намёка. – Пулемётчик! – крикнула она сквозь шум дождя и боя. – Скоро перезарядка! Я на удобной позиции, отвлеку его! А вы перегруппируйтесь с остальными и ударьте с фланга! Вы сможете уехать через брешь!       Опытный пулемётчик тратит на перезарядку восемь секунд. Но выбежать в эти восемь секунд — самоубийство, потому что враги не дебилы, пока один меняет магазин, остальные прикрывают. Что так, что так — дефицит железа в организме точно поправят.       — Не делай этого!       — Загасим пулемётчика — появится шанс!       Раздался взрыв, и Стенли на мгновение оглох. Враги не жалели боеприпасов, они прекрасно подготовились. У самого же Стенли оставалась последняя граната.       — Всё, я пошла!       — Стой!        Капрал Бони уже почти выпрыгнула из укрытия, но послушно зависла в полушаге.       — Лейтенант! Это наш единственный вариант!        Стенли зажмурился, думая, что делать, и может ли он так рисковать? От их отряда осталась хорошо если половина, нельзя терять людей.       — Хватит тянуть яйца, лейтенант!       Решимость Бони поражала. Вот какой сильной она стала. Она не заслужила окончить жизнь посреди моря дерьма.       — Мне плевать, что вы скажете! Я всё равно пойду!       Ладно.       Ладно.       Хорошо.       Хорошо, блядь!       Стенли достал последнюю гранату и показал её Бони. Та, мгновенно поняв замысел, кивнула.       — По моему сигналу! – крикнул Стенли.       Он не сразу отсёк, что ливень резко кончился.       Затих и пулемётчик. По полю битвы на мгновение прокатился безмятежный покой — перезарядка.       Стенли тут же выдернул чеку и быстро бросил гранату на удачу через крышу грузовика.       Взрыв.       — Пошла! Пошла! Пошла!       Бони рванула в гущу оглушённых противников, а сам Стенли, не оборачиваясь, заткнув голос сожаления, побежал в другую сторону.       — Все за мной! Капрал Бони отвлекает — мы бьём с фланга! Построение клином! Делаем брешь, садимся в грузовики и уезжаем! Вперёд!        И… Сработало. Блядские апостолы, видимо, охуели от красоты происходящего и лично спустились, чтобы остановить дождь и провести их отряд по относительно стабильной дороге, иначе Стенли сиё чудо объяснить не мог. Противник поддался, застава на дороге, отвлечённая капралом Бони, не успела сориентироваться и мгновенно полегла. Все не потерявшие ход грузовики, выехали из чёртовой мясорубки.       Внезапно стало тихо, как в гробу.       Обыкновенная война — никто не знает, когда бой закончится, и никто не знает, когда начнётся следующий. Убивают и влюбляются так же: без предупреждения и прелюдий.        Воцарившееся молчание превратилось в священный траур. Только гул моторов добавлял бытовой прозаичности.       Они отъехали прилично, и Стенли наконец устроил перекличку. Среди ребят так и не раздался голос Бони.       Чудес не бывает.       Их надо создавать собственными руками.       — Я возвращаюсь.       Стенли принял решение быстро и легко. По-настоящему правильные дела не сложно исполнять, даже если они будут стоить жизни. Особенно, если они будут стоить жизни.       — Лейтенант, мы с вами.       Хорошо он всё-таки их воспитал. Точно же: каждый ехал и думал об оставшихся товарищах. Никто не радовался спасению. Все грустили, что на их месте не оказался брат по оружию.       — Хорошо, со мной пойдут трое, остальные довозят груз.       Оставить основную миссию ради раненых товарищей — не просто самодурство. Это колоссальный шанс проиграть по всем фронтам. Второе нападение конвой не переживёт, а попытка вытащить своих может кончиться очередной безнадёжной стычкой. Они совершенно точно не в том положении, чтобы разделяться.       Но Стенли спрыгнул с грузовика вместе с тремя ребятами и, уйдя чуть в лес, аккуратно двинулся по темноте вдоль дороги обратно. Небо расчистилось, будто и не было никакого дождя. Будто его в принципе не существовало как явления. Луна осветила путь. Через час они добрались.       Вокруг валялись тела, живых не разглядеть. Брошенные грузовики увезли в качестве добычи. Ничего, кроме трупов и тишины.        Стенли с ребятами аккуратно обошли каждого. Они отделили своих от чужих, оторвали знаки отличия с форм противников для будущего расследования и составили список погибших.       Но тела Бони так и не нашли.       Худшие сценарии пронеслись в голове Стенли. Женщина — не просто хороший трофей, это отличная игрушка, которую можно изощрённо сломать до её смерти и доломать после. Нет ничего приятнее, чем мстить за убитых товарищей через унижение слабого.       Готов ли Стенли отправиться дальше, лишь бы вытащить капрала Бони?       Стенли боялся, что нет.        Здесь проходила граница между его желаниями и успехом миссии.       Они вернулись во тьму леса и Стенли, скрепя сердце, сказал:       — Возвращаемся. Противник вернётся в любой момент, нам повезло попасть в затишье.       — Давайте хотя бы попробуем вынести некоторых наших?       — Этим займётся санитарная служба или Красный Крест.       — Но к этому моменту они…       Скользкий шорох листвы и приглушённое дыхание за спиной — Стенли отскочил за долю секунды до того, как раздался выстрел. Пуля не задела. Стенли и его ребята мгновенно наставили пушки в сторону подкравшегося врага и…       — Не стрелять! – Стенли рявкнул, что есть мочи.       — Л-лейтенант?       То была Шарлотта.       Она медленно, дрожащими руками опустила пистолет и упала на колени. Если бы Стенли не схватил её раньше, она бы свалилась навзничь.       Сумрак не давал рассмотреть, но Шарлотту трясло в лихорадке. Плохой знак. Она потеряла много крови.       — Опустить оружие, – Стенли успокоил ребят, – это капрал Бони, мы нашли её.       — Лейтенант? Это правда вы? – Шарлотта не могла даже сфокусироваться.       — Тихо.       Ей нельзя говорить. Счёт на минуты.       — Вот значит, как выглядит смерть? – Не унималась она. – Как в скандинавских легендах?       — Молчи, капрал, не трать силы.       — Зачем, если я всё равно умру? Ты же не лейтенант Шнайдер, ты валькирия, которая пришла забрать мою душу, верно?        Стенли не ответил. Он быстро вытащил аптечку, положил её рядом и принялся стаскивать с Шарлотты каску и бронежилет. Дело дрянь. Бронежилет не защитил от касательного в бок. И, кажется, ещё одна пуля прилетела в бедро. Надо пережать раны. Хотя бы сократить потерю крови…       — Да, – Шарлотта протянула слабую руку и мягко коснулась грязной, замызганной тяжёлыми сутками щеки Стенли. – Лейтенант никогда бы не пришёл за мной. Спасибо, что явилась в его облике.        — Почему ты думаешь, что я бы никогда не пришёл за тобой? – Стенли отстранённо, как и всегда в критические моменты, заключил, что Шарлотта словила минимум две пули, и ситуация хуже, чем критическая. Он быстро наложил кривые повязки и вколол ей экстренную смесь.       — Лейтенант меня ненавидит. Я была плохим солдатом.        — Ты отличный солдат, капрал.       Стенли передал рюкзак одному из команды и с помощью другого закинул Шарлотту на спину. Даже не пришлось приказывать — ребята тут же встали в охранное построение и двинулись обратно.       — Нет, не обманывай меня, я правда плохой солдат, – Шарлотта положила голову на плечо. Она умиротворённо вздохнула, в её выдохе чувствовалась улыбка. – Я была заносчивой, эгоистичной, зацикленной на себе сукой. Ею и осталась.       Ребята синхронно хрюкнули.       — Я вытащу тебя. И, надеюсь, ты повторишь эти слова мне в лицо, – улыбнулся Стенли.       — Как хорошо, что это уже никогда не произойдёт.       Через пару дней Шарлотта сидела на больничной койке и глупо хлопала ресницами. В её палату набились все оставшиеся в живых с той злой ночи. Стенли стоял во главе толпы. Он посмотрел Шарлотте в её голубые — он раньше не замечал насколько — глаза и молча отдал честь. Остальные повторили его движение.       Если бы не она, в мире стало бы на пару десятков вдов и одного вдовца больше.       — Что это значит? – испуганно спросила Шарлотта. – Я не понимаю.       — Это значит, сержант, что вы всё сделали правильно.       — Лейтенант, я же капрал…       — Уже сержант, – Стенли протянул заверенный приказ о повышении. – И я лично рекомендовал вас на офицерскую подготовку.       Ещё час, не меньше, в палате Шарлотты шумно обсуждали её подвиг да и всю операцию в целом. Шарлотту трепали по плечу, жали ей руки, кто-то даже под общее улюлюкание признался Шарлотте в любви и пригласил на свидание. Шарлотта смутилась, но обещала подумать. Затем один из группы спасения красочно расписал, как Шарлотта чуть их не пристрелила, а потом назвала себя заносчивой сукой и отрубилась на спине лейтенанта.       Шарлотта продолжала хлопать глазами. Она ничего не помнила.       Наконец, Стенли выдворил толпу и сам уже собирался уходить, пожелав Шарлотте выздоравливать, как сама Шарлотта, не поднимая взгляда, перебирая одеяло, сказала:       — Спасибо, лейтенант. Я до сих пор не верю, что вы… – Она зарделась. – В смысле… я хотела сказать… Это… это так… Я думала, вы…       Стенли посмотрел на неё с хитрой улыбкой.       — Не понимаю, о чём вы, сержант. Вы — наш человек, а мы своих не бросаем. Даже заносчивых сук.       И с тех пор Шарлотта не отходила от Стенли ни на шаг.        Стенли прекрасно всё понимал, но держал почтительную рабочую дистанцию. Он уважал Шарлотту и действительно с удовольствием однажды принял её как первого помощника, хотя и пытался переубедить ступать на путь снайпера. Неблагодарная работа и плохо подходит тем, кому пророчат хорошую карьеру. Иначе выше капитана она не получит. Но Шарлотта стояла на своём твёрже фундамента Тадж Махала. Она не хотела ни карьеры, ни званий. Она послала деда и его пригретое местечко в управлении. Она просто хотела быть человеком Стенли и прикрывать его спину.       А потом с Шарлоттой познакомился Ксено. Он быстро просёк фишку и окончательно снёс голову, как он её называл, «барби из военной коллекции Маттел». Стенли он, кстати, величал Кеном из той же коллекции. Количество шуток о том, что их ваяли на одном станке, пробило потолок.       Определённо, Стенли бы соврал, если бы сказал, что Шарлотта его совсем не привлекает. Ксено же, явно воодушевлённый тем, что нашёл исполнительную псину для своей исполнительной псины, превратил общение с Шарлоттой в очередную дрессировку. Стенли не мог на это повлиять. Или не хотел? Шарлотта так отчаянно пыталась угодить Ксено — до неприличия смешно. Не имея возможности добраться до одного мужчины, переключиться на его мужа… Интересно, что бы на это сказал Асагири?        Видимо, что-то он Шарлотте и сказал, но уже после всех событий, а до них…       Ксено расставил сети, искусно подвинул границы, несколько раз зашёл чуть дальше дозволенного, окольными путями, понемногу, и вот — Стенли просыпается утром с затёкшими руками, потому что на одной лежит Ксено, а на другой — Шарлотта.       Помнится, первое, что сказал Стенли Шарлотте при встрече: «Без шансов, дорогая».       И вот, где они оказались.       Блядь, как Ксено это делал?       — Я просто следил за твоими желаниями, Стенли. Ты хотел этого. А кто я такой, если не могу порадовать дорогого мужа?       — Будь проклят день, когда я вышел за тебя.       — Конечно, он проклят. Кстати, спроси у Шарлотты фирму её помады, тебе идёт.       В общем… Да. На этом уровне морального развития они и существовали. И плавали до тех пор, пока Асагири не согласился сыграть в русскую рулетку, а Стенли не приставили крутить барабан.       Стенли тряхнул головой.       Вот, опять. Опять унесло не туда. Стенли опять сидел на подоконнике палаты госпиталя Сэма Хьюстона. Опять не там. Опять не с теми.        Не дома. Не с Ксено.       В воздухе стояла душная липовая патока.        Сейчас стошнит.       — Так мы идём гулять?       — Нет.       Шарлотта вздохнула и уставилась на свои руки. Её дурацкая привычка теребить пальцы так никуда и не делась.       — Капитан, если вас что-то волнует… Если вам не с кем поговорить… Иногда такое бывает, я знаю, что у вас скорее всего всё в порядке, просто… Мне кажется…       Она так сильно хотела помочь, так неприкрыто и искренне переживала, что Стенли почти сорвался. Почти признался, что не спит ночами. Что ему снятся кошмары. Что он хочет умереть. Что он просыпается с мокрыми глазами и не может остановить поток. Что в первый день, как пришёл в себя, он попытался позвонить Ксено, а в итоге просто набрал отца, заверил, что всё в порядке, передал привет матери и с тех пор не включал телефон в принципе.       Что ему страшно.        Что он потерял единственного, кого любил.        Что он не знает, куда теперь двигаться.       — Хорошо. Есть кое-что, что ты можешь сделать, – смягчился Стенли.       Шарлотта встрепенулась.       — Что угодно!       — Принеси мне завтра пачку Мальборо и что-нибудь похожее на мясо, иначе я выброшусь из этого окна.       — Здесь первый этаж, капитан.        — Я не слышу «так точно, сэр».       На следующий день Шарлотта принесла очередную кашу и пакет леденцов.       — Да ты издеваешься.       А затем медленно расстегнула рубашку и так же медленно, с заигрывающей улыбкой выудила пачку сигарет из лифичка.       Ладно.       Ла-адно.       Предположим.       — Клянусь унитарным патроном, это самое сексуальное, что я видел за последний месяц. А мясо?       — Из мяса сегодня только я, капитан. Доктор Райт меня чуть ли не раздевает перед тем, как пустить сюда. Но это, – она повертела пачкой, – она проглядела.       Стенли был в таком отчаянии, что сожрал стейк, даже если бы Шарлотта пронесла его в заднице. Или какие там дырки у женщин рабочие.       Но пришлось довольствоваться, чем дали.        Стенли благоговейно забрал пачку. Обоняние тут же уловило тонкий знакомый аромат. Стенли вспорол ногтем плёнку — развернул, скомкал — насладился многообещающим шелестом рвущейся бумажной марки, открыл крышку и наконец узрел лежащие штабелями сигареты. Как патроны в магазине. Напичканные табаком, заряженные на удовольствие. Один только запах вскружил голову и наполнил жизнь красками. Ищите, говорил господь, и обрящете. Терпите, и воздастся вам.        Стенли искал. Стенли терпел. Все пункты выполнены.        А теперь заткнитесь. Время наслаждаться.       — Зажигалку, – Стенли, не глядя, протянул руку. Одна сигарета уже торчала меж зубов. Вторая ждала часа за ухом.       Шарлотта, так и не застегнув рубашку, подошла вплотную. Продолжая заигрывать, она плавно достала из бюстгальтера ту самую зиппо, которую Стенли носил, сколько себя помнил. Подарок деда. Он думал, что и её потерял.       Чёрт, как же Шарлотта медленно всё делала.       — Женщина, – процедил Стенли, не выпуская сигареты изо рта, – быстрее.       — Да, капитан, – сладко выдохнула Шарлотта и, открыв крышу, поднесла зажигалку.        Стенли прикрыл глаза.       О, этот металлический звук наслаждения.       О, этот звук предвкушения.       Шарлотта щёлкнула раз. Щёлкнула два. Щёлкнула три…       — Да что такое…        Стенли открыл глаза. Шарлотта трясла рукой и ругалась сквозь зубы.        — Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт, кажется бензин выветрился.       — Женщина, – Стенли нахмурился и забрал зажигалку. Он тоже попробовал высечь огонь — безрезультатно. – Женщина, ты так не шути.       — Да я просто… Это же ваша, я думала… Я не проверила…       Стенли со вздохом помассировал переносицу.       — Блядь, просто заткнись.       Может, Стенли действительно угодил в ад?       Он с очередных вздохом вытащил сигарету изо рта, искренне думая, не сожрать ли её. Но это не то. Хотелось дыма. Тяжести в лёгких. Спазма в горле. Пряной горечи на языке. А не папиросную бумагу и табачный лист в желудке. Спасибо. Хороший салат. Он таких уже наелся. Соль можете не предлагать.       Сигарета чуть смялась меж пальцев, источая тонкий аромат. Так близко и так недоступно.        Стенли спрятал сигарету в пачку, затем вспомнил о второй сигарете за ухом, снова подумал, может, правда сожрать? Но всё-таки сдержался и тоже вернул её в пачку, а саму пачку бросил на кровать.       — Капитан, дайте зажигалку, я заполню, принесу завтра, обещаю! – Шарлотта виновато застёгивала рубашку.       — Да куда ты денешься…       Стенли подавил желание пихнуть зажигалку обратно Шарлотте в лифчик, а лучше в штаны, и просто сунул её в руки. А затем безысходно и так привычно вернулся на подоконник.       Он прислонился лбом к окну.        Опять вздохнул.       Как же Стенли тошнит от липы.       На следующий день Шарлотта явилась в первую же минуту, как пробили часы посещения. На сей раз без прелюдий и заигрываний она с порога кинула Стенли пахнущую бензином зажигалку.       — Я проверила, она работает, капитан.       Стенли быстро вскрыл пачку, сунул вчерашнюю мятую сигарету в рот, открыл окно, поднёс зажигалку, чиркнул огнивом…       — Какого чёрта здесь происходит?!       Луна ворвалась в палату, как ветер. Стенли даже затянуться не успел — Луна выхватила и сигарету, и пачку, и окно захлопнула с такой ненавистью, что стекло задребезжало.       Луна не представляла насколько близко подошла к точке невозврата. Как близко подошла к смерти. Она пыхтела, размахивала руками, кричала то на Стенли, то на Шарлотту, а Стенли смотрел на её тонкую шею и думал, как же её легко сломать. Эта лёгкость, эта неоспоримая возможность отнять чью-то жизнь по собственной приходи — единственное, что успокаивало.        И да. Надо было всё-таки сожрать сигарету.       — …девять часов операций, три литра крови, куча швов — постельный режим и никакого никотина!        — Засуньте в жопу свои рекомендации, доктор Райт! – не выдержала Шарлотта. – Капитан не престарелая развалина!       — Здесь я решаю, кто развалина, а кто лезет не в своё дело! Вон из отделения!       — Я никуда не уйду!       Стенли снова сел на подоконник и закрыл глаза, доверив окну тяжёлую голову. От крика клонило в сон. Если шумят, значит, можно расслабиться. Значит, где-то есть люди.        Значит, ещё есть живые на этой планете.       Ещё есть те, кто способен чувствовать боль.       — Жалкое зрелище, – Ксено сел на другой край подоконника и со скучающим видом посмотрел на соседнее дерево. Луна и Шарлотта заткнулись. А может и совсем ушли. Наверно, Ксено их выгнал.       Стенли улыбнулся.       — Твоими стараниями.       — Не делай из меня монстра. Не элегантно.       — А кого же мне делать из своего убийцы?       У Стенли не было доказательств, но менее больно не становилось. Потому что Стенли узнавал почерк: улик нет, оснований к обвинению тоже, но все всё понимают. Ксено, как истинный злой гений, никогда не скрывал своих манипуляций. Он с предельной честностью выворачивал ситуацию так, чтобы окружающие делали грязную работу за него. А кто сделал, тот и виновен. Так уж повелось в мире — наказывают за доказанные прямые деяния. А Ксено ничего не совершал.        Он просто однажды прошёл мимо.       Нет, Стенли с самого начала знал, что Ксено псих. Отчасти поэтому у Стенли на него и жёстко стоял. Но Стенли отчего-то был уверен, что выдержит. Что сильнее. Что Ксено не дотянется. Что сам Стенли в его системе координат выше остальных принципов.       Вдруг молния поразила Стенли. Поразительно, и как он раньше не понимал? Покушение — последнее, на что он обижен.       Дело не в этом.       Стенли со всей чудовищной силой осознал, что ошибался в Ксено. Всё это время он просто… Не знал его?       Вот в чём дело.       — Зачем пришёл?       — Скучал.       — М-м, интересно, если что, я торчу тут полтора месяца.       — Тебе не идёт пассивная агрессия.       Когда Ксено успел слезть с подоконника и подойти? Теперь он стоял выше, почти вплотную, смотрел хитро, чуть наклонив голову, с лёгкой улыбкой на губах. Непредсказуемое существо, с которым Стенли знакомился заново.       По спине пробежала колючая тревога.       Стенли тоже встал, выровняв положение. Если его не воспринимают равным, он поднимет себя на пьедестал собственноручно.        — Чего ты хочешь? – Глаза в глаза. Стенли говорил чётко, не отводя взгляд.       — А сам как думаешь? – Ксено расставил руки по бокам, прижав Стенли к подоконнику. Ловушка.       Ощущение тревоги дошло до затылка.       Но Стенли сумасшедший. Либо он беспросветный фанат адреналина, либо он конкретно приложился головой и потерял разум. Лишился последних крупиц здравого смысла. Ему же ничего не стоило прямо сейчас придушить Ксено, вывернуть ему руки, сломать ноги и утопить в унитазе, так почему?..       — Чёрт.       Он поцеловал его так грубо, как только мог — схватил за грудки и потянул на себя со всей силы. Он хотел разбить его. Залезть ему под кожу. Он хотел брать. Бить, а не бежать. Стенли умел. Стенли хорош в этом.       А Ксено поддался и шагнул навстречу.         Застонал в поцелуй, обвил руками шею и отдался, как будто хотел этого не меньше.       Это так на него не похоже.       — Стоп. Остановись, – из последних сил приказал Стенли.       — Зачем? – Ксено в противовес прижался и выдохнул на грани хрипа. – Заметь, не я на тебя набросился.       — С тобой что-то не так.       Вместо ответа — лукавый смех.       Лукавый смех и доверчиво подставленная под поцелуи шея.       Это точно на него не похоже.       Стенли усилием воли отстранился и оттолкнул Ксено, в попытках отдышаться, вернуть рассудок. Ксено же неожиданно послушно отступил. Но покорность сменилась своенравием, стоило Стенли взглянуть в его глаза. Ксено облизнулся, ослабил вечно затянутый под горло галстук, снял его и принялся расстёгивать пуговицы рубашки.        Неторопиливо.        По одной.       Сначала ту, что запирала горло в ошейник воротника.       Потом ту, что прятала беззащитную впадину.       Затем ту, что открывала ключицы…       Стенли пришлось признать очевидное: Шарлотта ему в подмётки не годилась.        — Делай, что хочешь. – Ксено сел на койку и приспустил рубашку, оголив плечо. Он поднял подбородок — бери, не спрашивай.       — Ты ненавидишь, когда я оставляю следы.       — Сегодня можно.       — Ксено… – прорычал Стенли. Он собирался сказать, что маленькое попущение и секс не сойдут за извинение, и вообще, ни один нормальный человек не кладёт на одну чашу весов свою жизнь, а на другую так-уж-и-быть-блядь-спасибо-что-разрешил-поставить-парочку-засосов, но запнулся. – Ксено…       Ксено же расстегнул последние пуговицы и чуть откинулся, демонстрируя пока нетронутую грудь. Стенли представил, что может с ней сделать. Он голодно сглотнул. Стейк с кровью обладал тем же уровнем привлекательности.       — Ты ждёшь команды?        Стенли громко втянул воздух.       — Можно.       В ту же секунду Стенли повалил Ксено на простыни и вгрызся ему в плечо. Стенли показалось, что где-то раздался хлопок порванного поводка.       — Ты голоднее, чем я думал, – засмеялся Ксено.       — Заткнись. Одно слово, и я тебя придушу.       — Давай. Я позволяю.       — Больной псих. Грёбаный сумасшедший.        Грубость Стенли мало походила на любовные ласки, но Ксено продолжал беззаботно смеяться, как будто и не его рвут на части. Стенли прижался. Ближе. Ближе, чёрт побери. Кожа к коже. Кровь к крови.       Смех Ксено растворялся в воздухе бесконечным эхом. Казалось, он проник даже в лёгкие. Всё смешалось, границы размылись. Стенли поддался инстинктам.       Вдруг тело пронзила боль. Острая. Знакомая. Дыхание сбилось, руки онемели. Стенли не смог даже крикнуть. Он увяз.        — Ты считал, что Асагири продешевил? Полюбуйся. Вот кто дёшево продался.        Стенли с усилием поднял голову. Ксено больше не улыбался.       Новая вспышка боли. Под ребром.       Стенли повалился на бок. Не в силах вдохнуть он захрипел. В глазах потемнело и только отблеск скальпеля пробился сквозь чёрный саван.       — Давай закончим начатое. – Ксено небрежно повалил Стенли на спину и сел сверху. – Ты очень живуч, знаешь? Я считал, что всё продумал, но ты опять повёл себя не по сценарию. – Скальпель вспорол нежную кожу под подбородком. – Поэтому теперь я сделаю всё сам.        Стенли пытался крикнуть. Позвать кого-нибудь, но осёкся. Как глупо — полтора месяца страдать, а теперь цепляться за жизнь. Кретин. Беспросветный идиот.       — Даже не пытайся. – Скальпель вспорол горло и пересчитал рёбра трахеи. Адская боль. Стенли не понимал, почему ещё не отключился. – Никто не придёт.        Миллион невысказанных вопросов разбились о нёбо кровавой струёй. Стенли кашлял, хрипел, пытался двинуться, но что-то неподъёмно тяжёлое держало его. Что-то зыбучее. Липкое. Как дёготь.       — Ты не представляешь, сколько проблем принёс своей выходкой, я думал поступить, ха-ха, гуманно, убить тебя почти быстро и почти безболезненно... Но я передумал. Хочу убить тебя своими руками. – Ксено поднёс скальпель к солнечному сплетению. Стенли рефлекторно дёрнулся. Он не должен быть в сознании! Не должен! – Ох, дорогой, не мешай, я хочу сделать это элегантно.       Теперь боль не просто преодолела все мыслимые границы — она вышла из берегов, утопила последние мысли. Не осталось ничего, кроме неё и страха.        — Твой внутренний мир великолепен. О-о, блядь, какой ты горячий.        У внутренностей нет осязания. А у Стенли нет рассудка выносить происходящее, но вот Ксено запускает в него руки по локоть и Стенли чувствует. Его длинные пальцы на своей печени, его ладони в кишках. Ксено мял каждый орган на своём пути, подбираясь выше и выше.       Выше и выше.       — Ты бы знал, как давно я мечтал раздавить твоё сердце.       Ксено разрывает лёгкие, и Стенли падает с подоконника на пол.        Вокруг ни Ксено, ни чёрной жижи, ни крови. Только летний день и липа. Чёртова-чёртова липа!       Стенли сжался, хватая ртом воздух. Кошмар. Просто секундный кошмар. Просто. Бред. Уставшего. Тела. Просто… Просто…       Каждый фантомный разрез на его теле казался реальным.       И как же болело сердце.       Как же Стенли хотел умереть.       Мир превратился в медленно меняющиеся слайды. С запозданием Стенли увидел испуганное лицо Шарлотты, шприц в руке Луны, панельный потолок…       Белый.       Этот белый цвет, как кислота, вычистил мозг. В голове не осталось ничего. Стенли даже не помнил, почему так жаждал смерти. Он даже не был уверен, что когда-либо действительно хотел умереть.       Как… Странно…       Стенли умиротворенно закрыл глаза и медленно погрузился в сулящую покой темноту.       Темнота пахла липой.       Приятно.