Тебя можно ли мне любить?

      — Родька… Ты чего это? — глянул Разумихин на приятеля, который уже несколько минут неподвижно и близко стоял в нескольких сантиметрах напротив, держа Дмитрия за ворот рубахи.       Тот не смел и шелохнуться, предвещая драку или приступ сумасшествия. Но ни того ни другого не следовало, стало быть, тёмноволосый не за этим схватил друга… Зачем же?       В голове всё невпопад мешалось, не собираясь в единую картину… Тёмные омуты глядели прямо на него, и он готов был утонуть в них не по своей воле, отчего было жутко.       Эти омуты всегда таили в себе что-то невероятно громоздкое, безумное.       — Тебе плохо, Родя? — вымолвил студент, своими большими ладонями обхватывая плечи приятеля. Тот едва ощутимо вздрогнул, но не отвечал, — бредишь снова. Давай я тебя уложу…       Разумихин хотел было двинуть юношу с места, но тот вполне выразительно вскричал:       — Я не болен!       Они глядели друг на друга в течение некоторого времени, оглушённые подобным криком.       — Не пойму тебя… Да скажи же, что с тобой тогда!       Раскольников быстро отдёрнул руки, словно в мгновение осознал что делает, и попятился назад. В комнате казалось было всё также темно… Однако тусклый, едва уловимый свет пробивался сквозь штору. Деревянные половицы заскрипели под натиском шагов и душащей обстановки, и тот вспотел, ощущая себя как в бреду… Пространство мешалось и тормозилось, словно под алкоголем.       — Сам не знаю, — отмахнулся тот, — оставь меня. На минуту хоть оставь…       — Я же только зашёл к тебе.       — Выйди говорю! — вскричал юноша, руками хватаясь за голову, словно стараясь поставить защитный барьер.       Дмитрий замер, силясь выдавить из себя хоть что-то, но слова останавливались и оставались в глубине души. Они стояли молча, совершенно не понимая творящейся галиматьи.       — Ты всю душу из меня выдрал. Что ты хочешь? — спросил Раскольников срывающимся голосом.       Собеседник не ответил, кажется осознавая всё полностью, и собирая пазл по кусочкам в единое целое.       Когда начали атаковать юношу эти чувства? «Любовь» слишком примитивное название… И если бы дело было только в ней. Разумихин был… Обычным, даже самым обычным, но в то же время таким… Нужным. Единственным солнцем в этом мрачном времени. Он был спасательным кругом для Раскольникова, и тот запутался окончательно. Что значит для него Вразумихин?       Вразумихин… Одна только фамилия говорит о многом.       Дмитрий стремительно двинулся вперёд, и большими своими руками обхватил тело Родиона, прижимая к себе. Тот измученно глядел, совершенно не дивясь подобному действию приятеля.       — Родька, ты… Не переживай… — всё только что и смог высказать студент… Решительно и не понимал он что делать дальше, но Родион успокаивался, а это было главным что беспокоило сейчас его душу.       Тёмноволосый прижался, находя единственное спасение в таких тёплых объятиях. Читателю, вероятно, хотелось бы узреть большего… Но юноши наши не способны на такие проявления чувств. И оба прекрасно это понимают. Но один всегда будет страдать больше от этого знания…       — Дуня об тебе спрашивает… Любит она тебя, понимаешь? — говорил юноше в грудь Раскольников, мучительно крепко сжимая ткань чужой рубахи в ладонях. — Не правильно всё это… Уж лучше застрелиться, чем так!..       — Не смей, Родька, — хмурился собеседник, продолжая прижимать тело к себе, и ощущать, как тот учащённо дышит, хочет вырваться…       Но Дмитрий не позволит. Ни за что не позволит судьбе отобрать у себя то, что так ему дорого… Он полюбил как брата, привязался, а у Раскольникова другая привязанность совершенно… Нежеланная и губительная.       Впрочем, Родион не способен сказать «люблю», и не скажет. А Разумихин способен, но не ему… Родион знает, и так ему больно. И как же больно, что все душевные муки его сводятся к болезненному чувству, что грудь разрывает. Правда… Он вошь… Страдающая, очищающаяся через страдания… Это судьба его наказывает через страдания…       — Пусти меня… Тошно… — выговорил Раскольников, выпутываясь, и без сил падая на кровать.       — Прости… — только и смог прошептать друг, усаживаясь рядом. Сейчас и он ощущал себя как в бреду…

Как я любил тебя? Мне было больно, Но эту боль я признавал За справедливую расплату. Как я любил тебя, Пожалуй, бог не знал. Пожалуй, бог не знал, Что мои кости Растрескивались по частям, Дробились от Безмолвной злости.