M E R C Y

Я свой факел держу,

Но не выдюжу больше...

Забери его из рук моих, прошу.

Я держу ваш факел,

Я боюсь и не хочу,

Забери его из рук моих, прошу.

Мне нужны обе руки, чтоб себя сдержать:

Мне нужен только свет,

Свет от одного...

Ane Brun - The Light From One

В старом хлеву после смерти хозяйки не держали скот, даже чужой и на постой в непогоду: там было слишком холодно, обваливалась просмолённая крыша. Широкие ворота полностью отпирать Хейла не стала и приоткрыла тяжело застонавшую створу, которую уже долго ничьи руки не тревожили. Она сделала борозду в земле и пропахала червлёную осенью почву. В деревянных стенах было несколько крупных щелей, в которые теперь сквозил холодный ветер. Но другое место на ум не шло, и Хейла, уговаривая Фавна дойти до убежища и только там потерять сознание, выдохнула, когда огромные копыта со стуком перешагнули порог. Он ввалился внутрь, с грохотом сшиб лбом верхнюю балку, обвалившуюся трухой ему на плечи, и рухнул на руки, в грязное, старое сено. Хейла бросилась следом на глухой рёв, подавляемый охрипшей глоткой чудовища. Падая, он сломал несколько стрел в бедре и в голенях, и теперь, вонзившись в мясо ещё глубже, они нарывали болью. От досок пахло соснами, а в пустых стойлах всё ещё стоял животный запах. Хотя в поилках и кормушках давно не было ни корма, ни воды — с тех пор, как хозяйка дома умерла от чахотки прошлой весной. — Вставай, — взмолилась Хейла, присаживаясь на корточки возле Фавна. Он силился подняться: стоял на локтях и на коленях, отхаркивал кровь и слюнную пену — и дышал, дышал. Высоко поднималась рельефная серая спина. Он завёл руку назад, нашёл ладонью сразу три стрелы. — Не трогай! Пожалуйста, не трогай, обожди! — девица метнулась к нему, заламывая руки. — Можно ведь это… Но Фавн одним рывком со стоном сорвал стрелы и яростно отшвырнул их в сторону. Там, где не мог достать, стрелы остались уродливо торчать в теле, а прочие он сломал, пока спасался позорным бегством. Он бежал, оставив погибать своё племя… Злиться на это не осталось сил. Спираль во лбу залита его же кровью из рассечённой кожи. Слабый свет туманного утра пробивается в щели и едва освещает могучий силуэт лесного божества, сейчас с позором припавшего на четвереньки. Только сейчас, глядя на него, Хейла испугалась. Она осознала, что вот он, перед ней — настоящий лесной Фавн, грозное, казавшееся прежде несокрушимым существо из мистических чертогов чащи. Тот, кем пугали и кому поклонялись столько лет, сколько существует сам Сентфор, а до того и коренные народы. В коричневых накидках он ходил, как и остальные, по Сентфору в канун Дня всех святых, и помечал бузиной те двери, откуда будет забирать… — Фавны идут! Затворили окна? Закрыли ставни? — А кто с покоса не вернулся, что с теми будет? — Того Короли забирают с собой в уплату долга… — Кто не вернулся с покоса?! Разве есть такие? — Бернард… Хейла, ты не видела брата?.. Содрогнувшись, Хейла прогнала воспоминания. В груди стиснуло, она взглянула на Фавна. Склонённого лица не видно: только рога и крепкий лоб, да холка, где кожа и кость, выпирающая гребнем, пронзена пятью серебряными кольцами. Ещё не поздно сбегать за братом: он позовёт других мужчин. Все вместе они наверняка сдюжат, справятся с ним. Но взгляд упал на подрагивающие руки, упирающиеся в землю ладони, судорожно сжимавшие клоки сена. И, поджав губы, Хейла решительно отводит тёмную косу назад и говорит: — Я скоро вернусь. Она не может остаться с ним, иначе её пропажу точно заметят: в такую ночь это небезопасно. Она и без того слишком задержалась. Чудом удалось увести существо из-под носа у местных жителей: если его увидят, точно не пощадят. Что ей за дело до Фавна, против которого взбунтовался весь Сентфор. Но отвернуться от того, кто просил помощи… Там, у хозяйственных построек, привалившись к деревянной стене плечом, некогда бог медленно умирал. Он глядел перед собой постепенно гаснущими глазами, светящихся бледным золотом, и вдруг с глубокой тоской посмотрел на вскрикнувшую девушку, не ожидавшую найти врага на пороге своего дома. У Хейлы было два выхода. Первый — что есть ног бежать к своим за помощью. Второй… Она склонилась над тяжело дышащим Фавном, заговорила и предложила держаться за себя. Отсюда нужно уходить, если она всё ещё хочет его спасти. Страх не пропал: просто стал не таким ярким, хотя руки дрожали, а в ушах всё ещё звучал крик брата той самой ночью, когда Бернарда не стало. Фавн поднял вдруг на неё глаза: они горели бледным светом, казались круглыми, искристыми впадинами, в которые вглядываться нельзя — пропадёшь. С потаённым трепетом она придержала за локоть существо, и существо встало. Схватилось когтистыми пальцами за угол стены. Они соскользнули и оставили глубокие борозды на бревне, как нож на бруске масла. Хейла представила, что будет, если эти когти вонзятся в человека. Например, в неё. Сейчас, в промёрзшем хлеву, поджав губы, она смотрела на Фавна, всё никак не решаясь сделать свой выбор. И наконец повторила: — Я скоро вернусь, а ты… старайся быть тише. Кругом неспокойно… Развернувшись на пятках, она поспешила выйти быстрым шагом из хлева и плотно закрыла ворота за собой.

***

В доме было слишком тихо. Брат сидел за общим столом, где догорал косой огонёк лучины. В предрассветном тумане истаяли любые звуки, селение казалось вымершим. Снаружи — ни человека… Хейла осторожно зашла в дом, заглянула в общую комнату. Младшая сестра ушла в спальню после бессонной ночи, мать же сидела возле брата на лавке, сложив руки на столе. Она смотрела, как Бен отпивает из оловянной кружки, а у материнской руки стоит бутылка початого хереса. — Что случилось? — она спросила и сама напугалась, как вопрос прозвучал в тишине. Бен опрокинул со дна кружки напиток и проглотил. Посмотрел вялым, безразличным взглядом сквозь бутылку и налил из неё ещё. Мать поджала губы, но промолчала. — Джон погиб, — сказал он и усмехнулся. — Эти твари… эти. Существа. Он сглотнул. Ему было, как и другим, непонятно ещё, как называть тех, кто ещё вчера были в Сентфоре богами. — Они убили его. — Как… Она обняла себя рукой за талию, так, что побелели костяшки пальцев, и согнулась. Из закушенной, чтоб не заплакать, губы на язык попала солоноватая кровь. Рот наполнился вкусом железа. Её замутило. — Да ты всё врёшь! — закричала она Джону. — Нет там никаких слитков! Она, Бен и Берта стояли на берегу, не решаясь зайти в воду. Джон был самым отчаянным. Он уже скинул ботинки, закатал штаны и стоял почти по колено в воде, шаря в ней руками и многозначительно выпучивая глаза, словно то и дело натыкался на что-то интересное. — Да что там?! — не выдержала первой Берта. Джон загадочно поднял на девочек взгляд. — Я же сказал, — и он усмехнулся. Капли воды осели в чёрных кудрях. Серые глаза прищурились. — Слитки это. Крохотные, ещё, наверно, индейские. — Да врёшь! — не выдержал Бен и тоже начал разуваться. — Сам погляди, — пожал юноша широкими плечами и хитро посмотрел на Хейлу. — А ты, Ли? Ты в воду не пойдёшь? — Вот ещё! — проворчала она. — Буду я слушать сказки всяких дураков. Бен зашёл в реку, вздрогнул и передёрнулся. — Холодно! — наморщил он нос и обождал, прежде чем зайти глубже. — Ух! И скользко. И вот уже парни вдвоём лазали руками по дну, наклонившись так, что рубахи мочились в воде. Девушки вытянули шеи. Обеим стало интересно. — Нашёл! — просиял вдруг Бен и выпрямился, что-то разглядывая в ладони. Джон заглянул к нему и с видом знатока присвистнул. Хейла тихонько подошла к кромке воды. — Покажи! — попросила она брата, но тот словно не слышал. — Бен! Он поманил её рукой, побрёл поближе. Протянул руку, сомкнутую в кулак. Девушка любопытно заглянула, наступила носком ботинка в воду… Вдруг поперёк талии её обхватили холодные сильные руки, и она завизжала. Джон легко поднял девушку в воздух, невзирая на её вопли и брыкания, и, взяв удобнее, с радостным ответным криком побежал по кромке воды вдоль берега. Крики перешли в заливистый хохот, он споткнулся и упал вместе с Хейлой, повалил её на холодный песок и весело уткнул лоб ей в живот, продолжая смеяться. — Дурак! — она убрала чёрные кудри у него со лба и ласково хлопнула по плечу. — Ну ведь ты купилась, — улыбчиво сказал он. — Так кто из нас… Маленькая ладошка зажала ему рот, и он забубнил в неё, а потом и поцеловал в самый центр, прильнув вдруг лицом и прикрыв глаза… Джон мёртв. — Не надо тебе этого знать, — поджал губы Бен. Хейла же резко развернулась. — Куда ты? — К Крамерам, — проговорила она. — Хочу попрощаться с другом. — Не надо тебе этого знать!!! — повторил брат как заведённый, резче и жёстче прежнего. Мать подняла на девушку умоляющий взгляд, покачала головой. Ни слова, не сказав, Хейла взглянула на обоих. В глазах полыхнули искорки гнева. Ей казалось, что это так несправедливо — не знать, как погиб твой друг. Как погиб… кто-то, кто был тебе, возможно, больше, чем просто другом. Она быстро прошла в кладовку. В груди ныло, будто там образовалась ноющая рана, но нужно делать дело — взять травы, настойку… те, что давала матери знахарка. Быть может, не все из них ещё пропали. Она наложила в передник всё, что планировала взять, и уверенно прошла мимо комнаты, где продолжали молчать друг с другом мать и брат. Сняла с крючка тёплую шаль, накинула на плечи и прежде, чем со двора пойти ко хлеву вдовы Мюррей, решила, что всё же отправится к Крамерам. Дом их был совсем недалеко. Возле него росли в изобилии цветы: мать Джона обожала их, а цветы словно отвечали ей взаимностью. Увитый растениями домик сейчас золотился светом из окон. Там было много людей, но никого — внутри… Девушка вздрогнула, поняв, что никто не пустит её даже на крыльцо, но она знала, что делать. Подобрав юбки, она перелезла в знакомом месте через забор, зная, где это сделать легче, и прокралась, прикрытая кустом высаженного дикого шиповника, к окну. Поддела шпингалет, как десятки раз до этого, и, встав на приступочек, подтянулась в приоткрытое окошко…

The Light From One — Ane Brun

Вот и маленькая каморка Джона. Еще вчера в ней стояли ящики с гвоздями-колючками, покрытые грубым соломенным матрасом: они заменяли ему кровать. Сейчас же матрас снесли, на ящики положили широкие доски, а на досках, накрытое белой, тканой грубо, пошитой нитью по краю простынёй, лежало тело. Хейла вздрогнула и заметалась взглядом по комнате. Она уже влезла сюда и дрогнула, упала на зад, вжалась лопатками в деревянную стену и сутолошно подобрала под подол ноги. В глазах горячо зажглись слёзы, а в груди — горклая, как сгоревший хлеб, тоска. Это его, Джона, гладкое мальчишечье лицо, порезанное острыми как кинжалы когтями, курносо смотрит в прокопчённый потолок. И его чёрные кудри, слипшиеся от крови, падают на широкие плечи с выступившими посмертной скульптурой ключицами. Свечи в плошках стояли в углах, густо расцвечивая каплями света темноту, закравшуюся в комнатку, как вор. Она плясала близ Джона, склоняясь над его сомкнутыми губами, но Хейла не обманывалась. Руки, изрытые царапинами и кровоподтёками, лежат безвольными плетьми, он весь — как увядший цветок, вырванный из земли, откинутый в сторону немилосердной рукой. Это отныне только тело, мёртвая оболочка, требуха, начинившая кости, кожу и мышцы. И не решившись подойти к безвольной кукле, которая когда-то была её Джоном, Хейла молча выползла в окно, вывалилась, оступившись, и едва не угодила в колючий куст. Там, сомкнув губы и сдержав рыдания, девушка обняла себя за плечи, но тут же порывисто прижала ладони к лицу, вжимаясь в холодную землю. Под ухом она пересыпалась и шумела, как живая. Гулко дышала в унисон биению забитого сердца. И надежда, и любовь, и дружба, и память — всё умерло в один миг для девчонки с соседнего подворья, когда она увидела друга своего — холодным и немым. Горло клокотало и сипело, волосы налипли на глаза, прядями лезли в рот. Задыхаясь от удушливого горя, она крепче смежила веки, так, что хрупко задрожали на ресницах слёзы. Хейла не помнила, сколько провалялась так, под укрытием раскидистой дикой розы, которую скоро будет кормить своим прахом и тленом тело Джона: его упокоят близ дома, на кладбище, куда сносят всех оканчивающих земной путь, и он сам станет землёй и растениями, исчезнет — уже исчез. А Фавн, выживший в кровавой резне одиночка, повинный в невинных смертях, таких, как смерть Джона и многих других мужчин, ушедших на войну с лесными богами… Фавн остался в заброшенном хлеву, и на один вопрос у Хейлы стало меньше — враг ли он ей. Не-враг не отберёт самого дорогого… Едва поднявшись, она неловко споткнулась и придержала грязный фартук рукой. Решимость дробилась на измазанном сырой землёй лице пополам с робостью. Первым делом она добрела старой быстрой тропой до дома. Вошла крадучись в сарай, подкараулив, что все сидят по-прежнему в доме недвижимо, точно выдыхая после жестокого боя. Там, взяв прислонённый к шероховатой стене топор, взмерила в руке обух. Топор тяжестью лёг в ладонь и увесисто качнулся. Матовое, зарубленное насечками после зимних вырубок и летних работ железо ковко блеснуло в тусклом свете. Шаль перекосилась на плечах. Фартук сполз с бедра. Вид был безумный, волосы спутаны, в глазах блестела сталь. Пока хватало смелости и отчаяния, и пока курносый профиль Джона не выветрился из памяти, а ветер не сдул его кудри со лба в открытом гробу, едва его понесут на кладбище в последний сон… пока сердце ныло и требовало крови за кровь, Хейла пошла к заброшенному хозяйству, зная, что успокоить бурю в душе сможет только одно существо. Хрустко шепнула солома под её ботинками, стоило явиться близ того хлева. Затаив дыхание, Хейла приосанилась и покралась, вдруг подумав, что Фавны могут быть, как о них и говорили, хитрыми и изворотливыми. Ожидая увидеть чудовище, притаившееся за поворотом, девушка осторожно нырнула в хлев… … но он умирал и без её топора. Раскинув могучее тело по соломе и стылому, грязному сену, сын леса — огромный, с изогнутыми рогами, откинутыми назад широким бараньим изгибом, с руками, которыми впился в твёрдую землю под собой, и лицом нечеловечески покойным. Кровь текла по его телу из ран, цветом совсем как морозник — цветок такой лесной, взрастающий на тайных тропах и болотистых топях, гнилях и балках, фиолетовым ковром устилающий землю и манящий дурманом. Как вены и жилы, она очертила могучий торс и покрытые кожаным поясом бёдра, падая в солому и превращаясь в багряные капли под Фавном. Лохмотья плели резьбу вокруг ног, похожих на узловатые древесные корни буграми мышц. Дыхание едва подымало широкую грудь, опавшую оттого, что кости в нём были переломаны. И сипло — вдох за вдохом — он снимал с запавших от сухости губ пар, тающий в воздухе, и массивная челюсть с волчьими клыками вытянула скалящимся черепом его нечеловеческое лицо. Топор Хейла крепче перехватила и решительно прошла к Фавну. Тот, кого она вела закоулками и стороной, кого прятала от чужих глаз, не зная, выдать ли полумёртвого бога или сберечь — как любую жизнь бы сберегла — теперь она не знала сомнений. Подцепив отпотину со лба, смахнула. Тяжело замахнулась железом, чтобы расколоть крепкий выпуклый череп, переходящий в костяную гряду рогов. Коротко приоткрылись сомкнутые прежде глаза. Оленьи, раскосые и блестящие, взглянули — смурно и печально, отчего на душе стало холодно, и пальцы вмёрзли в обух. Поджав губы, девчонка качнула головой и мотнула ею. Пот так и бежал по лицу… сердце колотилось как обезумевшее. Достаточно один шаг и одно движение — и больше нет монстра, который убил Джона. Может, не этот, но такой же как он. Душа обмирала, едва представила она мальчишку с факелом и топором или самодельным мечом против огромного, мясистого, мышцастого чудища, ревущего во всю мощь бездонной глотки. Один удар его когтей – и дух вышибло из хрупкого тела. Хейла смахнула слёзы со щёк снова, не понимая, что плачет. Топор держать долго не могла, плечи заломило… и опустила его, громко выкрикнув на выдохе. Но древко вдруг перехватила сильная рука: железо лишь чуть задело грудь, оставив на нём кварцитовую лиловую полоску. Когтистые длинные пальцы сжали человеческое оружие — тонкую веточку против Фавна — и он откинул топор в сторону, вышиб её из ладошек Хейлы, устало поглядел на неё и не шевельнулся, когда человек сломался, согнулся, упал на колени. Жалкий, выигравший и проигравший — одновременно. Согнувшись на пропахшей животным духом и лесом соломе, пряча лицо в руках, Хейла зарыдала в голос, взвыла от взрезавшей боли — и время потерялось рядом с едва дышащим лесным идолом, всё парящим в воздух смертным холодом, истаявшим и дрожащим.