Жизнь после смерти

Море закружило его, обняло ласково, причудливо касаясь волной разгоряченного напряженного тела, сначала, словно заигрывая, утянуло ко дну, где было отчетливо холоднее, а потом, смыв все сомнения и страхи, подтолкнуло вверх, ближе к небу, яркому солнцу и знакомому берегу. Коля почти захлебнулся, стремительно выныривая на мелководье. Дезориентированный и расслабленный, он с трудом поднялся на ноги, и… почувствовал что земля уходит из-под этих самых ног… В паре метров от него стояли двое мужчин; развернувшись к морю спиной они смотрели в сторону Белльвилля и о чем-то беседовали. Ветер доносил до Коли лишь обрывки фраз сказанных по-французски, но ни шум моря, ни легкий прибрежный бриз, ни крики вездесущих чаек не помешали Коле услышать тот самый голос, узнать знакомый силуэт. — Я… — голос не слушался и Коля вдруг испугался, что задохнется, глупо задохнется от счастья и множества обуревающих его чувств, рухнет в прибой и уже наверняка утонет, не успев сказать любимому что жив и… так и не научится целоваться. Яков слушал неспешный рассказ Этьена и вдруг: «Яша!» прошелестело где-то совсем рядом… Яков задержал дыхание, проклиная свое наваждение… Не стоило ему приезжать на побережье, где так многое напоминало о Нем. Вот уже и галлюцинации начались. Слуховые. Яков, обернулся… И зрительные… На кромке прибоя стоял Коля Алов. Именно такой, каким его запомнил Яков. Он совсем не походил на дух моря. Худой и жилистый, с широкими чуть сведенными плечами и крепкими длинными ногами бывшего нападающего школьной футбольной команды. Стоял и смотрел прямо на Якова. — Эй, парень, как водичка? Голос Этьена ударил в спину и выбил из груди весь воздух… Живой! Реальный! Неужели! Как?! Мир словно рассыпался на мельчайшие осколки и сложился вновь для него одного. Для Них. — Коля! Очнулся Яков от голоса, шепчущего его имя, за право услышать который снова он бы не задумываясь совершил любой подвиг, пошел бы на любое преступление. Он стоял на коленях прямо в море. Вода заливала армейское галифе и высокие ботинки, а он обнимал руками холодные узкие бедра, загнанно дышал во впалый мальчишеский живот и выстанывал что-то на смеси русского и французского, не узнавая собственный голос. До его волос легко дотронулась дрожащая рука, а потом пришлось разомкнуть объятие, потому что его наваждение рухнуло рядом на колени и коснулось невесомо, словно он был хрустальным, но вполне ощутимо и реально. — Яков Петрович, Яша, Яшенька… Голубые глаза блестели совсем рядом, с промокших волос капала вода, тонкие губы начали синеть, но не переставали шептать такое важное, самое главное и нужное. — Это правда Вы, а не сон! — Коля… Коленька. Живой… Мальчик мой… — Да… да… Я здесь, здесь и никуда не уйду. Вы нашли меня! Нашли! Последнее словно вывело Якова из транса. Он пришел, наконец, в себя и наконец услышал не только срывающийся от волнения голос Коли, но и шум окружающего мира… — Нашел! — Гуро зарылся ладонями в отросшие темные пряди, мягко потянул, и вгляделся в любимое лицо. — И тебя я отмолил, счастье мое. Коля почти не слышал, только чувствовал. Его била мелкая дрожь больше от эмоционального потрясения, чем от прохладного сентябрьского ветра, но сейчас все это было не важно, кроме родных знакомых рук, что крепко удерживали его в объятиях, теплых губ, что снились ему ночами, а теперь произносили смущающие нежности, которых Коля никогда не слышал прежде. — Я так ждал… Так ждал! Темные глаза влажно блеснули и Коле вдруг показалось что он не вынесет, развалится на куски, если не поцелует эти крепко сжатые губы, этот тонкий нос, эти покрытые темным загаром высокие скулы… Но его опередили. Яков прильнул к его губам сам, как к ключевому источнику посреди пустыни, как к панацее от смертельной болезни, желая убедится, что это не сон и не наваждение. Вот он, его Коленька живой и здоровый, улыбается ему своей трепетно-смущенной улыбкой и льнет ближе, неловко, но жадно приоткрывая губы. Коля словно снова нырнул в морскую глубину: закружилась голова, зашумело в ушах, озноб сменился опаляющим жаром, а внутри все сжималось от восторга и кричало: «Люблю тебя! Люблю!» Когда к Коле наконец вернулась способность дышать и мир перестал вращаться перед глазами он мягко вынырнул из судорожных объятий и тут же сконфуженно покраснел. Он практически голый, худой и нескладный, в одних трусах, наверное, представлял собой жалкое зрелище. Нет, не так, совсем не так он хотел встретить любимого! Яков, с огромным трудом оторвавшись от сладко-соленых нежных губ, заставил себя подняться и оглядеться. Промокшие брюки и ботинки его сейчас не волновали, а вот дрожащий от холода Коля и… Этьен. Яков обернулся… На укромном кусочке пляжа они были совсем одни. Значит, Этьен все понял, узнал юношу, портрет которого сам написал в мельчайших подробностях, не мог не узнать, и тактично ушел, оставив их наедине. Жадно разглядывая любимого, Коля не мог заставить себя сделать хотя бы шаг прочь, к собственной одежде, что лежала метрах в пяти. Яков, даже поднимаясь с колен, не отпустил его ладони, поцеловал тонкие запястья, заставив юношу мучительно покраснеть, а затем, накинул на ссутуленные плечи свой китель, что каким-то чудом не промок, оставшись лежать на песке в дух шагах от прибоя. До одежды они дошли вместе. Коля начал одеваться, ежась от ветра, неловко впихивая ноги в брюки и едва не потерял равновесие, но был вовремя подхвачен сильной рукой. А дальше Коля сам не позволил отстраниться, крепко обхватил горячую ладонь и замер, уткнувшись лбом в тяжело вздымавшуюся грудь, в которой, так же как у него, гулко и взволнованно колотилось сердце. Их встречу здесь и сейчас Коля считал настоящим чудом, откровением, потому как искать его в маленькой французской деревушке Яков просто не мог… но пришел именно сюда, именно сейчас. Не это ли чудо имела ввиду бабушка, когда говорила: «Раз судьба твоя такая, внучок, за ним лететь, то жди. А пока будь рядом с теми, к кому тебя судьба привела…» Радость и состояние, близкое к эйфории, били под дых. Хотелось прикасаться к Яше ежеминутно, чувствовать его теплое дыхание и терпкий аромат табака, что исходил от кителя, что приятно давил на плечи. Коля понимал — любимый чувствует то же самое, потому что взгляд от его лица отвести не может, за пояс обнимает, а теперь и вовсе тянет еще ближе и на нагретый солнцем песок, рядом с собой усаживает. Коля опустился рядом, понемногу успокоившись, склонил голову на надежное плечо, почувствовал обнимающие его за талию горячие руки и услышал, как Яков зашептал в его мокрую макушку: — Я не верил… Никогда бы не поверил, что такое возможно. Но как тебе удалось выжить, мой хороший? От трепетного «мой хороший», сказанного хриплым, словно срывающимся голосом Коля снова зарделся и прижался к любимому еще крепче. — Море… Это оно вернуло меня тебе. — Не представляешь, как я ему признателен… — А потом я встретил чудесных людей, что спасли меня и выходили… — Им я буду благодарен до конца своих дней. Яков почти не дышал, боясь спугнуть несмелую ласку. Коленька гладил его по спине и плечам, дышал в висок, мягко касаясь губами шеи, украшенной трехдневной щетиной. Неумело, заполошно, но так сладко и с таким явным желанием, что нарушать эту тихую и нежную близость не хотелось. Но Коля его вновь удивил, задав вопрос от которого внутри у Якова все похолодело: — Ты помнишь старую Марфу… бабушку? С трудом разлепив губы, изумленный Яков мягко обхватил ладонями любимое лицо и утонув в знакомой голубизне, по которой так истосковался, прошептал: — Помню. А ты откуда… Яков не договорил, даже палец, скользнувший по бледной щеке застыл, на него снизошло озарение. Ну конечно! Раз он расстался с вечной жизнью, то, выходит, и Коля всё вспомнил. Всё! Весь ужас, которому нет оправдания! Страшные грехи опричника Гурьевского и князя Гуревича…что погубили Николеньку… и Николая Яновского. Но… Раз вспомнил, то почему сейчас так крепко обнимает? Неужели ему все равно? Или простил? Потому что любит, любит так как он, Яков, никогда не заслуживал. Ответом ему стал все тот же хрустальный взгляд, в котором Яков увидел ответ, на все свои многочисленные вопросы: «Я люблю тебя», — говорил он. — И буду любить всегда не смотря ни на что.» И Яков ответил, но так, чтобы его точно услышали: — Теперь я буду всегда с тобой, Коленька, до конца! Море вторило ему легким шипением, мягко лаская волнами берег. Коля поднялся первым, потянув за собой любимого, на которого не мог наглядеться: — Мой конец наступит быстрее, — проговорил он, но в голосе его не было ни малейшего сожаления. — А этого никто не знает, Коленька. — проговорил Яков, а на недоуменный взгляд своего мальчика пояснил: — Вечной жизни больше нет, родной. Бог смилостивился и оставил мне одну жизнь. Ту, которую я хочу провести только с тобой…