Про кровь

- Ну, Итан, ну, чего ты... У тебя ж все заживает на раз, ну, не ломайся. - От того, что меня часто пиздили, менее больно не становится. Уже не пиздят. Все ранее буйные монстры стали сонными обитателями лаборатории. Почти пансионат. Тут тебе и еда по расписанию, процедуры, анализы каждый день, прогулки и прочее, прочее, прочее. Под дулом автомата. Из которого не боятся выстрелить. Итан успел это испытать на себе, чисто, сука случайно. Дернулся не так. Зато узнал, что охранники тут меткие (а как же), а башка заживает довольно быстро, что он даже охуеть не успел. Ещё и приставучие соседи впридачу. Как по классике, какой-то ебучий дед. Со своими ебучими приколами. Военными историями, байками про завод... Только странно, что к своей "семье" он не так присосался, как к новому знакомому. Несмотря на бубнеж и раздражение Итана, Хайзенберг не переставал приходить к нему в палату, чтоб поиграть в карты, попиздеть. - А семья? - А "семья" меня заебала, ты не такой душный. Карты и байки - ладно. А потом началось - то ладонь на коленку положит, то на плечо, то сядет поближе в столовке, то ещё чего... Итан, при том, что женат, при том, что с ребенком, может, подтекая крышей, умирая от тоски и одиночества, удивительно не хотел шарахаться. А тело, хоть и из плесени, тянулось к теплу и ласке. А этот, черт, сука, только дразнил, пока Итан не схватил его за ворот формы, не придавил к стене, злобно шипя про то, как его Карл заебал. Поцеловал рвано в кривую улыбку, то ли клюнул, то ли укусил. Над ним, краснючим, только посмеялись. А потом это. Кровь подавай. - Чем тебя лабораторная не устраивает? - Да это не то... Да и ты у нас особенного рода. Это скорее, дело чести, уважения и любопытства. Самое стремное, что при всех камерах и охране, из взаимодействия не прерывали. Видно, интересно было. Или насрать. У Итана хотят соснуть крови, и его тянет согласиться. - Это не больно. - Ага, мне так же говорят, но каждый раз ковыряются в венах и что-то как-то... - Так у меня глаз-алмаз! Сразу найду, дай сюда, покажу. Итан подаёт руку на автомате, осознает, что сделал, когда горячие губы прижимаются к изгибу локтя. Колет зуб, протыкает кожу, давит, раздвигает плоть. Не больно. Немного. Острит, колется, мурашки, тело напрягается, кидается из жара в холод. Итан вздыхает глубоко жмурится, а со следующим выдохом бесстыдно стонет, чувствуя, как приятно голос отзывается в каждой клеточке тела. И хочется ещё, но голова идёт кругом. Итан слабеет, почти растекается по кровати. Так, сука, хорошо. - Н-нет, все, отпусти, зараза... Вторая рука слабо впивается в пряди Хайзенберга, оттягивая. Он жадно глотает, точно страдает от жажды, всё-таки отрывается, тщательно вылизывает, ожидая, пока рана закроется, чтобы ехидным взглядом встретиться с устало-смущенным. Облизать красные от крови губы, обнажить зубы, где между ними ещё остались красные линии. Итан тяжело дышит, лежит окончательно, смотрит возмущённо. А Хайзенберг ничего не делает, ждёт сигнала, потому что Итан злится смешно. Хоть порой и смертельно для кого-то. - Да поцелуй ты меня уже! - рычит Винтерс отчаянно и дёргает за ткань комбинезона, тянет к себе, возбуждённый до жути. Хайзенберг ржет, из-за этого поцелуй выходит сперва тупым, неловким, корявым, стукаются, кусаются зубы. Хайзенберг кусает за язык, протыкает клыком, втягивает кровь и, рыча, приникает плотнее. Итан что-то мычит, не уверен, что возмущённо, потому что это вовсе не больно, а приятно до плывущего разума, слабости и тяжести между ног. Он тянет чужую ладонь к своей промежности, сам толкается в нее, стонет благодарно, отрываясь, пока его сжимают сильнее, смотрят с обожанием на выгнувшееся от удовольствия тело, облизывают губы, чтобы приникнуть ими за ухом. Итан жмурится, зная, что его уколят, ожидая и предвкушая, боясь новой боли. Зубы пронзают шею, Итан откровенно скулит, пока его пробирает до самых слез, а ткань между ног уже мокрая, и остаётся немного, совсем чуть-чуть до момента, когда комбез будет безбожно испорчен. Итан не знает, сколько ещё высосет Хайзенберг, у него нет сил, чтоб оторвать того от шеи, перед глазами плывет. Тело в жутком напряжении, горячее, готовое на все, а разум страшно покорный. Винтерс бы точно не сопротивлялся, начни Хайзенберг его жрать. Но нет, вылизывает рану, прекращает, только носом вжимается в шею, тихо смеётся. - Ты в штаны спустил. В подтверждение своих слов, он щупает промежность Винтерса. А там все настолько чувствительное, что Итан хнычет, матерясь, а сил на то, чтоб дернуться, отодвинуться совсем нет.