Coraline

      «Мгм». Лань Чжань нервно перебирал пряди прочёсанных пальцами длинных волос, сжимая меж зубов красивенькую белёсую резиночку. Руки сами собой закружились в танце, выплетая немного растрёпанную косу, пока молодой господин сердито рассматривал исписанный холст, секундно сожалея о том, что не смог уместить всю суть многоликой Индии в одной картине. Беспокойное сознание мужчины металось в придирчивом осуждении всего того, чего коснулась его старательная рука. Зоркие глаза тщательно выискивали малейший промах, зацепку, деталь и… Ох. В висках протяжно заискрилась боль. Зажмурившись, Лань Чжань прижал тыльную сторону прохладной ладони ко лбу и тихонько покачал головой. Солнечный луч вдруг пробился в небогатую на вид комнатушку, снятую «яшмовым раджой» ещё месяц назад, через оконную щель, падая с разбегу на мраморную щеку: дрогнули пышные ресницы, обнажая усталость век, губы плотно сомкнулись и тонко засердились брови. Лань Чжань стремительно обернулся, совсем забыв о кисточке, спрятанной за ухо — она выпала и со смехом откатилась под кофейный резной столик. Вдали забрезжил рассвет.       Стоявшее напротив зеркало томно поблёскивало на жарком воздухе, отражая статную фигуру, облачённую в дотхи и рубаху, подвернутую до локтей: Лань Чжань взволнованно глядел на восход солнца, не желая прощаться с последним утром в полюбившимся душе Дели.

***

      Дома просторно, а главное — спокойно. «Хотя такая роскошь продлится недолго», — с тёплым молоком на сердце подумал Лань Чжань, представляя, как маленький Юань юрким дракончиком повиснет у него на руках. Сына художник оставил на попечение своего старшего и горячо любимого брата и был уверен, что Лань Сичэнь будет рад такому смышленому гостю.        Когда-то однажды всё начиналось трагически. Никто из семейства Лань и предположить не мог, что некто без рода и имени воспользуется постыдным положением Второго нефрита и зачнёт в чреве омеги новую жизнь, а после — исчезнет, оставив за собой горсть бед и сожалений. Но как бы не казалось неподъёмным горе, Лань Юаню всё же было суждено появиться на свет, где его уже ждали мягкие отцовские руки, готовые во что бы то ни стало оберегать и хранить его от всех невзгод и проливных дождей.       Это случилось настолько давно, что и воспоминания не приносили Лань Вандзи и толики былой боли, и в конце концов все те перипетии судьбы перечеркнуло самое звонкое — счастливее радости — и самое громкое — важнее тысячи непроизнесенных слов — «папа!».       «Придёт весна, и цветы распустятся сами», — так говорил дядя. Эта старая поговорка отозвалась в сердце Хангуан-Цзюня мантрой: произнесённая раз — не забылась она и навеки.

***

      Эстеты и коллекционеры высоко ценили полотна известного в определённых кругах Лань Ванцзи. Они в один голос твердили, что стоит одним глазком взглянуть на холст Хангуан-цзюня, мастерство которого достойно прекраснейших небожителей, и человек обретёт Смысл. Картины и даже некоторые незаконченные наброски повидали разные люди, но не нашлось среди них и одного, кто бы не отыскал для себя в них то, ради чего стоит ценить каждый момент прошедшего и наступившего дня. Секрет этого явления оказался необычайно прост, как ясное небо, и также удивителен, как волшебный зверь Байцзэ: немногословный художник совсем не старался изобразить что-то грандиозное и помпезное, он уделял внимание неброскому, затаившему где-то у себя в закромах мёд для души — обыденное. Трудящемуся человеку всегда видно костяк вещей, их первоначальную суть, он живёт, отнюдь не хватая звёзд с неба, работает, радуясь заботе близких, он счастлив в мелочах и деталях, потому что научился дорожить тем, что у него уже есть. А Лань Чжань рисовал жизнь, и его понимали.

***

      А-Юаню — он был серьезным альфой — нравилось наблюдать за часто отвлечённым своими мыслями отцом. Он старался как можно более походить на него и грозящим взглядом, и твердой поступью, и характером и считал себя достаточно взрослым, чтобы не перекладывать ответственность за свои поступки на других. Юный Лань очень хотел когда-нибудь стать надёжной опорой для своего папы.       У их маленькой семьи не было близких друзей, помимо Лань Сичэня и дяди; к ним не часто приходили гости, а если и приходили, то это напоминало какое-нибудь скучное собрание, на котором говорили тихо и только по делу. Однако, несмотря на такую отчуждённость от общества, в их одиноком и правильном мире царили доверие и нежность, а в просторной квартире — уют и тепло. Нельзя и представить, чтобы тень ссоры хотя бы рядом упала возле четы Лань, ведь так сложилось, что в этой семье никогда друг другу не лгали.       Лань Ванцзи, будучи омегой далеко не робкого десятка, вложил в сердце своего сына прежде всего почтительность к окружающим, ибо почтительность есть начало доброты и грань порядка, после — твёрдость духа, поскольку душа зарождает смелость, а твёрдость — силу, но то, чему Лань Чжань учил всегда, была любовь — исток человечности. Художник хотел, чтобы А-Юань вырос достойным своего рода, ему претила мысль о том, что его сын станет похожим на равнодушно ушедшего отца, который даже и имя то не бросил через плечо, когда закрывал за собой дверь в университетской подсобке.       «Омеги существуют для того, чтобы удовлетворять наши потребности! Просто это женщины с мужской репродуктивной системой между ног. Они всего лишь подушка безопасности для людей. У них не должно быть право голоса!..» И никто не отрицал, не поддерживал. Такое мнение просто имело право передаваться из века в век, потому что ни один учёный не мог точно сказать, для чего и как природа разделила мужчин на два гендера: омегу и альфу. Считалось, что в какой-то момент представительниц слабого пола стало значительно меньше, а грозившее вымирание приветливо улыбалось, наступая на пятки человечеству всё упорнее и больнее. В этот период и появилась дифференциация между изначальным полом, которая дала возможность эволюционировать дальше. Но на этот счёт у людей было своё мнение: «омега» — оскорбление, «омега» — позор. К счастью, со временем оно изжило себя как мировоззрение, однако всё ещё давало о себе знать в обществе, которое очень и очень медленно пережёвывало и наслаждалось вкусом «новомодных» суждений, прежде чем полностью заглотить их, боясь подавиться костями в своём собственном блюде.       Были люди, редкие консерваторы, которые пытались вновь понизить социальный статус о-мужчин, но в этот раз им дали отпор сторонники борьбы за права не только женщин, но теперь и омег.       Тогда Лань Ванцзи подумал: «В таком случае, всё должно закончится хорошо? Ведь я… » — он украдкой взглянул на Лань Юаня, играющего с деревянным барабанчиком-погремушкой. — «Мы не одни».

Le han detto in città c'è un castello Con mura talmente potenti Che se ci vai a vivere dentro Non potrà colpirti più niente Non potrà colpirti più niente. Ей сказали, что в городе есть замок С крепкими стенами, Что если ты пойдёшь туда жить, Больше ничто не сможет тебя ранить, Больше ничто не сможет тебя ранить.