каждое утро я встаю и немного умираю.

— Господи, я умираю! — весь в слезах подбегает к старшему брату маленький мальчик. — Что ты сразу про Господа, — отвечал потенциальный атеист. — Где болит, как упал? — Вот тут, с самоката Наруто, — показывая тонким пальчиком на колено.       Итачи улыбается, и его улыбка заставляет Саске забыть о самокате, ссадине, существовании такой прекрасной детской площадки. Он просто хочет дотронуться до лучиков вокруг его глаз и звонко засмеяться, а потом уткнуться в тёплую шею, водя носом и щекоча. — Садись на лавочку, — сел.       Итачи берет маленькую ножку в тёплые ладошки и, немного наклонившись, дует на колено. — Ты смешной, — заключает Саске. — Почему? Лучше же? — Да! — кидается на шею со звонким и неразборчивым ответом.

***

      Саске стоит у двери. Нет, не забыл ключи. За подъездной форточкой зима. В тёплой куртке жарко, поэтому капелька пота стекает до брови и замирает. Взгляд уже не тот, что на самокате, рассекая потоки горячего летнего воздуха, он серьезный и вечно хмурый. Брат шутит: «Хватит брови хмурить, завтра морщины будут», и каждое утро после таких слов он выбегал из ванны счастливым и правым, ведь «вот ты странный! ничего же нет, врешь мне, точно-точно!!!».       Удар дверью довольно комичный и внезапный. — Ты чего это тут встал, я уже искать тебя собрался, — смотрят друг на друга запаренные в тёплых шапках. — Зачем искать? — издалека. — Ну, ты же со мной разговаривать не хочешь. — Как это. — Телефон мы тебе зачем купили? — точно. Саске совсем забыл про свой мобильник, что в обиде томился, заложенный стопкой учебников сверху в школьном рюкзаке. — Прости, — Итачи снимает с брата шапку, подталкивая в квартиру и по влажным волосам, как гребешком, поглаживая рукой. — Так ответишь мне или забудем? — после двух поворотов замка.       Саске разувается и поглядывает на брата. Ставит обувь около двери, вешает куртку и поворачивается к старшему, на одном дыхании протараторив: — Мне Наруто сегодня сказал, что он выйдет за меня, а я за него.       «Итачи офигел.» — И что ты ответил? — с опаской. — Конечно, что я уже кое-кого люблю, и будет плохо, если я буду с несколькими людьми сразу. — Кого же ты любишь, — наконец после паралича продолжает раздеваться Итачи. — Ну, — глаза в пол. — Это девочка? Она из твоего класса? — дотягивается до верхней полки шкафа, чтобы положить шапки. — Ты, — тихо и неуверенно. — Родной, — Итачи выдыхает и поворачивается к Саске, садясь на одно колено. — Ты же знаешь, что Наруто не о такой любви спрашивал. Я же даже не против, если вы с ним будете замужем. — Но я не хочу. — Саске, — строже, но положив руку на шею и щеку. — Люди тебя не так поймут, если ты будешь в таких ситуациях меня упоминать.       А у Саске слёзы. Он не понимает почему нельзя. Он же любит брата, тогда почему он не может жить с ним всегда и говорить о том, что чувствует. — Не плачь, Родной, — гладит по затылку. — Подуй. — Куда? Ты поцарапался? — Итачи искренне удивляется — младший никогда не просил. — Сюда, — показывает на правую сторону груди. Итачи сдерживает смех. — Сердце? — Да, — грозно, так не по-детски. — Оно с другой стороны, Родной, — Саске в краску. — Я тоже тебя люблю, — берет руки брата, пряча за своими и шепчет на ушко: — Я суп твой любимый сварил, пойдём кушать.       Саске стоял с потупленным взором, с огненными щеками, с трепещущим сердцем — не мог отнять у него ладони.

***

      Второй час ночи. Саске не спит и преданно ждёт брата, не смотря на «Буду поздно, Родной. Спать ложись, меня не жди». Вылезает из-под одеяла и громко открывает дверь с радостными выкриками о том, что же он пропустил, пока с друзьями был. — Итачи, ты так долго! Там такое… — замер. Впервые стало страшно, довольно необоснованно — брата никогда не боялся. Но на пороге не брат, там что-то неизведанное. — Ты почему не лёг? — предпринимает жалкую попытку снять конверы. Щеки красные, сам какой-то потрёпанный, Итачи Учиха потрёпанный! Однако пугает другое — косая ухмылка. Старший брат улыбается редко и особенно. Так чисто и светло… Но перед тринадцатилетнем было не это. Он напоминал любого пацана из неблагополучной семьи со двора, но им не являлся. Присмотревшись, Саске даже нравится такое выражение. Смотря на то, как Итачи пытается разуться, младший, сжалившись, предлагает: — Давай, я расшнурую? — Расшнуруй.       Саске садится на колени и принимается, как можно правильнее и нежнее, именно так, развязать. Он хочет показать высшее проявление заботы и продемонстрировать своё неравнодушие к нему даже в таком состоянии. — Я всё, — констатирует, заметив, что Итачи не пошевелился пока тот, не лучше пьяного брата, справлялся со шнурками и снимал кроссовки. — Ты меня любишь? — Да, — для Саске это было так же неожиданно, но настолько истинной истиной (даже от тавтологии не тошно), что во имя такой идеологии он был готов создать собственную секту поклонения своему идеальному брату. Правда, Наруто бы на это ответил что-то вроде «ебу дал? пиздец ты, конечно». Однако идея рассматривалась и полностью не отвергалась. — Тогда делай то, что я говорю. — Конечно. — Поднимись немного, — Саске молча и покорно привстал на коленях. — Расстегни ремень, — последний расстегнул. — Соси.       Я буду тривиальным и чрезмерно-наигранно-невинным, если напишу о том, что Саске об этом не думал. Думал. Думал часто, благодаря вселенную за хорошее воображение и общую ванну на двоих. Но это звучало так грязно из уст персонального примера, идеала, божественного, что мозг отказывался воспринимать только что сказанные им слова. — Что? — Ты глухой что ли? Я сказал, сосать. Или вы с Наруто ещё об этом не говорили? Тогда я буду первым? Получишь первый опыт с любимым, не утопично ли? — Саске, во-первых, обратил внимание на то, что: а) брат упомянул Наруто, значит, он ревнует или его не устраивает факт общения с ним; б) он даже пьяный говорил красиво и по-литературному изящно-сложно.       На этом светлые мысли Саске оборвались. Он почувствовал ноющую боль на макушке — Итачи одной рукой схватил мёртвой хваткой, а второй расстегивал ширинку и снимал боксеры. — Итачи, давай потом, ты сейчас пьяный и… — Молчи, — сунув в рот брата член выплюнул Итачи.

***

      Я тебя ненавижу! Лучше бы ты сдох! Да, — немного тише удивляется собственным словам шестнадцатилетний, будто ему наконец-то оправданно можно, будто он уже не прежний «дурак» брат. Он чувствует себя неуязвимым и таким гордым за своё существование в этом бренном мире, таким властным и… — Лучше бы мы все тогда сдохли! Сдохни! Хочу, чтобы умер! Умри! — улыбается, впервые за долгое время искренне. Слёзы умывают сами. Чувствует свободу и безграничное счастье от сказанного. Вот только он и сам понимает, что слова распространяются не на Итачи. На себя. Вот бы умереть во сне. Взять и не проснуться в холодной с утра комнате из-за вечно открытого окна. Вот бы без веревок, фенибута и лезвий. Вот бы просто, мирно, флегматично.       Его чутьё и эмпатия подсказывали: брат сейчас побьёт. А ему уже и не больно. Он готов, у него закалка к ударам от собственных рук. Он устал ждать. Саске Учиха устал. Итачи хватает отросшие волосы брата, тянет вниз и тащит по полу до кровати. Кидает эту бездушную тушу на одеяло, садится сверху и начинает бить, не рассчитывая и не разбирая. Просто одно и тоже движение, просто в бледный весок и глубокие синяки под глазами, в которых так трепетно Саске скрывал суицидальные мысли, холодное и бесчувственное. Саске больно — его удивляет, но приятно. Он уже чувствует запах крови и как зрение расфокусируется. Саске Учиха хочет видеть брата, его раздраженное и перекошенное ненавистью лицо, но он безразличен. Лицо не выражает ничего; ни обиду, ни жалость, ни отвращение — ни-че-го. Пожалуйста, сука, пожалуйста, хотя бы выругнись или тяжело вздохни. Умри, пожалуйста. Со мной.

***

      Вытирая кровь с пола, в мыслях не было жалости к себе, отвращения, ненависти. Просто «хоть одеяло чистое, стирать не прийдется».

***

[8:30:53 PM]Узумаки-сука. Ты просто им восхищался, и я такой: бля, обидно [8:31:36 PM]Учиха. наверное, потому что он очень нравственен тупо, что ты ревнуешь знаешь, я лежал на полу и думал вообщем, было ужасно [8:32:23 PM]Узумаки-сука. Хаха Да нет же [8:32:39 PM]Учиха. я себя так изрезал, я себя до сих пор ненавижу. знай об этом [8:32:39 PM]]Узумаки-сука. Я не ревновал бы тебя к брату [8:32:44 PM]Учиха. мне было так плохо и до сих пор я это все глотаю почему ты такой безразличный, инертный что не так [8:33:30 PM]Узумаки-сука. Думаешь я знаю [8:33:40 PM]Учиха. нельзя быть настолько пустым эмоционально пустым [8:34:59 PM]Узумаки-сука. Иногда я бываю эмоционален [8:35:07 PM]Учиха. ты черствый! ты безразличный! тебе всё равно! как я вообще с тобой общаюсь. ну ты просто -.- [8:36:01 PM]Узумаки-сука. Нее, я часто о тебе переживал Часто поддерживал       Саске ругал Наруто за инертность, но сам далеко не противоположное «направление по вектору» (дальше в физику лениво). Он сам-то ничего не чувствует. Осознав, из тумбочки достаёт пачку лезвий. Учиха почувствует. Он вновь почувствует, пусть так, но ему будет снова и снова больно, снова одиноко, страшно, но не безразлично. Он не просто будет. Он будет чувствовать и ощущать, ментально, физически. Возможно, потом все дерьмо, все это внутри пройдёт. Возможно, он, как Итачи будет дуть на ссадины и мерить температуру поцелуями лба. Он будет любить. Будет это чувствовать не так, как к брату или к Наруто. Пусть будут и бабочки, и одуванчики, может, даже проволоки сквозь грудную клетку, ведь он иллюзий не питает, пусть колючие, пусть. Главное, чтобы не только кровавые, отвратительные и еле функционирующие органы.

***

      В тусклом свете старой лампы он прописывал циклы. Выходило, если честно, так себе даже по шаблону. «Кину Наруто». Ну кинь. Может, лучше себя из окна, а лучше свечу зажжем? «Зачем свечу?». Правильно, лучше запястье. Учиха берет красивую зажигалку, такую необычную. Вам бы она точно понравилась. Итачи как-то отдал, прежде чем тыкнуть в лоб. Нисколько не метафорично, вдруг вы уже надумали. Просто дал от ненадобности. [11:50:03 PM]Узумаки-сука-бесчувственная. Ты же знаешь, что b=1000 не ограничит ничего [11:56:58 PM]Учиха. блять ладно я сейчас переделаю Шипение и жар огня.

***

— Да ты меня достал уже, глупый ребенок.       Саске ничего не отвечает. Глупый — не обидно, ребенок ещё более пустяковое и достал — хуйня. Просто внутри тянет. Всю эту ненависть внутри хочется выплеснуть, для неё места нет, ну, или пусть хотя бы платит за аренду костлявой плоти, дура. Зачем срываться на ком-то, если можно тихо, мирно — на себе.       Он идёт на кухню, нет, не так. Саске Учиха медленно тащится к ящику со столовыми приборами. По пути разглядывает семейные фото, точнее мертвых родителей. «Они бы тоже так говорили?». А ты думаешь, нет? Вот уже и ручка отдаёт прохладой. Вот уже и прикидывает какой нож получше. Вот прячет за резинку шорт. Вот он уже в комнате, закрывая слышит: «Саске, и только попробуй демонстративно страдать» — это он так селфхарм называет. А потом ничего такого. Просто по середине комнаты стоит и фигачет по левому запястью, как по хлебу утром. Кто-то хватает со спины. Бьёт по рукам, чтобы нож упал.       Кто-то обнимает. Не кто-то. Итачи обнимает. Сидя на коленях, на грязном ковре с ещё не совсем изувеченной рукой, Саске понял — любовь уже проволоками. — Подуй.

А я не понял.