Leonine

      Ком сжимает горло, а слова приходится вытягивать клешнями. Нужно, Лео, нужно, чтоб она знала всё, будь честен до конца, раз решился.       — Прости, что сразу всё не рассказал, — не отводи взгляд, не поможет. Только больше напугаешь, посеешь ещё одну ложь в чернозёме мыслей девчушки. Ты её не достоин. — Но мне было запрещено, — Боже, как это плохо прозвучало. Никогда не умел в эти тонкие грани переговоров с душой. Бр-р-р. — Да и я не знал, как объяснить такое.       — Да, представляю… — Молодец, гений, дождался сочувствия. Сейчас ещё и жалость навалится. Вот что за придурок, а? — Но, пожалуйста, впредь будь со мной честен.       Конечно, Лайя, конечно. Насколько это возможно, милая.       — Обещаю, — молюсь, что не лгу карим напротив. Будет больно, если я вновь ошибусь. И мне, и ей.       Улыбается, будто сама невинность, чистый звон ручейка, спустившегося с гор, летнее цветение одуванчика в бескрайнем поле одинаковых тюльпанов. Ведёт мизинцем по руке, легко, лукаво пронзает взглядом сердце. Нещадно, навылет, в клочья.       — Так, значит, я всё-таки твоё задание? — чёртова игривость в каждом слоге. Держи. Себя. В руках. Не мальчик, чтоб вестись так просто, но, боги, если она сейчас же не остановится… — Ну и как, не слишком сложное? — замирает, гипнотизируя только что выведенный узор. Знала бы ты…       Шумно выдыхаю, стараясь умерить жар, рвущийся из груди, и обнимаю, крепко прижимая к себе. Хочется до хруста, до жалобного писка, до сломанных рёбер. Хочется вскрыть свою грудную клетку, вырвать сердце и сказать: «Смотри, это теперь твой дом. Поверь, тебе тут рады, только тут найдёшь ты покой. Оставайся надолго. Навечно. Изуродуй здесь всё своей красотой, переставь, развороти, испепели, только не волнуй больше душу. Нет сил сдерживать пожар, разгорающийся всё выше».       В голову ударяет сладковатый аромат персика, стоит чуть сильнее прижать хрупкое создание к плечу. Зверь внутри оставляет кровавые борозды на лёгких, пропитанных её запахом. Тёплый выдох щекочет кожу под ключицей, а руки сами тянутся к чуть растрёпанным прядям. Замереть в моменте, раствориться в чувствах и вечно слышать сбитый ритм сердца, стучащего уже где-то близ горла.       — Ты — моё самое сложное задание, — волосы путаются в пальцах, застывая хаотично разбросанными. Так хочется дотянуться до губ, оставить на них знак собственничества, спуститься ниже… — И самое прекрасное. — Заставить её извиваться в исступлении, приглушённо шептать восклицания, дёргаться от каждого плавного движения… — Мне и раньше доводилось охранять красивых девушек, но там если и был интерес, то он никогда не мешал работе. — Ни слова лжи ещё не прозвучало. Радует. — С тобой же я впервые почувствовал, что готов послать всё к чёрту. И работу, и весь мир, лишь бы уберечь тебя.       Отодвигается, насколько я позволяю, вперившись нечитаемыми ониксами. Хмурится.       — Был интерес к девушкам?       Эти брови, сведённые к переносице, едва ли ей идут. Такая забавная, такая невинная и так ловко косящая под дурочку. Зверь застывает в лёгком ступоре, а настоящие эмоции берут вверх. Улыбаюсь, едва сдерживая смех, рождающийся внутри.       — Это главное, что ты услышала? Сама ведь просила быть честным.       Знаю, что манипулирую понятиями, подменяя. Знаю, что нельзя и опасно. Знаю, что иначе не бывает. Никогда. Ну, до неё так точно не было.       — Знаешь, надо будет ещё обдумать этот пункт.       Хохот не удаётся подавить, и он окутывает комнату прозрачной вуалью непринуждённости, мягкой дымкой стелется по полу, застревает в ворсинках ковра. Обнимаю ощутимей, руки вольно движутся по талии, очерчивая характерный изгиб. От крохотной искры, промелькнувшей меж телами, зверь дышит сущим огнём. Жарко.       Ноги подгибаются, значит, время найти опору. Подталкиваю к стене, снова вдыхая пьянящий аромат, щекочущий рецепторы. Сдерживаюсь, прикусывая щеку, чтоб не впиться, не истязать, не ранить.       Свет гаснет. Так даже лучше.       — Ой! — открывает засов клетки с диким хищником, хватаясь за ошейник из чистого золота, наматывая цепь, подзывая ближе. Только и остаётся, что одним рывком сократить расстояние до отрицательного.       — Чш-ш-ш…       Ловлю губы своими. До безумия душно и сладко, будто попал в мечту о несбыточном и далёком, медовом и сказочном, пряном и восточном. Мыслей как не было, всё перешло в действия. Рваные, резкие, неукротимые. Такие живые и нужные, что, казалось, потерпи ещё минуту — взорвёшься на атомы.       Руки и губы. Прерывистое дыхание, витающие в воздухе феромоны.       — Лео…       — Молчи, — впиваюсь в плечо, наскоро скидывая пиджак. Прикрывает глаза, запрокидывая голову. Даёт простор, но нужно быть аккуратнее и тише. Девочки внизу не должны услышать нашу маленькую…       Корсет быстро сдаётся ловким пальцам, пока губы оставляют всюду отпечатки. У основания шеи, под ушной раковиной, над грудью. Нет места, не успевшего покраснеть от страстной ярости. Если мысль, то только «Она», клокочущая, пульсирующая, неуёмная. Если движение, то только смыкание губ. Если вдох, то только о ней, для неё, ради неё. Внимательно слежу за реакциями тела, такими яркими, неподдельными. Стоны сдерживает, закусив палец. Умница.       Прохладные ладони скользят под кофту, обжигают живот и спину, вынуждают сдавленно шикнуть. Ну нет, в этом танце не поведёшь.       Подхватываю на руки, заставляя ногами обвить корпус. Два шага в темноте, и медленно опускаю на кровать. Изучить каждую трещинку, каждую шероховатость, впадинку на губах, проложить дорожку мурашек, бегущих от самых позвонков, наполнить душу воздушным и мягким, легко плавящимся и до противного сладким привкусом.       Прошибает электричеством, когда она тянется к поясу. Останавливаю, журя только пламенем глаз, и целую. В заднем кармане шуршит фольга, стоит дотронуться до упаковки. На слова нет ни кислорода, ни времени, ни желания. Только смазки губ, только дрожание ресниц, только прикосновения в ответ.       Неспешно вхожу, вырывая из груди протяжный глубокий выдох. Дикий зверь уходит тлеть меж тюльпанов, уступая щемящей грудь нежности. Замираю, поднимая руку к её щеке и забываю вдохнуть. Бархат кожи неощутим, большим обвожу линию губ, делая новый толчок. Плавный и размеренный.       — Не закрывай глаза, — янтарь у самой радужки сверкает в полумраке. — Я хочу видеть.       Льнёт, трётся о ладонь, прижимаясь сильнее, заставляя теряться в удушливой полутьме. Переплетает пальцы, отводя от лица, целует чуть сбитые костяшки, шепчет безумно приятные глупости. Каждая мелочь в ней — совершенство: блеск глаз, застывшая на губах полуулыбка, прилипший к виску локон, дрожь, пробегающая по коже, когда тела сталкиваются.       Смесь дыханий порождает одно: общее, неделимое, наше. Лайя вдыхает прерывисто, судорожно, жадно, прогибаясь и губами перебирая мольбы, я опустошаю лёгкие, стараясь сделать это как можно тише. Подавляемые подушкой стоны закручивают настоящий смерч внутри, а хищник, вернувшийся с поля, точно готов к прыжку.       Сжимает руку так, что кончики пальцев краснеют, хочет зажмуриться, слиться с бельём постели, раствориться в воздухе комнаты, но нет. Смотрит так, что утопаешь, так, что невозможно оторваться от темнеющего омута, так, что теряешься без возможности выйти. Будто ты и впрямь этого хочешь, наивный.       Обвивает, притягивая к себе, заставляя чуть изменить угол, и кусает в плечо в тщетной попытке подавить вскрик. Наслаждение расползается карамелью: тягуче, неспешно, обволакивая целиком. Не отпускает, всё также смотря в глубину глаз — преданно и до жути смело.       Губы самовольно шепчут её имя, когда и сам оставляю розовеющий отпечаток на ключице. Тихие, но нужные больше кислорода движения, складывающиеся в препростые слова:       — Моя, только моя, Лайя.

***

      Любовь? Я никогда в неё не верил, не искал, не грезил утонуть в человеке, добровольно пойти на самое дно без способности плавать. Это казалось таким далёким, несбыточным, глупым и детским, настолько же реальным, как сказка про солнце, льва и ласточку. А потом случилась она, и мир поменял очертания, дыхание стало общим, а пульс постоянно сидит в висках. От простого взгляда толпа мурашек, от прикосновения распыляешься хуже пыльцы, а от робкого шёпота, от тихих молитв, от чувственных губ лишаешься разума.       Знаю, что рано делать выводы, рано подводить итог, но каждый раз, на секунду задумываясь, понимаю: это не любовь. Это — что-то большее, что-то убивающее и воскрешающее, что-то, за что нужно бороться, что надо защищать всеми правдами и неправдами. Что-то, что даётся один раз в жизни, и что ни в коем случае нельзя упустить.

***

      Горячий шоколад и треск камина — идеально завершение такого изнуряющего дня. Не знаю, о чём там спорили девушки, но суслик выглядит крайне довольной, розоватый румянец не сходит с ямочек щёк.       — Она что-то тебе говорила? — обращаюсь к вмиг ставшей излишне загадочной Лайе тихо и вкрадчиво.       — Угу, — кивает, игриво ведя ложечкой по краю кружки. То есть конкретизировать не нужно?       — И о чём же? — Терпение, Лео, не забывай о нём.       — Да так, — голову наклонила набок, блеском украсила зрачок. Ещё минута, и ей снова придётся колдовать над косметичкой, чтоб скрыть неаккуратно (ни в коем случае не нарочно) оставленные следы. — Ни о чём и обо всём, ты знаешь, как это бывает.       Фыркаю, отворачиваясь. Ну, ничего, Бёрнелл, кажется, я уже нашёл способ, как тебя разговорить.       — Моя комната дальняя по коридору, не ошибёшься, — шепчу, кожей чувствуя новую волну мурашек, пробежавшую по её телу. Ухмыляюсь, но быстро подавляю эмоции, поворачиваясь к остальным. — Я, пожалуй, пойду, и вы, девушки, не засиживайтесь до рассвета. Доброй ночи.       Жду на лестнице, и чутьё не подводит. Пара мгновений, и каблуки Лайи направляются в мою сторону. Зверь внутри довольно урчит, разминая когти. Второй раунд официально начат.