Пигмалион

У Гарри в ушах стоял невыносимый булькающий звук. С таким звуком обычно докипает в котле очередное неудачное зелье, за которое позже профессор Снейп с радостью влепит ему Тролля. Наверное, троллями он был сыт по горло еще на первом курсе после инцидента, произошедшего в канун Дня всех святых, думается Гарри… С таким звуком обычно выкипает утренняя овсянка, за которую позже ворчливая тётка обязательно даст Гарри легкий подзатыльник. С любовью, думается ей… Такая густая кипящая каша придется не по душе дяде Вернону, который предпочитает пожиже, ведь у него проблемы с желудком. Гарри думает, что проблемы с желудком – это меньшее, о чем стоит переживать дяде Вернону… С таким звуком обычно отскакивают от поверхности воды «блинчики», которые позже останутся доживать свой долгий век на дне прудика на заднем дворе дома Уизли. Близнецы – непревзойденные мастера в этой простой незамысловатой игре, думается их младшему брату Рональду. Но Гарри видит, как они жульничают: Фред всегда готов подстраховать Джорджа заклинанием в точности, как и Джордж всегда готов сделать то же самое для брата. Близнецы – два взаимосообщающихся сосуда. Наверное, им лучше никогда не расставаться, думается Гарри в такие моменты… Но Гарри сейчас не на уроке зелий, не на светлой кухоньке в доме на Тисовой улице и даже не на заднем дворе в домишке Уизли. Он сидит в Визжащей хижине. Мантия-невидимка неаккуратным комом болтается у него в ногах, а перед ним, возможно, доживает последние минуты несносный экс-профессор зельеварения и (экс?) директор Хогвартса Северус Снейп. Белое как снег лицо и такие же белые руки кажутся еще белее на фоне темной булькающей крови, вытекающей из рваной раны на горле. Профессор пытается зажать укус, остановить кровотечение и как-то отсрочить момент смерти, однако Гарри замечает, как постепенно угасает в темных провалах глаз огонёк надежды. Гарри любуется. С интересом естествоиспытателя смотрит на то, как тело еще отчаянно цепляется за жизнь, в то время как разум уже отошел к рукам Костлявого. Belleza della morte. [1], [2] Снейп, казалось, из последних сил подтянул Гарри ближе за ворот растянутой майки. И в этот момент Гарри почудилось, как будто он с головой ушел под воду, где со всех сторон его окружил этот громкий режущий и булькающий звук, который сейчас выходил из разорванного горла профессора. С таким звуком профессор пытался с ним заговорить. – Возьми… это… Возьми… это… Гермиона догадалась сотворить фиал. Гарри безвольными непослушными пальцами выхватил флакон и поднес к белому как снег лицу, чтобы наполнить его до краев последней волей умирающего. На мгновение Гарри почудился звук разрываемой одежды, настолько сильно бледная рука сжалась вокруг тонкой материи. Он хотел было оглянуться, чтобы убедиться в том, что футболка цела и отнюдь не изорвана, но в ушах вновь раздался этот треклятый булькающий хрип. – Взгляни… на… меня… Зеленые глаза встретились с черными буквально на мгновение перед тем, как в последних что-то неуловимо изменилось. Они застыли, невидящие и пустые. Застыли навсегда. Бледная рука, до этого с силой цепляющаяся за Поттера, безвольно разжалась и с глухим стуком опустилась на пол. Гарри больше не слышал бульканья. У Гарри в ушах стояла невыносимая оглушающая тишина.

***

Вот она, горькая правда, ради которой было оборвано так много жизней. Сейчас она напоминает Гарри высокую стремянку, ступеньки которой сложены костьми многих людей. Он уверен, что когда стремянка под его ногами закончится, он оставит в ней свои собственные кости, чтобы тот, кто будет идти следом, сможет сделать то же самое для своих преемников… Пророчество оказалось пустышкой. Никто из них не будет жить. Никто не сможет пережить другого. Гарри чувствует себя по меньшей мере террористом-смертником, который обязан в своем путешествии на тот свет прихватить с собой одну-единственную жертву. Холодные и вечные объятия Смерти, кажется, ежесекундно поджидают его за углом. Сейчас Гарри чувствует, как подрагивают немного отросшие волосы у него на затылке от прохладного ветерка. Смерть буквально дышит ему в спину. Его собственная душа каждый раз уходит в пятки, стоит Гарри закрыть на секунду глаза. В эти короткие мгновения ему кажется, что он уже мертв. Мертв стараниями других людей, расписавших до малейшей запятой всю его гребаную жизнь. Он лежит на полу. На холодном пыльном ковре. Кажется, что Снейп не утруждал себя уборкой или вызовом домовых эльфов. Он раскидывает руки в стороны и чувствует в этот самый момент, как подрагивают самые кончики его пальцев от бешеного кровотока. Сердце бьется в груди так отчаянно, под невероятным давлением качая горячую кровь, что Гарри на секунду становится совестно от того, что он уже похоронил себя заживо. Вот бы обернуться этим пыльным ярким ковром как в кокон и не покидать эту безрадостную безопасную обитель никогда. Гарри думается, что раньше, когда его жизнь висела над пропастью между гибелью и спасением, он всегда выбирал последнее. Его жизнь не принадлежала ему. Ее подарили ему родители. Дважды. Какое он имел право так запросто с ней расставаться после такого бесценного дара? А что выходит теперь? У него нет никакого выбора! Он не может снова безропотно избрать спасение, потому как его спасение обернется спасением того «другого», что живет внутри. А это означает неминуемую гибель людей. Не только тех, с кем ему представилась возможность быть знакомым или тех, кто ему дорог, а многих других, живущих своей обыкновенной магловской жизнью и даже не подозревающих о том, что их судьба находится в руках семнадцатилетнего мальчишки, который лежит мешком картошки на пыльном ковре в пустом и холодном кабинете директора Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс. Только сейчас Гарри осознает, что, отрезая от этого мира дух Неназываемого, он и сам верно и методично приближал миг своей кончины. Дело всей его жизни обернулось ужаснейшей трагедией, концом не только для экстремиста Тома Реддла, но и для него самого. Дамблдор знал, что Гарри обязательно пойдет до конца, даже если этот конец будет ознаменовать конец его собственной жизни. Гарри резво вскакивает с пола, отлепляется от пыльного ковра. Интересно, сколько своей пыли он оставил на этом самом паласе, сколько микроскопических клеточек эпидермиса отделилось от него самого в эти долгие моменты раздумий. Возможно, что на этом самом ковре останется куда больше от Гарри Поттера, чем в его собственном теле через некоторое время. Ему вдруг становится так некстати интересно, в какой же из миров отойдет его тело после смерти или это он сам вместе с жизнью покинет эту бездыханную оболочку? Он вновь ощутил бешеный стук крови в ушах, подрагивание нервных окончаний, свое сбившееся частое дыхание, как если бы он только что пробежал марафон. Тело жаждало жизни, разум готовился к смерти. Точно такими же были последние мгновения жизни Северуса Снейпа, окончившиеся чуть больше получаса назад. Жизнь всегда разыгрывает один и тот же сценарий. Он всегда приводит к смерти. Лучшие из лучших, худшие из худших – всех ждет один конец. С чего Гарри, спрашивается, решил, что его поджидает плитка шоколада на его пути к финишу? Там всегда будет только одно – надгробная плита. Гарри проводит рукой по лицу, стирая странную мокрую влагу. Что это может быть? Непрошенные истерические слезы? Светящаяся водица из омута памяти? Гарри еще раз осматривает кабинет директора Хогвартса. На прощание. В темной нише, из которой он достал думосбор, его встречает странно нахохлившийся невысокий незнакомый человек. Сначала Гарри грешит на портреты, но немного приглядевшись, к удивлению, обнаруживает, что это его собственное отражение. Немного помятое, но в целом собранное и безэмоциональное лицо светлеет в темноте кабинета. Яркие живые глаза кажутся Поттеру чужими, потому как он видит в них странную уверенную решительность, которой он, увы, не ощущает в самом себе. Это кажется, ему хорошим знаком. Так Волдеморт не разгадает его «хитроумный» план самоубийства. Человек, который отправляется на смерть, не будет выглядеть так, а значит Том будет пребывать в полной уверенности, что Гарри еще хочет сражаться. Гарри в последний раз ловит на себе слабую тень улыбки того другого Поттера из Зазеркалья, прежде чем накинуть на плечи струящуюся ткань Плаща Смерти. В его объятиях Гарри чувствует себя младенцем, укутанным заботливыми руками матери от всех печалей и невзгод. Глубокий капюшон скрывает лицо незнакомого мага в отражении, и входная дверь со скрипом отворяется, чтобы выпустить из кабинета никого. Горгулья безмолвно провожает Гарри в последний путь. Время пришло. Время умирать.

***

Гарри слышит бесконечную мелкую возню. Этот навязчивый звук постоянно его отвлекает. Он не может сосредоточиться на беседе, на важных словах, которые пытается донести до него Дамблдор, потому что постоянно вынужден оглядываться. Надтреснутый плач, жалкий-прежалкий вид, сбитое одеяльце (пришлось подумать об этом, чтобы оно действительно появилось в этом странном белом мире) доводили Гарри до белого каления. Хотелось заткнуть этого убогого младенца навсегда. А еще безмерно хотелось его приласкать и успокоить в нежных заботливых объятиях. Гарри отвернулся, не в силах больше выносить эту изуверскую муку. – Неужели и вправду нельзя ничего с «этим» сделать? Брови Дамблдора забавно изогнулись. Он был похож на удивленного нашкодившего мальчишку, который вовсе не ожидал, что за преднамеренно разбитой вазой непременно последует наказание. Удивительные метаморфозы этого странного места лишали Гарри рассудка. С каждой секундой (а секундой ли?), проведенной в этом месте, он сомневался, что сумеет вернуться тем, кем он был прежде… А кем же он был прежде? Гарри никак не мог припомнить ответа на этот каверзный вопрос. – Ему невозможно помочь, – скорбно ответил Дамблдор. Долгий настороженный взгляд, неосторожно брошенный в сторону неспокойного свертка, казалось, доставил ему физическую боль. Его лоб прочертила длинная печальная складка. Он снова стал похож на того древнего, немощного старца, коим и являлся. – Каждый человек несет ответственность только за свою жизнь. Никто другой не может взять ее на себя… Думается мне, что Лорд Волдеморт уже сделал такой выбор. Ему невозможно помочь. Гарри вынужденно кивнул. Плач ребенка как будто нарочно стал только громче. Гарри запретил себе смотреть в сторону барахтающегося свертка. Так было в разы легче. И в то же время в разы тяжелее. – Я должен вернуться, разве не так? – Это тебе решать. – Вы говорите так, будто у меня есть выбор, – мрачная усмешка вызвала полный неодобрения взгляд со стороны Дамблдора. Гарри захотелось сжаться в маленький комок под тяжелым взглядом старого волшебника и одновременно с этим ужасно захотелось накричать на самодовольного директора. Гарри не выбрал ничего. Он встал с насиженного места и еще раз огляделся по сторонам в поисках выхода. На этот раз белое пространство не подчинилось облеченному в мысли желанию, как будто не горело желанием расставаться с неожиданно обретенным гостем. – Выбор есть всегда, Гарри. Даже когда кажется, что его нет совсем… Ты истинный повелитель Смерти, потому как только истинный повелитель не стремится от смерти бежать. Он принимает, что должен умереть, и осознает, что в мире живых есть много, много худшие вещи, чем смерть. Дамблдор всегда говорил загадками, но в этот раз, Гарри казалось, превзошел самого себя. Он нервно осмотрелся по сторонам. Выхода по-прежнему не было видно. Однако Гарри неожиданно заметил, как по полу начал стелиться густой белый туман, кусая его за ступни. Он был здесь с самого начала? – Ты сказал, мы с тобой находимся на вокзале Кингс-Кросс? – Дамблдор с интересом осмотрелся по сторонам, как будто в первый раз обратив внимание на то, что по всем законам мироздания они должны были находиться в какой-то точке в бесконечной Вселенной. Гарри не был уверен, что в этом месте работают обыкновенные законы мироздания. – Я думаю, что если ты передумаешь, ты сможешь… как бы это сказать… сесть на поезд. – И куда он меня повезёт? – усмехнулся Гарри. Дамблдор вновь загадочно улыбнулся. – Дальше. Сказано это было так просто, будто старик озвучил какую-то обыденную истину, что, например Земля вращается вокруг Солнца или что в сутках почти ровно двадцать четыре часа. Гарри уже устал удивляться таким вещам. Порой некоторые предметы лучше оставить такими, какие они есть, иначе можно обречь себя на бесконечные страдания в попытках разгадать заведомо лишенные всякого смысла вещи. – Но, разумеется, вы хотите, чтобы я вернулся? – Думается мне, – начал Дамблдор, задумчиво потирая длинную густую бороду, – что если ты решишь вернуться, то есть шанс, что всё может кончиться к лучшему. Я не могу тебе этого обещать. Но я также знаю, что вернуться сюда ты побоишься меньше, чем он. Гарри с трудом пересилил себя, чтобы ненароком не взглянуть на скорченное создание, которое сейчас наверняка дрожало и возилось в тени под дальним сидением. Он устало и смиренно провел ладонью по глазам и лицу и с удивлением обнаружил на своих щеках и подбородке влажные дорожки. – Не жалей мертвых, Гарри. Жалей живых, и, более всего, тех, кто живёт без любви. Гарри молча кивнул, не в силах более терпеть эти странные поучительные речи. Он подождал пока Дамблдор встанет с насиженного места, после чего они еще долгое мгновение глядели друг другу в лицо. – Скажите мне только одно, – неожиданно озвучил мучавшую его мысль Гарри, – это все происходит по-настоящему? Или это всё в моей голове? – Конечно, это происходит у тебя в голове, – сгустившийся туман полностью скрыл светлую фигуру Дамблдора, однако Гарри очень отчетливо слышал странный звенящий старческий голос, который, казалось, теперь раздавался абсолютно отовсюду. – Но почему это должно означать, что всё это – не по-настоящему?