То, что прячется в тенях

Известие о новой грозе настигло их внезапно. Олег тогда сидел дома, греясь в ворохе пледов на диване, с чашкой чая в ладонях и Серёжей под боком. Чужие холодные пальцы лежали у него на запястье, а чародей смеялся над очередной неловкой шуткой, запрокидывая рыжую голову. Они только-только успели восстановиться. Мирская жизнь после битвы казалась ещё слаще и спокойнее, с её простыми радостями и мелкими передрягами. Серёжа понемногу набирался сил, худо-бедно восстановив ядро, и беззастенчиво гонял Олега по всем домашним делам, прикрываясь собственной болезнью — и притом не стеснялся тянуть из него силы, но понемногу, по крупинке. А потом позвонили из Института. Доклад был сухим: Москва разбита наголову Помрачёнными, выживших мало, Красная площадь залита кровью. Нужна помощь. Олег отключил телефон, посмотрел в резкую синеву глаз Серёжи, побелевшего от ужаса, и с глухим стоном спрятал лицо на остром плече. Чародей вцепился в него обеими руками, ткнулся носом в волосы, длинно, рвано выдохнул. Олег обнял его в ответ, зарывшись пальцами в едва налившиеся цветом чёрные перья. Они просидели так несколько минут, молча цепляясь друг за друга. После встали и, не поднимая глаз, принялись собираться в дорогу. Оба понимали, что выбора у них не было. Лицо Серёжи оставалось мертвенно-белым и тогда, когда он вместе с Рубинштейном и другими его учениками держал портал для нефилимов. Олег не мог подойти к нему через толпу, не смог бы обнять — сорвались бы посылающие силу в обруч огня руки, и уж точно не смог бы поцеловать, у всех на виду. Мог только смотреть в полные страха и боли глаза и думать о том, что умирать ему там нельзя. Так эти глаза и остались последним, что он увидел, когда портал захлопнулся за спинами последних воинов. *** Руины собора Василия Блаженного — его передней, парадной части — выглядели жутко. Гламор трещал по швам под взглядами любопытных туристов, посвящённые из числа простецов поспешно возводили вокруг леса: якобы здание закрывалось на внеплановую реставрацию. Олег не знал, какой предлог они придумали вместо пятен крови на полу, осколков адаманта повсюду и болезненно-ярких осколков отвалившейся со стен краски. И, если честно, знать не хотел. Его делом было засучить рукава и приняться за работу: разгребать завалы у входа, чтобы облегчить старшим проход дальше, позволить им найти выживших. Но всё было зря. И под вечер их снова выслали в Петербург, позвав новую партию им на замену — благо нашлись москвичи, жившие в городе и потому спасшиеся, которые молча принялись помогать с устранением ужасной картины. Прокопенко, сам посеревший, лично говорил с каждым вернувшимся, а Олега крепко обнял и хриплым голосом приказал идти домой. Всю ночь Олегу снились кровь, белесая пыль штукатурки и помертвевшие глаза Серёжи, образ которого совершенно ужасным образом ложился на те тела, что вытаскивали из-под завалов — особенно на рыжего мальчишку, которого он и тогда издалека принял за друга и едва не потерял самообладание. И Олег просыпался с криком, и Серёжа подходил к нему, гладил по голове, успокаивал. Под конец и вовсе лёг рядом, накрыл крыльями, позволил себя обнять и зарыться лицом в волосы. Бьющееся сердце под ладонями успокаивало, но Олег уже чувствовал глубокую, жуткую усталость, понемногу подступающую откуда-то из скорбящей Москвы. В том Институте не осталось выживших. *** Дома он провёл только одну ночь. На следующий же день его вызвали в Институт. Предлог был понятен: если дотянулись до москвичей, то и Санкт-Петербург под серьёзной угрозой. Себастьян Моргенштерн пощады не знал. А становиться частью его армии никому не хотелось. Серёжа на этот раз был рядом. Какое-то время он молча наблюдал за тем, как Олег собирает сумку, стискивал пальцы, а потом сорвался, вскинулся, схватил собственную: — Не отпущу одного! И в Институт его, упрямо стиснувшего зубы и ощерившегося перьями, впустили без вопросов. Так они и сидели вместе возле входа, когда наступало время дежурства: Олег — на страже с клинком в руках, Серёжа — беспокойно обшаривая пальцами стену, накладывая хотя бы на вход все известные ему щиты. Олег чувствовал плечами и спиной знакомое покалывание и, не выдержав, хватал Серёжу за руку: «Хватит!» Чародей каждый раз послушно отступал, подходил ближе, попутно переплетая их пальцы. Невидимые для обычных туристов крылья, облитые целым арсеналом защитных зелий, раскрывались над их головами. И Олег думал, что готов горы свернуть. *** С холодным декабрьским утром пришло известие из Аликанте: ещё пара европейских Институтов была разрушена на пути Моргенштерна к Идрису. Очевидно, одухотворенный предыдущими успехами Себастьян решил пополнять ряды своего войска по ходу дела, ожидая, что ослабевшие от ушедших в столицу бойцов Институты падут под его напором. Только вот Санкт-Петербург подпитывали выжившие москвичи и нефилимы из Институтов поменьше — кажется, из Выборга и Новгорода, и ещё откуда-то, Олег не запомнил всех. А ещё у них были маги. Серёжа, как оказалось, был не первым, кто пришёл в Институт. До него здесь оказалась ещё парочка молодых чародеев, искавшая, правда, скорее защиты, чем возможности помочь. А потом объявился Рубинштейн с несколькими старшими магами и ещё тремя своими странными нелюдимыми учениками — и Прокопенко только молча пожал Верховному руку. Магическими щитами блестели все стены Исаакия вплоть до шпиля на куполе. Маги принесли с собой и соль с могильной землёй, которыми нефилимы всю ночь умащивали полы Института и широкую лестницу перед входом — от предателей-фейри, союзников Моргенштерна. Их же руками в щели пола было пущено железо; вышла поразительно тонкая работа, которую никто из них не смог бы проделать. Институт, находившийся в напряженном ожидании, рассредоточился по собору, скрываясь у статуй на крыше, в тенях колонн и алтаря. Место Олега было наверху, на скрытом в угловом изгибе балкончике — одном из тех мест, что были созданы специально для нефилимов, несомненно. Он охранял Серёжу. Прокопенко сам послал его на эту роль: «если привёл, так защищай», и Олег отнёсся к делу со всей серьёзностью. Чародей сидел чуть глубже, закрыв глаза и шевеля губами. Пальцы и крылья у него неосознанно, ритмично двигались, показывая, насколько он был отрешён от реальности. Сейчас Серёжа смотрел на Петербург двумя парами глаз. Его магии — с подпиткой Рубинштейном и каплей сил от всех действующих нефилимов — хватило на двух боеспособных двойников, которые расположились сейчас на крыше собора. Серёжу вооружили ботинками со спрятанными в каблуках лезвиями, и двойники послушно скопировали новинку, рассчитанную на стремительное падение с высоты и если не смертельный, то мощный удар по головам и плечам Помрачённых. За поясом у них было ещё несколько кинжалов из «обычных» складов нефилимов: с ними Серёжа умел управляться не хуже Олега, а в метании ему вообще не было равных. Шёпот заклинаний в затихшем соборе звучал гулко и жутко. А потом раздался удар в дверь. Серёжа вскинулся, рвано втянул ртом воздух: — Они! Потом он прижал подбородок к груди, взмахнул резко руками — один из двойников снаружи точно кинулся вниз с колоннады над самым входом. Завязался бой, послышались крики и утробное, нечеловеческое рычание. В ушах Олега зазвенел жалобный треск гламора: Институт насилу укрыли от туристов, благо нападение чудом выпало на выходной. Но людей вокруг даже в эти ранние часы было много, так много… Серёжа всхлипнул и согнулся пополам, потом неестественно резко задрал голову вверх, снова уткнулся лбом в колени и закашлялся несуществующей кровью. Олег схватил его за плечи, тряхнул: — Это дублёр твой был, Серый! Не ты! Смотри на меня! Чародей вцепился ему в руки, помотал растрёпанной головой: — Я в норме. Я знал, что так будет… Пока держусь. Олег только и смог, что ободряюще сжать его плечи напоследок. Они оба знали, что из-за недостатка сил связь с клонами будет болезненно-крепкой, и любое ранение отдастся в самом теле Серёжи почти в полную силу, не угаснув, как обычно, в коридоре между копией и оригиналом. Но вживую это было куда хуже. Чародей в последний раз поморщился, потом отпрянул, снова развёл пальцы, воссоздавая распавшегося в пепел двойника. Олег заметил рыжую вспышку в проблесках башенной колоннады — второй двойник бежал проверить, что происходит. — Они сейчас дверь выбьют! — акустика разнесла голос Серёжи по всему собору, так, что, кажется, зазвенели стёкла. — К бою готовьсь! — рыкнул Прокопенко, и Олег выхватил кинжал из-за пояса. Тяжелые двери распахнулись, поддались под живой силой, и внутрь хлынула чёрно-алая толпа. Первого полезшего наверх Олег снял на излёте, швырнув в него выдернутый у Серёжи из-за пояса кинжал — точно в горло. Второго пришлось сталкивать ногами, и тот нелепой куклой рухнул на цветастый пол. Хрустнула шея. К горлу подкатила тошнота. Нельзя было забывать, что они уже не люди, нельзя… В зале царила какофония звуков: злобные крики прокажённых нефилимов, лязг металла, плач кого-то из москвичей, вынужденного убить бывшего соратника. Снова завопил Серёжа — Олег видел, как более слабого, наново восстановленного двойника проткнули мечом насквозь. Второй продержался дольше, успев ранить нескольких, но после тоже упал, сражённый сразу в грудь и крыло, и его мигом поглотила чёрная масса. Тогда Серёжа поднялся на нетвердых ногах, держась за левое плечо. Олег протянул ему руку и чуть не вскрикнул, когда сила хлынула из него потоком. Чародей тут же отскочил, глянул испуганно: — Ты как? — Сойдёт. Они обменялись кивками и вместе рухнули на головы отбившихся от толпы Помрачённых, в поисках входа в Институт ощупывавших стены. Олег тогда впервые порадовался тому, что московский и питерский Институты вечно собачились, подражая городам. *** Олег при всём желании не смог бы вспомнить, сколько людей — то есть Помраченных и фейри — убил и ранил в тот день. Он нацеливал клинок на всё, что горело алым цветом прокажённых, истратил все запасы земли и соли из поясных сумок, ослепляя ими благих. Потом он потерял Серёжу в толпе и кинулся в бой с новой силой, прошитый ужасом как током. Под конец Олег вымотался настолько, что едва был способен замечать что-то вокруг — и чудом не лишился головы, насилу успев подставить руку под обрушившийся на него клинок. Помрачённый раздосадованно оскалился, выдрал кинжал из щитка и снова замахнулся — отточенно-быстрым движением. А потом вдруг пошатнулся и рухнул наземь. Клинок жалобно звякнул о плиты, так и не успев нанести Олегу никакого вреда. В неожиданно затихшем зале пронёсся недоуменный шепоток. Подняв голову, Олег обнаружил, что на полу лежали все Помрачённые, сливаясь одеждами с окровавленными плитами. Он наконец смог разглядеть и Серёжу: всего в крови, нетвердо стоявшего на ногах, но живого и настолько же ошарашенного. Немногочисленные фейри, оставшиеся в зале, попытались удрать, но были моментально скручены и осыпаны вокруг солью. Нефилимы медленно стеклись к алтарю, на ходу подсчитывая потери. Олег испытал короткое облегчение, найдя в толпе всех «своих»: он обрадовался даже появлению Михея, придерживающего неподвижно висящую левую руку, и мелкого Игорька — стоящие дыбом волосы, перекошенное лицо. Чародеи тоже обнаружились в полном составе, даже тот тонкий и чернявый, что своими мощнейшими иллюзиями закрывал вход в Институт, на которого пало всё внимание Помрачённых. Хоронить своих бы все равно пришлось, так хоть не так много. Серёжа протолкался к нему сквозь толпу и трупы, пока старшие отвлеклись на обсуждение произошедшего, и порывисто обнял, уткнувшись лицом в плечо. Олег прижал его к себе, спросил на ухо: — Цел? — Нормально, — прерывисто вздохнули в ответ. — А ты? — Тоже. Они помолчали ещё с минуту, покачиваясь в объятиях друг друга. Другие сначала косились на них, но после потеряли всякий интерес, занявшись поиском собственных друзей-товарищей. Потом Серёжа спросил, тихо и почти неслышно: — И что, значит, мы победили? — Кажется, да. Точно — да, — исправился Олег, вслушиваясь в нарастающий ликующий рокот. И в это было так хорошо верить. *** Олега отпустило уже после. Когда догорел адреналин в венах, когда были убраны тела Помрачённых и открылся грязно-алый от засохшей крови пол. Красные струйки сбегали до самой площади по ступеням Исаакия, смешиваясь с землёй, снегом и пылью. Когда рядом с грудой тел врагов ровным рядом легли свои, безжалостно перебитые, и их пришлось готовить к отправке в Идрис, чтобы сжечь, как полагается. Когда побежали по миру уже знакомые имена: Эрондейл, Лайтвуд, Фэйрчайлд. Но о них Олег уже не думал. Крадущаяся ещё с Москвы усталость, страшная пустота в груди рухнула ему на плечи, отняла остаток сил и желание бороться. Он насилу отсидел немногочисленные формальные собрания, еле дождавшись разрешения уйти домой, и там не перепачкал кровью постель лишь потому, что Серёжа затолкал его в душ, умоляя хотя бы постоять под водой. Чародей чудом сохранил немного больше желания жить и тенью сопровождал его всюду, невесть как открестившись от Рубинштейна и обеспокоенных магов. Под кровавой коркой открылось несколько его собственных ран, которые тут же нестерпимо заныли. Пальцы машинально начертили на коже иратце, и руны заработали, унимая боль и заживляя. На кровати обнаружился Серёжа, тяжело согнувшийся на самом краю. Олег, ничего не говоря, сгрёб его в охапку и упал на постель — жалобный скрип пружин неприятно пронзил уши. Ощущение домашнего вокруг несколько сгладило звон в голове и тяжесть в груди. Серёжа завозился, устраиваясь удобнее. От его волос все ещё слабо пахло металлом и пылью. Не хотелось ни есть, ни пить, несмотря на сумерки за окном. Зато спать — очень сильно. Олег бы так и уснул, но что-то свербело под самым сердцем, не давая задремать. Он насилу разлепил веки и прохрипел: — Серый. — Олежа, — отозвались настоящим, живым голосом. А после спросили обеспокоенно: — Что такое? Но Олег услышал это только краем уха, провалившись в тяжёлый, долгожданный сон без сновидений.