Правильный ответ

      «Это всё равно, что спрашивать у ребёнка, кого он любит больше: маму или папу?» Олежа захлопнул книжку, вздохнул тяжело и собрался с силами. Снова открыл, на том же месте, быстро проскочил взглядом абзац: зацепился за слова «сложно» и «мучительно» — и не стал читать дальше.       Для кого-то подобное сравнение было страшилкой. Для кого-то — шуткой. Для одиннадцатилетнего Олежи — реальностью.       Последний год Олежа стал всё чаще замечать разногласия между родителями. До этого всё ограничивалось злыми фразами за глаза: «Ему работа важнее сына», «Она не умеет воспитывать детей». Родители думали, что Олежа всего это не слышал. Или наоборот — хотели, чтобы он услышал. Говорили так специально. Чтобы он слушался не папу, а маму. Чтобы он делал так, как хочет мама, а не так, как велит папа. Чтобы он в край запутался. Но за последний год чаша терпения обоих родителей, видимо, переполнилась. Олежа старался не заходить в комнату, когда мама с папой были там одновременно — потому что это было подобно выходу в открытое море в самый разгар шторма. Путей отступления не осталось — бежать было некуда. Они ругались, они цеплялись друг к другу из-за каждой мелочи, и каждое слово становилось молнией, влекшей за собой немыслимой силы грохот. Они не замолкали, даже завидев детей в дверях, — потому что инерция была слишком сильна, и на такой скорости остановиться было невозможно.       Но последний месяц родители вели себя необычно и странно. Последний месяц на море царил штиль. В одной книжке Олежа вычитал, что штиль даже страшнее бури — потому что ветер не дует, корабли не могут двигаться вперёд, потому что моряки обречены ждать, когда море решит, жить ли им или умереть посреди бескрайнего океана. За последний месяц он прочитал много книг: родители дарили их, чтобы отвлечь сына от происходящего вокруг; точно также Оле дарили кукол, чтобы она болтала с ними, а не с семьёй. Олежа нервно перелистывал страницы, отчётливо понимая: надвигается что-то страшное.       Потому что последний месяц родители по очереди мягко брали его за руку и отводили в комнату, в кухню или в личный кабинет — чтобы поговорить с ним наедине. Родители внимательно заглядывали в глаза и спрашивали: кого ты любишь больше — маму или папу?       Когда его спросили впервые, он растерялся. Захлопал глазами, пытаясь понять, не был ли этот вопрос шуткой. Потому что… так ведь не бывает! Это ведь не настоящий вопрос! Когда его спросили впервые — он не знал, что ответить. Почувствовал только, как сильно стучит сердце и как в голове всё путается. Когда его спросили снова, он ответил: «Я не знаю. Я люблю вас одинаково». Так бы ответил любой ребёнок. Он был уверен, что Оля ответила на этот вопрос точно также. И все следующие разы он отвечал то же самое, надеясь в глубине души, что это поможет. Мама в ответ обнимала его нежно и говорила, что она всё равно любит его очень-очень сильно, даже сильнее, чем папа. Отец хмурил брови и говорил, что пора определиться, что для него в жизни важно.       Олежа прекрасно понимал, что прячется за этим вопросом. «С кем ты хочешь остаться после развода?» Кого ты выбираешь — маму или папу? Хочешь ли ты остаться с сестрой или один? И Олежа знал, что Оля, выходящая подавленной из отцовского кабинета, из комнаты или с кухни, подвергалась такому же допросу. Что её тоже спрашивали, кого она любит больше. Он сам готов был ответить, что больше всего на свете любит сестру — но это не было правильным ответом. Как и «не знаю». Как и «Я люблю вас обоих одинаково». Он знал, что однажды этот вопрос ему зададут в последний раз — и тогда нужно будеть дать однозначный ответ.       Они с Олей забирались вместе под одеяло, садились с фонариком над тетрадными листами, куда Олежа основательно выписал все плюсы и минусы жизни с каждым из родителей. Ему казалось, что если структурировать всю информацию, составить список, то найти правильный ответ будет проще. Но на самом деле становилось только труднее.        — Почему мы не можем просто помирить их? Чтобы они не разводились? — спросила Оля, хлопая глазами. Она смотрела прямо на Олежу, а тот смотрел куда-то на её нос, сосредоточившись на веснушках. Олежа смотрел, смаргивая наворачивающиеся слёзы, — одна мысль о том, что вещи снова могут стать прежними, пугала его. Потому что альтернативой штилю был шторм. Потому что Оля не могла не замечать, как ссорились родители, как кидались друг в друга обрывистыми, злыми фразами и как трещал воздух между ними за ужином.       — Потому что они снова поссорятся, — мягко объяснил он.       — Мы с тобой тоже часто ссоримся! — надулась Оля. — Но мы же не хотим бросить друг друга и разъехаться в разные концы света.       — Потому что мы, в отличие от них, друг друга любим, — Олежа мягко обнял сестру, мысленно пытаясь убедить себя, что это не последнее объятие в их жизни.       На листочке с надписью «Мама» расположился внушительный список.       Мама… это мама! Как можно было выделить все её плюсы на одном листочке? Оля с Олежей неуверенно переглянулись. Затем Олежа быстро написал «Заботливая». Оля дописала: «Готовит еду». Олежа дописал: «Учит готовить». Оля подписала: «Водит в магазин одежды и одалживает косметику». Надписей становилось всё больше.       Мама заходила к ним вечером, обнимала аккуратно и повторяла, что всегда поддержит своих любимых детей. Олежа прижимался к ней, греясь в объятиях, и думал о том, как редко она говорила подобное. Как редко заботилась. Как редко гладила по голове. Насколько всё это казалось нереальным и неправильным.       Насколько всё это казалось обманом.       И что всё это было затишьем перед бурей.       На листочке с надписью «Папа» список был другой. Оля писала про деньги. Олежа долго думал, держа ручку над бумагой. Размышлял. Потом вывел: «К папе всегда можно обратится за советом».       Папа отвёл его к себе в кабинет. Посадил в мягкое кресло за рабочим столом, где всегда сидел сам. Подвинул стул к столу, сел напротив, заглянул Олеже в глаза. Олежа не привык дурачиться, не привык веселиться, когда ему говорят, что разговор серьёзный, — за это его часто хвалили. Взрослые любили говорить: «Такой серьёзный мальчик растёт». Говорили отцу: «Михаил, ваш сын далеко пойдёт». Олеже хотелось покрутиться на большом, мягком, кожаном кресле, сесть в которое раньше было нельзя, — но вместо это он попытался сесть ровно, расположив руки на коленях, и уставился отцу в лицо. Заметил, что в морщинах у отца спрятались выцветшие веснушки. Заметил, что в рыжие усы уже прокралась седина. Заметил, что под глазами залегли круги.       — Олежа, — голос отца звучал мягко, непривычно мягко. Но в этом «Олежа» всё ещё звучали стальные нотки. Разговор должен был быть серьёзным, но отец старался изо всех сил не давить и не пугать. Олежу бы это подкупило, если бы он не знал, каким строгим и требовательным может быть отец. — Чего бы ты хотел, сынок?       Хотелось выпалить «Чтобы вы с мамой помирились», но это желание было ещё более неосуществимым, чем новый велосипед или умение летать. Поэтому Олежа сжал губы, задумавшись, какой ответ будет правильным. Какой ответ понравится отцу. Ответа не нашлось. Вариантов было так мало, и каждый из них легко отсекался — Олежа судорожно искал правильный ответ. Отец заметил эту заминку, начал мягко подсказывать:       — Ты вот у меня умный, любишь книжки читать, учиться.       Он дождался, пока Олежа кивнёт. Терпеливо смотрел на то, как Олежа переваривает подсказки, как подыскивает нужные слова. Отец Олежу хорошо знал: Олеже нравилось учиться, ему нравились книги. Ещё ему нравилось проводить время с семьёй. Ходить вместе в театр. Да, это было редко и чаще их водили на спектакли всем классом — но, когда они ходили, для Олежи это был праздник. Актёры проживали тысячу жизней на сцене, и каждая из этих жизней казалась ему идеальной — к ней хотелось стремиться. Её хотелось прожить.       — Я… я бы хотел пойти в театральный кружок, — он постарался придать своему ответу уверенность, но колени всё равно дрожали — отец легко мог сказать, что это глупая идея. И легко мог убедить в этом Олежу.       — Если хочешь — пойдёшь, — кивнул отец. — А хочешь стать успешным и умным?       — Хочу, — неуверенно ответил Олежа. Ему хватило бы и театра, на самом деле, хватило бы обещания, что он сможет играть на сцене. Дальше он разберётся. Он же самостоятельный, отец всегда так говорил. Но отец был прав: Олежа хотел был успешным и умным. Хотел вырасти и стать кем-то значимым. Можно как отец — ходить в дорогом пиджаке, постоянно обсуждать что-то важное по телефону и водить потенциальных детей в театр.       — Как думаешь, — всё так же мягко продолжал отец, — мама тебе с этим сможет помочь?       Олежа резко вдохнул. Попытался унять стук в голове. Захотелось сказать: «Конечно!» Это же мама! Она всегда поможет! Но секунды размышлений напомнили Олеже одну непоколебимую истину: отец был прав. Отец всегда был прав. Говорил рациональные вещи. Отец знал, как лучше. Этим он от мамы и отличался. По крайней мере, Олежа старался в это верить.       — Думаешь, у мамы хватит денег на вас двоих? — вкрадчиво продолжил отец. Олежа понимал, к чему отец клонит. Кажется, понимал. Плечи у отца были напряжены, голос казался мурчащим, а глаза холодно блестели. Олежа видел похожий взгляд у их кота, когда тот охотился на птиц за окном.       — Я хочу остаться с Олей, — выпалил Олежа. Попытался не всхлипывать — просто дал слезам стечь по лицу. Воздух в кабинете ощущался сухим и колким, и Олеже казалось, будто бы вся влага с лица стремительно испаряется. Олежа знал, что отец слёз не любил, — поэтому уставился в столешницу, пытаясь их унять. Отец нахмурился, замолчал на пару секунд, обдумывая, что сказать.       — Если Оля захочет остаться со мной и если твоя мама не будет настаивать. Послушай, Олежа, ты же у меня почти взрослый, ты должен понимать.       — Я взрослый, — повторил Олежа, осознавая, что совсем не верит в это. Он не взрослый. Он напуганный ребёнок. Ему хочется, чтобы всё починилось, как по волшебству, чтобы всё снова стало хорошо, как раньше. Чтобы лето было тёплое, чтобы родители были дружелюбными, чтобы семья снова стала целой. Чтобы не приходилось спрашивать себя: правда ли он взрослый, может ли он пойти за хлебом один и кого он любит больше — маму или папу? Или, может, сестру? Потому что он любит всех одинаково.       — И значит, ты поймёшь. Ты же знаешь, сколько я работаю, чтобы вам было хорошо? Я хочу, чтобы ты у меня вырос умным и успешным, а для этого тебе нужно оставаться здесь, рядом со мной. Понимаешь?       — А Оля?       — Оле будет лучше с мамой. К тому же, она сама этого хочет. А чего хочешь ты?       Олежа не знал ответа на этот вопрос. Олежа не знал.       Он спросил у Оли: «А это правда, что ты любишь маму сильнее?» Олежа не хотел услышать ни «да», ни «нет». Хотел услышать только «сильнее всех я люблю тебя» — хотя прекрасно понимал, что маме он совсем не конкурент. Но Оля не сказала то, чего он ожидал. Она не сказала вообще ничего, просто виновато опустила глаза в пол и сжала край рубашки. И в этом жесте Олежа прочитал: «И ты тоже? Ты тоже это спрашиваешь?»       «Почему ты поступаешь также, как они?»       И у Олежи не было ответа и на эти вопросы. Ему говорили, что он умный, смышлёный и начитанный, но никакие книжки в мире не могли ему в этом помочь. Он не знал, чего хочет в будущем. Зато он знал, что отец хочет ему самого лучшего. Он знал, что оба родителя его любят. Он знал, что не хочет разлучаться с сестрой, что не хочет разлучаться с отцом, что не хочет разлучаться с мамой. И знал, что мечты о том, чтобы всё оставалось как раньше, были наивными, глупыми, детскими и неисполнимыми.       — Мы с папой решили, что будет лучше, если Оля останется со мной, а ты, Олежа, с ним, — сказала мама, обнимая обоих детей за плечи. Это казалось ей правильным решением. — Девочка с девочкой, мальчик с мальчиком.       Говоря это, она продолжала нежно поглаживать детей по рукам. Потом прижала обоих к себе крепче, улыбнулась и спросила (кажется, нежно): «Что думаете?» По насупленному лицу Оли и уставшему выражению Олежи всё было и так понятно.       Море, наконец, отмерло. Море шелестело волнами, накатывало на берег и снова уходило. Море вытекало из глаз непроизвольно, солило губы, море кишело жизнью и торопливостью. Мама раскладывала вещи по сумкам, поручив Оле то же самое. Они с Олежей перебирали свои игрушки и поделки, откладывая, где чья. Это было похоже на то, как они вместе перебирали ракушки и камушки на пляже. Только тогда они выбирали самые красивые — чтобы украсить песчаную крепость. Её потом смыло волной точно также, как смыло обещания о большой и любящей семье.       Они сели рядом на одну кровать. Кажется, в последний раз. Мама повесила обоим на двери шкафчиков выглаженные рубашки. Сказала надеть их завтра на встречу с адвокатом. И прикрыла дверь.       — Ты останешься с мамой? — спросил, наконец, Олежа.       — А ты хочешь остаться с папой? — в тон ему поинтересовалась Оля.       — Папа сказал, что так будет лучше.       — Мама сказала то же самое.       Они снова замолчали. Оба смотрели куда-то вперёд, избегая взгляда другого. Затем Оля спросила:       — А если мы скажем в суде, что хотим остаться друг с другом?       — Мы можем попробовать, — ответил Олежа. Но он был умным мальчиком. И понимал, что если они так скажут — родители снова поругаются. Будут выяснять, кому лучше забрать к себе детей, обоих детей. Папа скажет, что Олежа должен остаться с ним. Мама скажет, что детям нужно разделиться. Что она вырастит дочь лучше. Да и сына вырастит лучше. Но Олю, нежную девочку, она ему не оставит. А Олежа уже привык бежать к отцу под крыло, когда мама ему что-то запрещает.       Они так привыкли.       Всем так будет лучше.       — Давай попробуем вместе, — сказала Оля, уткнувшись в его объятия.       — Но я не уверен, что у нас получится.       — В фильмах у детей получается.       Олежа не решился сказать, что они не в кино — максимум в злобной книжке.       Когда они утром сидели в суде, Олежа повторял про себя, что полностью согласен с решением родителей. Что он хочет остаться с отцом. Что они всей семьёй уладили этот вопрос. Повторял всё то, что утром ему сказал отец. Повторял про себя, чтобы сказать вслух уверенно. Потому что он хороший актёр. Верно?       Повторял, зная, что так будет лучше. Так будет правильнее. Это логичное решение, от него выигрывают все. Да, это тяжело и больно, но это лучше, чем терпеть ещё несколько месяцев разбирательств или — ещё хуже — терпеть всю жизнь ссоры родителей. Олежа был умный мальчик, он читал книжки и знал, как постоянные ссоры родителей влияют на детей.       Олежа был умный и видел, как по ночам плачет Оля, потому что мама с папой не могут помириться.       Они с Олей сели по обе стороны от родителей: Олежа рядом с отцом, Оля — рядом с мамой. Переглянулись за спинами взрослых. Пока родителям рассказывали что-то важное и сложное, Оля наклонилась к Олеже и произнесла одними губами: «Давай скажем, что не хотим расставаться! Давай скажем, что хотим остаться вместе!»       Олежа был взрослый. И всё прекрасно понимал.       И когда у него спросили, чего он хочет, он ответил:       — Мы с Олей думаем, что родители приняли правильное решение. Я хочу остаться с отцом, она — с мамой, — сделав небольшой вдох, он добавил, чувствуя, что это ничем не поможет, но что он должен попытаться: — Мы с Олей не хотели бы расставаться вообще, но мы понимаем, что другого выхода нет.       — Какой смышлёный мальчик, — сказали ему в ответ.       Оля отвернулась, вытирая слёзы. Олежа не считал её глупой, не считал несмышлёной и ни в чём не винил. Просто ему казалось, что так для них будет лучше.       Когда они вышли из здания — она не обиделась, не отвернулась. Олежа знал, что Оля тоже умная девочка. Она всё прекрасно понимала. Поэтому подошёл к ней, протянув руки для объятий. Она ведь знала, что сейчас они расстанутся. Оля обняла Олежу крепко-крепко. Прижалась к нему очень сильно и всхлипнула совсем тихо.       — Ты же будешь звонить мне каждый день, да? Будешь? И приезжать, на праздники и на выходные, да?       — Конечно, — ответил Олежа, не зная, будет ли это правдой. Но он был старше и ему надо было быть сильным. Он знал только, что попытается, что сделает всё возможное, чтобы не потерять с ней связь.       Олежа знал, что отец не будет возражать. Что отец любит обоих детей. А вот насчёт звонков маме…       Олежа вообразил себя заключённым. Звонит телефон — он бежит ответить, но не успевает первым. Отец спрашивает: «Кто это?» — и его лицо стремительно меняется. Он узнаёт голос в трубке. Злится, но отказать не может. Разрешает Олеже поговорить — но как в тюрьме: не больше часа. Потом — завершай разговор.       Потому что потом надо делать уроки (правильно решить все уравнения), потом — свободное время: можно позвонить Оле, почитать книжки или пойти гулять с друзьями. Все Олежины друзья — общие с Олей. Во дворе его спросят, где он потерял сестрёнку, а потом не возьмут играть, потому что он не любит драться, толкаться и говорит, что лазать по деревьям опасно. Потому что Олежа зануда. Вечером — ужин под надзором отца, небольшой разговор перед сном и вера, что будущее будет светлое.       Олежа прижал Олю крепче к себе. Мама подошла к ним и мягко сказала, что пора ехать. Дождалась, когда Оля отпустит брата, и сама опустилась к нему. Заглянула в глаза и крепко обняла.        — Тебя я тоже очень люблю, — сказала она, проведя пальцем по щеке Олежи. Олежа не плакал. Но ответил:       — Я тебя тоже.       Оля обнялась с папой.       Олежа подумал о том, что родителей наверняка тоже спрашивали: кого вы любите сильнее — сына или дочь? Он знал, что родители любили их обоих. И что им тоже пришлось выбирать. И что они поступили так, как считали нужным.       Отец разрешил ему сегодня ехать на переднем сидении. Проследил, чтобы он пристегнулся.       — Поехали, Лексей.       Олежа кивнул и попытался убедить самого себя, что любит папу сильнее. Потому что альтернативы у него не было.