Белый, страшный, влюблённый (18+)

Оказывается, когда Сухо чувствовал себя виноватым, с ним было крайне приятно иметь дело. Он страдательно морщил густые брови, промывая царапины на плечах мрачно молчащего Сехуна и смазывая их целебной мазью, которую сам принёс, сбегав в лавку травника. Он чуть не плакал, когда Сехун показательно шипел из-за того, что мазь зверски щипала его человеческую кожу, но молчал и только до крови кусал свои и без того истерзанные губы. Когда он закончил эту достаточно мучительную для не привыкшего к такой боли дракона процедуру, Сехун спокойно повернул его лицо за подбородок к себе и слитным движением слизал кровь с его губ, делясь целебной слюной, которая должна была помочь заживить эти ранки. И, конечно, огреб. Сухо дал ему звонкую пощёчину, а потом испуганно схватился руками за свои щёки. — Прости… прости! Я от неожиданности, но… так ведь нельзя! Пожалуйста, Сехун, прости, но… нельзя так… без спроса. Ты же обещал… — торопливо залепетал он, отчаянно сверкая глазами. Вообще удар у парня был неплохой, так что Сехун несколько секунд потирал щёку, пытаясь понять, что вообще это было, а потом схватил Сухо за руки, выкрутил их за его спиной и прижал омегу лицом к стене: — Посмеешь ещё раз меня ударить — я тебя выпорю, понял? — сквозь зубы прошипел он. — Ты мой, не забывай об этом. Не смей бить меня по лицу, слышишь? Иначе будет очень плохо. Тебе. Я не слышу ответа. — Да, — придушенно прохрипел Сухо, — я понял… не буду больше… прости. Сехун резко отпустил его, так что тот не удержался на ногах и сполз по стене. Но Сехун даже не посмотрел на омегу, накинул плащ и вышел. Пусть скажет спасибо, что остался жив. Ударить по лицу дракона — это подписать себе смертный приговор, так как нет хуже оскорбления. Но Сехун успокоил в себе жажду строго наказать зарвавшегося омегу тем, что, возможно, Сухо не знает, что значит такой удар. Не может же быть, чтобы знал — и посмел, даже от неожиданности. Но ярость по-прежнему клокотала в драконьей груди и требовала выхода. И Праотец Дракон будто услышал его. Се бездумно шёл быстрым шагом в сторону Предгорного леса, когда услышал звуки яростной битвы. А подняв глаза, увидел, что вблизи опушки пятеро дюжих молодцов явно разбойничьего вида нападают на юношу в синих одеждах. Присмотревшись, Сехун узнал того самого грустного молодого человека, который сидел в таверне и топил свои печали в вине. Сехун подошёл ближе и увидел, что дела юноши были совсем плохи: он был явно не единожды ранен, и хотя молодцы тоже пострадали от его меча, но численное превосходство давало свои плоды. Парень был на грани обморока, а разбойники, ухмыляясь, окружали его для последнего броска, чтобы добить. — Впятером на одного — бесчестно, господа разбойники, — громко и внушительно сказал Сехун. В утреннем свежем воздухе его слова разнеслись по округе набатным звоном. Разбойники удивлённо смотрели на приближающуюся мощную фигуру, в руках у мужчины не было оружия, поэтому особого страха он не внушал. — А ты кто такой, чтобы нам указывать на наше бесчестье, барашек? — насмешливо прохрипел один из них, лохматый, весь в чёрном и с длинным, отличной стали мечом. — Оставьте юношу, и я прощу вам вашу грубость, — обманчиво ласковым голосом предложил Сехун. В это время парень, очевидно, поняв, что пришла подмога, с тихим стоном завалился набок и затих. — Ладно, альфы, этого грохнули, господин будет доволен. Руку отрежем, когда прибьём вот это чудесное недоразумение в плаще. Кстати, плащ этого барашка мой. Лохматый сделал едва уловимый жест рукой, и на Сехуна набросились сразу с нескольких сторон. Он успел подумать, что церемониться некогда, потому что лицо лежащего у деревьев парня было белее снега, на который он упал. Мгновенно войдя в боевой транс, Сехун раскидал пятерых придурков слишком быстро. Благодаря этому, он слегка расплескал злобу, пробуждённую ударом Сухо, так что собирать останки отряда разбойников придётся долго и по всей опушке. Однако Сехун был бы не против, если бы противников было побольше. Или чтобы дрались они чуть лучше, а не размахивали бездумно мечами, как только понимали, что нарвались на достойного противника. Ещё и бегали медленно. Зато орали громко, умоляя о пощаде и зовя на помощь. В общем, достойно принял свою смерть только лохматый вожак, именно поэтому его тело Сехун оставил целым. Остальные такой чести не удостоились. Так что их духу будет трудно найти себе новое тело: не любит праотец, когда так неаккуратно обращаются с тем, которое уже было им даровано. И обстоятельства тут не важны. После того как голова последнего разбойника отправилась в полёт на высокую сосну, Сехун, пытаясь отряхнуть кровь со своих штанов и понимая, что костюм его уже не спасти, цокнул и ещё раз проклял свою несдержанность. Он подошёл к юноше, будучи почти уверенным, что тот мёртв. Но нет. Парень дышал. Правда тяжело, и при каждом хриплом, свистящем вдохе из раны на груди медленными толчками текла кровь, но всё же он был пока жив. Сехун, скинув плащ, разорвал свою верхнюю рубашку — всё равно она уже никуда не годилась — и зажал рану, а потом обмотал её кое-как перевязью самого юноши, чтобы удержать эту странную повязку. Сделав это, он взял парня на руки и быстро пошёл обратно в таверну. Юноша был высоким, очень красивым и достаточно лёгким, хотя и не выглядел хрупким. Его одежда, как правильно заметил Сехун в первый раз, тогда, в таверне, была достаточно богатой и отличного качества. Странно, что он был без лошади, люди обычно ездили именно на этих нелепых животных, особенно если были богаты. Но может, лошадь просто при нападении ускакала. В таверне не было народу, что обычно для утра. Только давешние набожники сидели за своим скромным завтраком, да Сухо притаился в углу. Перед ним стояла тарелка с чем-то молочным, но он не ел. Когда омега увидел Сехуна с парнем на руках, он вскрикнул и вскочил ему навстречу. Сехуну даже на секунду показалось, что в глазах омеги мелькнули радость и облегчение, но он тут же решил, что показалось. При помощи охающего трактирщика они положили парня на постель в одной из нижних комнат. Сехун предложил послать за лекарем, на что старик Моджун удивлённо на него посмотрел. — Что вы, господин! Это же чужак! Кто его здесь будет лечить? — А почему нет? Ему нужна помощь, иначе он умрёт, — не понял Сехун. — На всё воля Праотцов наших и Пресветлого, — благостно ответил трактирщик. — А только как по мне, то вы зря притащили его сюда. Он явно же на полпути к Высшему дому, так что… вмешиваться никто здесь не будет. Ни один целитель, ни один травник, ни один лекарь не придёт ему на помощь. А вдруг его хотел убить кто-то важный для нашего города людей, а мы помешаем? Знаете, что с нами сделают, если узнают? Тем более на него напали, видите? Не надо было его сюда нести. Узнает кто, что я помог спасти того, кого в городе хотели убить, — мне несдобровать. Может, это фейри. Или дракон. У нас их не любят, помогать никто им не будет. — То есть у вас его оставить будет нельзя? — озадаченно спросил Сехун. — Конечно, можно! Вы езжайте с Пресветлым. Я его не трону. А когда он отправится в Высший дом, тихо схороню. — Так ведь нельзя, дядя Моджун! — надломленным голосом сказал Сухо. Сехун посмотрел на омегу, и его сердце дрогнуло. На лице Сухо было столько сострадания, столько сочувствия к этому непонятно откуда взявшемуся парню, что Сехуна тут же начало мучить желание согласиться на предложение трактирщика. Просто потому, что Сухо не должен был так смотреть на кого бы то ни было. Он так нежно вытирал кровь со лба и шеи парня своими тонкими белыми пальцами, так отчаянно прижимал к его груди наливающуюся кровью тряпку, что Сехуна передёрнуло от странного, неправильного, но отчаянного чувства, как будто у него забирали что-то дорогое для него. — Мы же не оставим его, да? — Сухо смотрел на дракона с такой мольбой во взоре, что душа Сехуна пошла трещинами от противоречивых чувств: ему хотелось схватить Сухо и спрятать его от этого полумёртвого парня, но в то же время он не мог оставить умоляющий взгляд этих огромных прекрасных глаз без ответа. — Мы забираем его, — холодно сказал он трактирщику. — Отлично, — засуетился тот, — просто отлично. Вы когда покидаете нас? — Прямо сейчас, — ответил Сехун. — Но сначала я хочу купить у вас три чистые простыни. — О, конечно, господин! Лён? Шёлк? Бязь? Плетение? — Одну льняную, две плетения. — Сию секунду. Получив простыни, Сехун тут же разорвал льняную и сделал парню плотную перевязку, предварительно заткнув рану тряпицей с мазью, которую принёс ему утром Сухо. Остальные раны он решил обработать уже в пещере. К сожалению, выбора не было, придётся тащить парня к себе домой, иначе здесь его точно прикончат. И в принципе Сехуну-то плевать, но вот во взгляде Сухо читалось явно, что он и не поймёт такого, и не простит. Почему-то Сехуна это волновало. Трактирщик, поняв, что невольно всё-таки помог раненому, обиженно засопел, но ничего не сказал. Однако добрый старик всё-таки собрал Сухо в дорогу большую сумку с провизией, хотя они его об этом не просили. — Бери, бери, малыш, — сказал он смущённому омеге, пытающемуся отнекиваться. — Неизвестно, что тебя ждёт впереди. — И он кинул неодобрительный взгляд на Сехуна. Тот и бровью не повёл, вежливо попрощался и вышел, поудобнее устроив с помощью Сухо парня на своей спине. Было нетяжело, но неудобно. Однако выбора не было. Сехун шёл достаточно медленно, помня о Сухо и его возможностях в скорости передвижения, поэтому дошли до подножья гор, откуда надо было взлетать, они только к полудню. Сехун осторожно сгрузил парня на снег, быстро сделал из двух плетёных простыней что-то вроде сумки и уложил его туда, основательно перемотав, чтобы не выпал. Потом он повернулся к Сухо, который за время пути не проронил ни слова и сейчас молча смотрел на действия Сехуна, не пытаясь вмешаться. — Я сейчас обращусь, — холодно сказал Сехун. — Ты должен будешь подать мне в верхние лапы вот эту часть… как это назвать… — Люльки? — робко спросил Сухо. — Пусть так. А сам ты по крылу заберёшься мне на шею и крепко обмотаешься верхними усами, я тебе их отдам. И как бы тебе ни было противно, тебе придётся крепко обнять меня за шею, понял? Сехун смотрел на омегу почти неприязненно. Перед глазами вставала картинка его нежностей с раненым, поэтому ему было тяжело говорить мирно. — Мне не будет противно, — тихо, но твёрдо сказал Сухо. — Твой дракон — это живая красота. Как она есть. Глупо думать, что прикосновение к этой красоте может быть кому-то противно. Во время всей этой речи застывший от неожиданности Сехун пристально смотрел на лицо омеги. Сухо не поднимал глаз, его ресницы подрагивали, но он говорил уверенно и очень серьёзно. Горькую мысль о том, что он никогда не сможет понять этого нелепого в своих предпочтениях омегу, Сехун решил додумать позже. Он отошел и начал быстро раздеваться. Сухо ахнул и смущённо отвернулся. — Лицемер, — зло бросил ему Сехун. — Чего ты тут не видел? — Неважно, — прошептал, закрасневшись, Сухо. Оставшись лишь в кольчужниках, Сехун сложил плащ и приказал Сухо сложить его к раненому в люльку, а нательную сумку Се надеть на себя. Потом он сосредоточился, и через несколько минут уже с наслаждением ловил крыльями ветер, а серебряными глазами — искреннее восхищение в глазах омеги. Сухо снова трогал его перья, перебирал их, нежно гладил шипы на груди, нахально пользуясь тем, что оттолкнуть его или что-то сказать против изобиженный Се не мог: места было мало, чтобы вертеться. Поэтому он просто прикрикнул на Сухо резким каркающим рыком, от которого омега снова чуть не упал. Он поспешно исполнил все, что сказал ему сделать дракон, и Се, почувствовав на основании шеи горячие руки, вцепившиеся в его грубую кожу, чуть не завыл от восторга — до того это было приятно. Но он одёрнул себя и пошёл на разбег. То, как восторженно и искренне орал Сухо во время полёта, надо бы описывать стихами, но Сехун не умел. Столько радости и свободы было в этом крике, столько счастья, что Сехун уже было решил не лететь слишком быстро. Однако потом вспомнил о ноше в передних лапах и, внезапно снова разозлившись, понёсся к своей пещере на предельной скорости. Он спланировал прямо ко входу, приземлился с ювелирной точностью на площадку, расчищенную именно для этой цели. Сухо неуклюже сполз с дракона, всхлипывая от избытка чувств, и сразу кинулся к раненому, которого Се осторожно уложил прямо у входа. На дракона он уже не смотрел, и Сехун почувствовал себя почему-то сильно обделённым. «А говорил, что я самый красивый… Лгун. Как и все люди», — горько подумал он и обратился. Потом он подошёл к Сухо, который подавился воздухом, увидев его обнажённый торс, обвеваемый снежными ветром. — Ты же… замёрзнешь! — вскрикнул омега, выхватывая меховой плащ из люльки и, быстро развернув, попытался накинуть на Се. Дракон был выше, так что получилось не сразу. Но Сехун, поджав губы, чтобы не улыбнуться от удовольствия, чуть присел, помогая омеге позаботиться о нём. — Добро пожаловать в мой дом, — сухо сказал он, кивая на вход в пещеру. — Надеюсь, ты найдёшь его достойным. И, не выдержав характера, всё же улыбнулся, увидев, как изумлённо и восторженно приоткрываются губы Сухо, только сейчас понявшего, что перед ним не сплошной камень, а ворота в огромную пещеру.