мне без тебя было так темно

Тьма сгущалась вокруг Серёжи. Он хватался за голову, оседая на пол, даже не дойдя до кровати. Сердце гудело. Кровь пульсировала в висках. Очередной приступ паники. И в очередной раз он встречается с ним один. С тех пор, как Серёжа получил то злосчастное письмо с похоронкой, паника и тревожность редко когда его оставляли. Как это, Олег погиб? Его Олег не мог. Просто не мог. Он ведь обещал, что вернётся. Обещал, что всегда будет рядом. А он… погиб. Серёжа ведь столько всего не успел ему сказать… Не успел сделать… Разумовский долго тогда не мог принять этого. Ему даже начало мерещиться, что Олег вернулся, и все хорошо. Что он вот-вот выйдет из соседней комнаты, или с кухни… Но он не появлялся, и мир Серёжи рушился снова и снова. Тогда хотелось кричать и плакать, но в то же время, сил на это у парня не было. Он окунался с головой в работу, забывая о приемах пищи. Медленно, но верно, Серёжа сходил с ума. Дни казались неделями. Недели — месяцами. Время для Разумовского словно остановилось. Он больше ничего не чувствовал. Только много работал и фальшиво улыбался коллегам. Каждое утро он надевал маску успешного человека с грандиозными планами. И только, когда он оставался наедине с собой, все это исчезало, обнажая сломанного человека. Одним вечером Серёжа все же нашёл в себе силы приготовить ужин. От голода неприятно сводило живот, что очень мешало работе. Самым быстрым решением было сварить немного картошки. Он неаккуратно очистил одну, затем вторую. Так же неаккуратно принялся нарезать. У Разумовского дрогнула рука и острое лезвие ножа полоснуло левую ладонь. Он выронил нож, окровавленную картофелину, с ужасом уставившись на порез. Тогда он впервые за долгое время что-то почувствовал. Боль. И эта боль показалась ему… правильной. Будто бы Серёжа ее заслуживал. Из раны уже сочилась не кровь, а чувство вины, одиночества и скорби. Тут же перед глазами возникло лицо Олега, и, Серёжа, словно в трансе, полоснул себя ещё раз. И ещё… Пока слёзы градом не покатились по его щекам. «Что же я такое делаю», — вдруг очнулся Разумовский. Он бросился промывать рану, обрабатывать ее. Он все же сварил свою картошку, решив, что это было безобидное наваждение. Просто стресс, вышедший из-под контроля. Истерика за истерикой, паническая атака за панической атакой… И внешняя сторона бедра Серёжи покрылась розовыми шрамами. Он находил в этой боли спасение. Думал, что наказывая себя, он поступает правильно. Ведь каждый раз, когда паника бетонной плитой ложилась на его грудь, он вспоминал похоронку, вспоминал Олега, и… винил во всем этом себя. Ведь, если бы он уговорил его тогда остаться. Сказал бы, что без него он не справится. Что он ему нужен… Все ведь было по другому, верно? Но весь мир Серёжи снова перевернулся, когда одной ночью кто-то настойчиво стучался в дверь его квартиры. Серёжа редко кому открывал, дожидался, пока человек за дверью уйдёт. Но стук продолжался пять, десять минут. И Серёжа просто сдался. — Послушайте, сейчас пол третьего ночи… — раздраженно бурчал Разумовский поворачивая замок и открывая дверь. — Привет, Сереж. Вот так просто и по-родному. «Привет». Разумовский отшатнулся, впуская ночного гостя. На лице застыло непонимание, страх. — Но… Т-ты же умер, — сил хватило только на шёпот. В его дверях стоял Олег. Олег Волков. Живой и настоящий, что совсем не соответствовало тому письму. Серёжа схватился за голову. Выступили слезы. Его всего трясло. Реальность мигом накрылась тазом сомнения, Воздух наполнился недоверием и ещё рядом отрицательных эмоций. — Да, меня нехило так зацепило. Сам думал, что не выкарабкаюсь, но… — как ни в чем не бывало говорил Волков. Он вдруг замолчал, наконец понимая, почему его друг так среагировал, — Погоди, тебе что, сказали что я умер? Разумовский слабо кивнул, не переставая плакать. Волков тут же потянул к другу свои руки. Тот, до конца не понимая ситуации, начал вырываться, что-то кричать и бить Олега. Но крепкие и тёплые объятия все же сомкнулись вокруг Серёжи, и тот, кажется, начал успокаиваться. Он все ещё плакал, но биться перестал. С тех пор, как Олег вернулся, Сережина тревога отступила. Он больше не резал себя, снова начал есть. Было решено, что Олег будет жить с ним, ведь у Разумовского, как и у Волкова, никого больше не было. Да и после пережитого это было лучшим решением. Олег почти каждый день перед ним извинялся. Извинялся, что не было писем (хотя сам не мог понять, как это их не было, когда почти каждую неделю он писал по несколько листов, с любовью пряча их в конверт), что не было звонков и сообщений. В груди у Волкова образовалась чёрная дыра размером с сердце. Ведь это он виноват, что Серёже было так плохо. Он виноват в его истериках и панических атаках. И все, кажется, снова было хорошо. Разумовский улыбался, смеялся, больше не вздрагивал от каждого шороха. Теперь, когда Олег был с ним, все становилось лучше. Но одним вечером тьма снова нависла над Разумовским. Вихрем она унесла все хорошее, что произошло за последнее время. Серёжа днем задремал, а когда проснулся, был уже вечер. Часов шесть. — Олег? — позвал Разумовский, лениво опуская босые ноги на холодный пол. В ответ только тишина. Он позвал ещё раз, и ещё раз… Тревога тут же застучала в груди. В квартире было тихо. Свет везде выключен. Да ещё и тучи за окном. Как же все нагнетало! Сначала Серёжа пытался успокоить себя тем, что Олег вот-вот вернётся. Должно быть, он ушёл в магазин, а телефон не снял с беззвучного. Ну с кем не бывает?! Но Волков не возвращался час, два… Неужели, Олег снова его бросил? И тут тьма нанесла свой удар. Серёжа вдруг начал сомневаться… а не приснилось ли ему это все?! Может, Олег и не возвращался! Может, это все игры его больного разума. Руки сами потянулись к шкафчику прикроватной тумбочки, где лежал перочинный ножик. Серёжа всхлипнул, посмотрев на свои шрамы, будто раздумывая, а затем коснулся лезвием кожи. — Серый, ты прости, что я так долго! Там на Невском такие пробки, наверно, авария! — из прихожей раздался голос, затем шаги. — Серый? Но Разумовский его совсем не слышал, делая очередной надрез. Слёзы, что капали на белое покрывало, смешивались с красными подтеками. Олег замер, с ужасом наблюдая, как Серёжа снова и снова заносит руку с острым лезвием. Волков бросил пакеты с продуктами, подбежал к кровати, выбивая нож из рук Разумовского. Серёжа смотрел куда-то в сторону, что-то бормоча припухшими губами про смерть, про Олега, про пустоту. Волков тряс его, кричал. Шрамов было много. Какие-то были белые, какие-то розовые. У Волкова выступили слезы, затряслись руки. Он и не догадывался, что под вечно длинными и растянутыми футболками кроется… это. Не догадывался, что каждый раз, когда Серёжа шумно втягивал воздух, задевая бёдрами угол стола или дивана, он вздрагивал от боли, а не от неожиданности. — Серёжа… Сереженька… Что же ты наделал, Серёжа?! — сквозь слёзы шептал Волков, осторожно касаясь изрезанного бедра парня. Серёжа посмотрел на него, взгляд немного прояснённый, но такой же испуганный, покинутый. — Почему, Серёжа, почему? — Тебя не было, и я… Я думал, что ты снова меня бросил, что все это мне приснилось, и что ты мёртв! Мне стало так страшно! Почему ты не брал трубку? Мог бы оставить записку, хоть что-нибудь. Без тебя было так темно… Серёжа продолжал плакать. Каждое его слово сопровождалось всхлипом и дрожью. Внутри у Волкова все сжалось, помутнело, и… Он потянулся дрожащими руками к лицу Серёжи, вовлекая его в неаккуратный, скомканный поцелуй. На губах был привкус солёных слез и крови. Должно быть, рыжий искусал их. — Зачем ты это сделал? — оторвавшись от губ друга спросил Разумовский. Он весь дрожал, взгляд забегал по комнате. — Зачем ты поцеловал меня… Зачем… Боже, я же такое ничтожество… Я не заслуживаю те… Олег смахнул слёзы со щёк, сделал глубокий вдох. Либо сейчас, либо никогда. — Да потому что я люблю тебя, дурак ты эдакий! — выпалил Олег. Как же долго он вынашивал в себе это чувство! — И я не бросал тебя… Ну, по крайней мере я не хотел, чтобы все так получилось. Я думал о тебе каждый день, пока был там, Серёжа. Каждый божий день. И мысли о тебе помогли мне выжить и вернуться. Я… Мне так жаль, что с тобой это все случилось. Прости, мне правда жаль, Сереж… Теперь Разумовский тянулся к Волкову. Его маленькое, худое тело просто утопало в крепких руках Олега. Слёзы снова потекли по щекам. Только на этот раз, это были слёзы облегчения и… счастья. — И ты меня, Олеж, прости… Я выкину нож, я больше не буду делать себе больно, я обещаю! — сказал Серёжа, уткнувшись в чужую грудь. — Ты только больше не уходи… — Угу, — тёплой вибрацией раздался голос Олега. Он сжал свои объятья крепче, целуя Разумовского в макушку. Он и правда больше не уйдёт, не отпустит своего Серёжу. Не оставит его больше одного.