Освобождение

      Когда Цинцю проснулся и обнаружил, что один в номере, то запаниковал. Точнее, он даже не вспомнил о том, что окружающая его со вкусом подобранная обстановка – именно комната в отеле. Последним отпечатавшимся в памяти воспоминанием стало лицо Бинхэ – улыбающееся, кажущееся почти ласковым, но с безумным яростным взглядом, способным, казалось, испепелить любого. Цинцю испепелил. И когда мужчина, сжав его горло, со всей силы впечатывал в стены, тут же отбрасывая прочь, как ненужную вещь, и когда тяжелая рука щедро раздавала удары, приходящиеся по всему телу, и когда… когда Бинхэ яростно брал его прямо на полу, не обращая внимания на глухие стоны боли и ужаса, срывающиеся с потрескавшихся, окровавленных губ. Шэнь так и не понял, как в его пальцах внезапно оказался маленький кухонный нож, но, размахнувшись и почти не осознавая, что делает, он попытался ударить. Не сумел, и жалкое подобие оружия оказалось в руках еще больше разъярившегося Бинхэ. Цинцю рассеянно посмотрел на свои порезанные руки, каждая рана на которых была бережно обработана и заклеена пластырем. Да, попытка защититься определенно стоила ему дорого.       Сейчас, проснувшись в пустой кровати, в чужом месте, мужчина медленно восстанавливал события вчерашнего дня, шаг за шагом, яркими картинками выжигая каждую минуту в памяти. Наконец с апатичным равнодушием огляделся вокруг. Отель, точно. Сюда его привез Цингэ, к которому он приполз, подобно жалкой побитой хозяином псине, совершенно не думая о том, сколько проблем причиняет тем самым другу. И не только ему. Лю Минъянь вряд ли обрадовалась подобному визиту, хотя в своей картине воспоминаний о вчерашнем дне Цинцю и не мог припомнить всегда шумную, но несомненно заботливую и искреннюю шимэй.       Может быть друг все же одумался и, поняв собственную оплошность, решил оставить Шэня самого разбираться с огромным ворохом проблем? Прежде чем мысль успела сформироваться, а сам Цинцю ощутить вину за недоверие к человеку, который на протяжении всей их длительной дружбы был к нему неизменно добр, его взгляд наткнулся на оставленный на столике лист бумаги. На нем неаккуратным, торопливым подчерком, столь характерным для Цингэ, было выведено несколько слов: «Не волнуйся, я скоро вернусь».       Цинцю невесело усмехнулся. Не волноваться, зная характер Бинхэ, совсем не получалось, и это временное затишье, которое наступило после вчерашней бури, лишь усиливало тревогу. Шэнь вдруг ощутил, как болит каждая мышца в измученном, избитом теле. Тянули неглубокие раны на руках, уже успевшие покрыться корочкой, ныла поясница, а голова буквально раскалывалась на части. Мужчина чувствовал себя разбитым.       Пока Цинцю пытался отыскать в номере хотя бы завалявшуюся упаковку крекеров, лишь бы унять проснувшийся некстати голод, сосредоточенную тишину прервал неожиданный пронзительный звук телефонного уведомления. Шэнь почти с ужасом посмотрел на собственный мобильный, который он не только умудрился во вчерашнем ужасе прихватить с собой из дома, похоже, на чистых рефлексах сунув в карман, но который теперь весело посверкивал, уведомляя о новом сообщении.       «Неберинеберинебери!» - в едином ритме билось в мыслях. Цинцю ощутил, как с головой накрывает паника. Еще не видя имени отправителя, он уже знал, от кого это сообщение. Даже мог предположить, что увидит в нем, вот только оцепеневшее было тело почти против воли двинулось вперед. Дрожащей рукой Шэнь снял блокировку и открыл значок сообщения.       Там было одно единственное фото и короткая емкая подпись. На фотографии рука, определенно принадлежащая Бинхэ – если присмотреться, можно было без труда различить ссадины, оставленные после вчерашнего приступа ярости - сжимала пустую упаковку успокоительного, которое изредка по настоянию юноши принимал Цинцю. Чтобы «прийти в норму», так он говорил. Короткий же текст сообщения заставил сердце гулко забиться. «Приходи. Если еще успеешь».       Цинцю запаниковал. Он не был глупым или наивным, но в этот миг его измученный разум словно отключился, а эмоции вышли на первый план. И вот под их-то руководством он ни мгновения не сомневался, спешно натягивая на себе одолженные вчера у друга вещи. Бинхэ всегда был… импульсивным. Подобная порывистость могла и приводила к печальным последствиям для обоих, и сейчас Шэнь, несмотря на все произошедшее, не мог допустить, чтобы юноша причинил себе вред. Не так, только не по его вине. Иначе Цинцю просто не выдержит, утонет в собственной вине.       На глаза попался тот самый листок бумаги. На короткий миг Шэнь застыл, словно только сейчас понимая, что собирается самолично отправиться к человеку, причинившему ему столько боли, но чувства вновь взяли верх и рациональность отступила, паническими предупреждающими воплями отпечатавшись на краю сознания. Он всего лишь проверит, все ли в порядке с Бинхэ и сразу же вернется обратно. Наверное, Цинцю и сам не верил в это, внутри бушевало чувство неописуемой тревоги, но он просто устал. Устал бороться, устал бояться, да и в целом вымотался настолько, что единственным желанием сейчас стало закончить все. Оборвать то, что продолжалось так долго.       Отыскав поблизости ручку, Цинцю аккуратно вывел чуть ниже размашистой надписи Цингэ: «Ты тоже не волнуйся», после чего сунул мобильник в карман, проглотил, не запивая водой, пару таблеток обезболивающего и вышел из номера, плотно прикрыв за собой дверь.       Вернувшись в отель с полными пакетами еды, в довольно приподнятом, если сравнивать с прошлым вечером настроением и не обнаружив там Цинцю, Цингэ мгновенно все понял. Пакеты полетели на пол, многочисленные коробочки рассыпались, пачкая чисто вымытый пол смесью острой лапши, разлившегося кофе и приправ. Мужчина даже не сразу осознал, что забывает дышать, и лишь когда в груди разлилась мучительная, тянущая боль, он сделал первый отрывистый вздох. Взгляд упал на оставленную им самим записку, теперь, впрочем, дополнившуюся еще одной подписью.       «Ты тоже не волнуйся».       Это что, блять, вообще значит?! Когда Цингэ кинулся искать телефон друга, мужчину уже ощутимо потряхивало. Разум запоздало напомнил, что тот сам же оставил его заряжаться, и, если мобильного не было там, значит, Цинцю все же взял его с собой, куда бы ни направлялся. Впрочем, себя Лю обманываться не собирался – он знал, куда именно сорвался приятель, вот только что вынудило его, едва вставшего на ноги, так поступить?       Достав собственный мобильный, Цингэ набрал номер Шэня. Равнодушный механический голос на том конце сообщил, что телефон данного абонента отключен. Мужчина дождался окончания записи и нажал кнопку вызова снова. И снова, и снова, и снова, пока не обнаружил, что в бесплодных попытках связаться оставил уже тридцать исходящих вызовов.       Задвинув подступающий ужас куда подальше – сейчас он явно не стал бы хорошим помощником – Цингэ вызвал такси и принялся быстро собирать свои скудные вещи, даже не беспокоясь об их сохранности, а просто желая занять руки и разум. Сидеть и терпеливо дожидаться мужчина сейчас попросту бы не смог.       Адрес загородного дома Бинхэ пульсировал в голове, буквально выжженный там алым клеймом.       Уже сидя в такси, под молчаливый неодобряющий взгляд водителя Цингэ курил одну сигарету за другой. Когда тишина сделалась слишком уж красноречивой, мужчина небрежно вынул из кармана куртки несколько купюр и бросил их водителю, который мгновенно сменил гнев на милость и даже добродушно усмехнулся. На шоссе было пустынно, рабочий день только начинался, и редкие встречные автомобили на миг ослепляли ярким светом фар, с тихим гулом проезжая мимо. Когда же такси выехало за город, свернув с основной дороги к широкой лесной полосе, людей вокруг и вовсе не стало. Насколько Цингэ помнил, этот район в свое время был отдан под застройку нескольким богатым семьям города, которые воспользовались щедрым предложением и возвели с десяток впечатляющих своей роскошью особняков, расположенных достаточно далеко друг от друга. В одном из таких последние годы жил Бинхэ.       Чем ближе к дому Ло подъезжал автомобиль, тем большая тревога охватывала Цингэ. В виске глухо заныла зарождающаяся мигрень, к вечеру обещающая перерасти в полноценную мучительную боль, горло горело от сигаретного дыма, пальцы то и дело сжимались в кулаки, тревожа так и не зажившие следы недавних порезов. Необъяснимое беспокойство захлестывало с головой. Цингэ редко обращался к высшим силам, предпочитая полагаться на собственные возможности, но сейчас был готов на коленях молить всех богов, чтобы его догадки оказались ложными и Цинцю здесь не нашлось.       Странный звук привлек внимание мужчины еще тогда, когда такси только заворачивало на подъездную дорожку к особняку Бинхэ. Цингэ нахмурился. Пока еще приглушенный и едва различимый, больше всего он походил на крик, который мог издавать раненое или умирающее животное, бьющееся в агонии. Спешно расплатившись и отпустив машину, Цингэ миновал распахнутые словно в молчаливом приглашении ворота и почти побежал в сторону дома, с ужасом понимая, что звук по мере его приближения становится все громче. Волоски на руках зашевелились от ужаса и того истинного отчаяния и тоски, звучавшего в этом вое. Странно, Цингэ не помнил, чтобы этот маленький ублюдок держал животных…       Дверь оказалась распахнута и первым, что увидел мужчина, почти влетев внутрь, стала кровь. Она, казалось, была всюду – на стенах, на обивке светлого маленького дивана, на полу. Цингэ будто ударили в грудь, разом выбив весь воздух. Неожиданно обострившимся зрением он отмечал отдельные элементы представшей глазам картины, будто те были кусочками пазла. Раз – кровавые отпечатки тонких пальцев на дверной притолоке из белого дерева, два – отброшенный теперь за ненадобностью нож, рукоять и лезвие которого темнели от бурых разводов, три – телефон, до боли знакомый, виденный Цингэ еще утром, теперь небрежно валяющийся прямо на полу. Вой, низкий, безумный, тянущийся на одной невыносимо тоскливой ноте теперь раздавался прямо за стеной. Он не прекращался ни на миг и в вязкой тишине мертвого дома этот звук казался почти кощунственным.       Разум Цингэ оцепенел. Он больше не понимал, что делал, не понимал, что видит вокруг. Словно наблюдая за собой со стороны, мужчина зачем-то поднял телефон и пустым взглядом уставился на открытое диалоговое окно с одной единственной фотографией упаковки какого-то лекарства – память услужливо подсказала: успокоительное - и короткого сообщения. Мобильный выпал из ослабевших пальцев обратно на пол, экран прощально мигнул и погас. Цингэ развернулся в сторону гостиной, откуда звучал этот леденящий душу звериный вой, но не двинулся с места. Он не мог. Понимал, что должен, но тело буквально отказывалось сделать хотя бы шаг. Позже, раз за разом прокручивая ситуацию в голове, мужчина поймет, что уже в этот самый миг будет точно знать, что увидит, переступив порог комнаты.       «Когда же он заткнется» - рассеянно мелькнуло в голове. Сейчас Цингэ не чувствовал ничего, кроме усиливающейся с каждой секундой головной боли и дикой усталости. Она затопила тело, сковала конечности и один единственный шаг сейчас казался почти героическим подвигом.       Крик внезапно смолк, словно вторя мыслям Цингэ, но услышав едва различимый сдавленный хрип, мужчина понял – тот, кто издавал его, просто сорвал голос. Наступившая тишина оглушала, но именно она внезапно подстегнула действовать. Первый шаг по направлению к гостиной оказался самым трудным, а потом Цингэ двигался уже не задумываясь, словно заведенный механизм, который просто не способен остановиться.       В гостиной царил разгром и посреди этого хаоса, легонько покачиваясь из стороны в сторону, сидел Бинхэ. Юноша издавал сдавленные всхлипы, перемежающиеся невнятным хриплым бормотанием, в котором Цингэ разобрал лишь одно повторяющееся из раза в раз слово. Имя, звук которого лезвием прошелся по сознанию мужчины. В руках Бинхэ сжимал тело, изломанное, слишком хрупкое, пугающе недвижимое, которое безвольной куклой трепыхалось вслед за покачиваниями мальчишки. Цингэ не видел лица, но свои собственные одежды, пропитанные кровью настолько, что заострившийся взгляд без труда различил размеренно капающие с рукава толстовки алые капли не узнать не мог.       Здесь крови оказалось еще больше, чем в прихожей. Она уродливыми маслянистыми лужами пятнала пол, а от смеси запахов цветочного освежителя и металлического аромата становилось дурно. Цингэ никогда бы ни подумал, что в человеке может быть столько крови. Неосознанно ступая так, чтобы огибать алые разводы, мужчина медленно обошел не замечающего ничего вокруг юношу, продолжающего взывать к молчаливому, безучастному ко всему телу. И застыл, на миг прикрывая глаза и чувствуя, что умирает. Вот прямо сейчас, стоя в этой насквозь провонявшей смертью комнате, с беснующимся психом рядом и человеком, бывшим для него всем, Цингэ буквально ощущал, как душа покидает тело, а разум отчаянно бьется в агонии, до конца отказываясь смириться, признать, что все кончено.       Перед внутренним взором замелькали картины того, что мужчина предпочел не видеть даже в самых страшных своих кошмарах. Не видеть начинающего коченеть тела с полосками пластыря на руках, залитыми кровью из новых ран, не видеть огромной, кажущейся бесконечной раны на шее, уродующей нежную белую кожу. Не замечать отброшенного прочь осколка стеклянного столика, явно разбитого в пылу отчаянного противостояния, почти полностью обагренного кровавыми следами. Алый цвет словно заливал всю картину, пульсируя перед глазами отчаянными всполохами. От разнообразных оттенков красного рябило бы в глазах, будь те открыты, но даже и с закрытыми Цингэ все еще видел этот проклятый цвет.       Внезапно раздавшийся хрип вынудил мужчину вновь посмотреть вниз, туда, где остекленевшие, навсегда растерявшие былой блеск глаза Цинцю безучастно взирали в потолок. Мелкий выблядок, до того отчаянно сжимающий мертвое тело в руках, что-то нашептывал Шэню, будто тот все еще мог слышать и цепляясь за коченеющие ладони, целовал обагренные собственной же кровью пальцы. Этот извиняющийся, какой-то жалкий в своей безысходности жест послужил спусковым крючком. Цингэ одним движением вырвал тело из цепких объятий мальчишки, и, не обращая внимания на беснования того, бережно опустил его на диван. Прикосновение к холодной влажной от крови коже огнем жгло ладони. Бинхэ же будто с цепи сорвался – растрепанный, с багровыми разводами и дорожками слез на щеках, безумным диким взглядом он сейчас походил на сущего психа.       Мальчишка взбесился, а от бешеных животных следовало избавляться, потому Цингэ не задумывался, нанося первый удар. Он удачно пришелся в висок даже не пытающемуся уклониться Бинхэ и тот на короткий миг замешкался, сбился с шага, ошалело тряся головой. Этого хватило чтобы сосредоточенный в своей бесчувственно-апатичной собранности мужчина успел схватить противника за шею и приложить о стену. Раз, другой, третий, пока не послышался отчетливый хруст и на грудь Бинхэ не хлынула кровь, заливая и без того грязную, некогда светлую рубашку. Удивительно, но даже после этого ублюдок оставался в сознании. Его помутившийся взгляд все еще пытался скоситься в сторону дивана, где теперь лежало тело, губы неустанно вышептывали одно и то же имя. Цингэ размахнулся для следующего удара, но в его голову внезапно пришла мысль, безумная и привлекательная в равной степени. Мысль, никогда не мелькнувшая бы у него раньше, но не теперь. С этого мига он больше не чувствовал себя живым.       Пустая упаковка от успокоительного стояла перед глазами так ясно, словно Цингэ уже держал ту в руках. Отбросив мальчишку в сторону, мужчина с мрачным удовольствием пнул того в висок, прежде чем подняться наверх. На втором этаже располагалось две ванных и Цингэ методично обыскал каждую, проверяя содержимое аптечек. Во второй он нашел то, что хотел. Две новые баночки, полные таблеток со скромной белой этикеткой, на каждой из которых значилось имя Цинцю и название препарата. Сунув успокоительное в карман, мужчина вернулся вниз. Вряд ли Цингэ сейчас мог осознавать, что в его последовательных, сосредоточенных, слишком спокойных поисках сквозило безумие похлеще того, что являл собой рыдающий над мертвым телом Бинхэ.       Выносливость мальчишки превышала все разумные пределы. Вместо того, чтобы после стольких жестких ударов валяться в отключке, тот медленно, но планомерно подползал к безжизненному Цинцю, тянул к нему чуть подрагивающие пальцы и безостановочно рыдал, кажется, сам не замечая ни бегущих слез, ни уже начинающего отекать сломанного носа.       - Нет, - почти мягко произнес Цингэ и это слово стало единственным произнесенным им за последние несколько часов звуком.       За ворот оттащив ублюдка на прежнее место, мужчина коленом надавил тому на грудь, фиксируя и не давая двинуться в сторону. Уверенным жестом сорвал защитный колпачок с первой упаковки таблеток и высыпав те на ладонь, на один короткий миг встретился взглядом с тяжело дышавшим под ним Бинхэ. Ло не выглядел испуганным, не делал попыток выбраться и словно ждал. Цингэ улыбнулся и свободной рукой сжав челюсти мальчишки так, чтобы тот открыл рот, ссыпал немного таблеток прямо в горло. Бинхэ закашлялся, в его глазах мелькнуло запоздалое осознание и паника, но мужчина лишь крепко накрыл его лицо ладонью, почти не давая дышать и заставляя делать бесплодные попытки проглотить.       Так повторялось раз за разом. Первая горсть, вторая, третья. Опустевшая упаковка отброшена в сторону за ненадобностью, уже привычным жестом Цингэ вскрывает вторую. Лицо Бинхэ краснеет от отчаянных попыток вздохнуть, отстраненно мужчина удивляется, что ублюдок еще не сдох от удушья, но желание жить в молодом теле слишком сильно и потому израненное горло продолжает проглатывать все новую и новую порцию таблеток, лишь бы сделать очередной жадный вдох. Когда вторая упаковка пустеет, Цингэ отстраняется, но тут же вновь прижимает Бинхэ к полу – тот, пользуясь внезапной свободой, запихивает пальцы в рот, пытаясь избавиться от медленно растворяющейся в желудке смерти. Проходит минут семь – для Цингэ больше не существует времени и он не может ручаться, что не прошел час, год, вечность – и взгляд мальчишки начинает затуманиваться. Доза не просто большая, она огромная, и молодое сильное тело вдруг изгибается в судорогах. Только тогда Цингэ перестает удерживаться противника. Больше его усилий здесь не требуется.       Бинхэ продолжается биться в конвульсиях, в окружающей тишине дома глухой стук конечностей об пол особенно страшен, несмотря на заливающий комнату полуденный свет. На губах выступает пена, смешивается с кровавыми следами на подбородке, клочьями оседает на груди. Спустя еще несколько минут Бинхэ вдруг изгибается в особо сильной судороге, такой, что только и ожидаешь хруста сломанных от такого напряжения костей, и безвольным кулем опадает на пол. Цингэ чуть склоняет голову на бок, продолжая спокойно изучать уже мертвое тело и пытаясь понять, что чувствует.       Но чувств больше нет. Внутри тянущая, звенящая пустота и ее уже не заполнить.       Цингэ медленно осмотрелся вокруг бессмысленным, мертвым взглядом, но комната как будто смазалась, размылась в одно расплывчатое пятно. Казалось, он больше не видит крови, двух мертвых тел и общего хаоса. Мужчина не знал, сколько стоял без движения прежде чем достать свой собственный мобильный из кармана. Мысли текли медленно, тягуче, каждое действие словно растягивалось во времени. Первое сообщение сестре – сказать, чтобы не ждала в ближайшие дни. Минъянь, конечно же, узнает обо всем, но Цингэ хотел оттянуть этот момент как можно дальше. Сообщение доставлено, но пока не прочитано, а значит, есть время, чтобы вызвать полицию. Спокойный голос оператора на том конце задал несколько дежурных вопросов, уточнил адрес и пообещал немедленно выслать сотрудников, предупредив, чтобы мужчина оставался на месте.       …Прошло не больше двадцати минут, прежде чем залитая дневным светом и кровью гостиная окрасилась в тревожно сменяющие друг друга всполохи полицейских мигалок. Пронзительный звук сирен прорезал тишину, подобно острому лезвию, отражался от стен, но, казалось, не достигал неподвижно сидящего на полу в гостиной Цингэ. Мужчина не двигался с того самого момента, как отложил телефон в сторону и, приблизившись к уже остывшему телу Цинцю, в безысходности уткнулся лбом в узкую холодную ладонь.       Когда полицейские ворвались внутрь, слишком громко переговариваясь, разбавляя спрессовавшийся, тяжелый медный запах ароматами сигаретного дыма и кофе, они обнаружили два трупа. И лишь Цингэ, так и не поднявший голову, даже когда его окликнули несколько раз, а после в нетерпении потянули за плечо знал, что сегодня в этом доме умерло трое.       Потому что его единственная причина жить сейчас застыла ледяным безжизненным изваянием, не отвечая на слова запоздавшего признания, которые падали в мертвую пустоту безумным лихорадочным шепотом и в ней же растворялись, чтобы уже никогда не быть услышанными.