У нас разные ценности

      Трудно представить кого-то лучше тебя. И дело даже не в моей нездоровой любви к тебе. Хотя, черт, кого я обманываю? — в моем случае дело конкретно в этом. И мне стыдно за эту любовь. За чувства эти блядские стыдно. Хочется подобно страусу закопать голову в песок и не вылезать оттуда лет триста.       Триста? — едко переспрашивает собственное сознание. — Деточка, твой максимум — лет восемьдесят.       Я даже усмехаюсь невольно. Что ж, пусть восемьдесят. Двадцать из них уже прожито. Если закопаюсь в песок сейчас, у меня будет ещё шестьдесят лет для того, чтобы попытаться убить чувства в себе. А если не выйдет убить любовь, то я убью себя. Ничего страшного ведь, правда?       — Ты в последнее время какая-то загруженная, малыш, — блять. Ты появляешься здесь так-же неожиданно, как черт выпрыгивает из табакерки. — Что с тобой происходит?       Ничего не происходит. Я всего лишь влюбилась как идиотка. Хотя здесь лучше без как, потому что я и есть идиотка. Мелкая влюблённая дурочка. Но в любом из случаев я не готова за тобой тащиться на край света, как Спрайт. Если понадобится, я буду биться с тобой.       Биться с сильнейшим вечным? — вновь ожило подсознание в голове. — Ьы либо храбрая, либо дура. Ты же и минуты не протянешь!       — Устала, — пытаюсь улыбнуться, но выходит совсем криво. Я вижу это по твоему насмешливому взгляду.       — Есть отличный способ расслабиться, — говоришь, чуть усмехнувшись. Я выгнула бровь, заинтересованно глядя на тебя, но ты упрямо молчишь, как Маккари. Я фыркнула недовольно, сдув с лица прядь, и резковато спросила:       — Что за способ?       Ты смеёшься, удивительно звонко. Но мне смеяться совсем не хочется. Слышать твой смех на самом деле пиздец как неожиданно и странно. Ты же Икарис — вечно хмурый и серьёзный.       — Что я не так сделала? — спрашиваю я, спрыгнув с высокого камня, на котором устроила свой зад незадолго до твоего прихода.       — Ничего, — ты трепешь меня по волосам и, клянусь, это лучше прикосновение за все мои жалкие двадцать лет жизни. — Полетаем? — ты протягиваешь мне ладонь и я доверяюсь, хотя, может быть, делать этого и не стоило.       — А как же Спрайт? — вопрос глупый, но он все же вырвался. Ты замер, удивлённо глянув на меня, а затем снова засмеялся.       — Спрайт попросила побыть одна, — ты жмёшь плечами. Я хмыкаю, поправив подол вязаной кофты, а затем невольно выдыхаю, стоило тебе одним движением прижать меня к своему торсу и взмыть вверх. Я, не ожидая такого, зажмурилась.       Чтрашно было, но, клянусь, эти ощущения лучше, чем на американских горках. У меня захватило дыхание и пульс участился — я буквально чувствовала как бьётся моё сердце. В лицо бил холодный ветер, но мне было плевать на эту мелочь. Слишком кайфово было.       Теперь понятно, почему ты так любишь полёты — это как наркотики. Вставляет по-особому сильно, стоит один раз попробовать, и потом без этого у тебя будет гребанная ломка, прямо как у настоящего наркомана. Черт.       — Малыш, открой глаза, — твой голос раздался прямо у моего уха. Дыхание твоё защекотало кожу и я не смогла сдержать смешка, но веки послушно приподняла.       Вид, открывавшийся сверху, завораживал. Распростершийся океан, бурлящий вулкан, в котором медленно просыпался Тиамут, горы и бескрайнее небо. Эту потрясающую картину не портят даже мысли о том, что совсем скоро Земли и всего человечества просто не станет.       — Невероятно, — шепчу я, крепче сжав руки на твоих плечах. — И ты можешь видеть такое каждый день, Икарис…       — Жаль, что я не показал тебе этого раньше, — ты плавно опускаешься, поставив меня на землю, но от восторга, который до сих пор бурлит в моих венах, ноги меня держать перестают и я оседаю на холодную землю.       Мы молчим. И молчание это кажется вечностью, а потом ты словно водой меня окатил:       — Ты влюблена в меня.       И я сгорела.       Сгорела в твоем мягко-успокаивающем тоне и собственных чувствах.       Ты бьёшь ножом прямо по сердцу и оно осколками к твоим ногам падает. Падает и звенит предательски, звенит неразделенной любовью и остатками гордости, которые просачивались между осколков и текли подальше от меня — к новому хозяину.       — И что? Это ничего не значит, — я удивительно спокойна. Ты смотришь внимательно, а я дёргаю плечами и усмехаюсь. — Совсем скоро ты обо мне даже не вспомнишь. Так к чему эти разговоры?       Ты трешь переносицу и вздыхаешь. Да так тяжело, что у меня самой лёгкие заболели.       — Я не… — ты запинаешься, а у меня ладони потеют и в голове тысячи лампочек миллиардами звёзд взрываются, — я не хочу тебя забывать. Но у меня нет выбора, — я вижу в твоих глазах сожаление. Что это: искренние чувства или хорошая актёрская игра?       — У тебя был выбор. Ты его уже сделал. Я свой тоже, — я пожимаю плечами, — ты выбрал сторону Аришема, я — сторону твоих друзей, твоей семьи.       — Но ты ведь здесь, со мной, — ты явно не понимаешь, что я имею ввиду. Или делаешь вид, что не понимаешь, в чем дело. Что ж, я объясню. — Как и Спрайт.       — Спрайт здесь лишь для того, чтобы быть в твоих глазах выше. Чтобы ты её заметил наконец, — я усмехаюсь. Не заметить такую же нездоровую любовь Спрайт к тебе тяжелее, чем мою. Так почему ты разговариваешь со мной, а не с ней? Ей это нужнее. — А я тут, чтобы просто побыть с тобой, понимаешь? Даже если я получу в спину нож от тебя. У нас с тобой разные ценности, Икарис.       Но разговор этот остаётся не закончен. К нам подходит Спрайт и, не успев ничего сказать, смотрит в сторону. Переглянувшись, и мы с тобой смотрим в том направлении: к нам летел Домо. По твоему взгляду не было ясно, что произойдёт дальше. И Спрайт вдруг задала вопрос, мучавший меня все это время:       — Ты правда их убьёшь?       Ты не ответил. И вряд ли ответишь. А впрочем… Так ли нужен был мне ответ? Все было слишком очевидно.       Твоя преданность Аришему — твоя погибель.