Обреченные

Можно ли называть их историю любовью? Баязид сомневался. А стоит? Определенно нет. В любви нет предателей. Не должно быть.

Сколько себя помнит, Баязид всегда был не похож на своих братьев. Он был четвертым из пяти сыновей султана Сулеймана, самый младший претендент на престол Великой Империи. Характер с малых лет у него был сложным, никто с ним не справлялся. Ни всемогущая мать, ни отец повелитель. Ругая его, они все больше воспламеняли пламя в буйной детской душе. Он рос и все, вопреки надеждам родителей, что с возрастом изменится — становилось только хуже; ссоры с отцом, драки с Селимом, побеги из дворца, неконтролируемые вспышки гнева. Он понимал, что меняться необходимо, что характер его причиняет вред, в первую очередь ему самому. Было тяжело, и к счастью, у него был человек, который помогал ему. Мустафа. Мустафа был для него героем с самого детства, именно ему, а не отцу, он хотел равняться. Гордый, благородный, любимый народом шехзаде. Мустафа мог запросто успокоить его, и даже остановить. Он был единственным, кого Баязид слушался. Он очень любил его. Со временем эта любовь стала другой; пылкой, страстной, она сопровождалась долгими, многозначительными взглядами, жаркими ночами, царапинами и багровыми отметинами на теле, которые ещё долго напоминали им друг о друге. Будучи взрослыми шехзаде, оба правили в своих санджаках и виделись лишь когда приезжали в столицу к отцу. Сразу же улавливали взгляды друг друга. Уголки губ младшего всегда ползли вверх, выдавая многозначительную ухмылку, стоило заметить искры в глазах старшего. Старший же на эту выходку лишь безразлично отводил взгляд. После чего ловил его в коридоре, прижимая к стене, жарко целуя любимые губы, желая стереть ухмылку с красивого лица. Они не говорили о том, как сильно скучают, это было понятно по взглядам, прикосновениям, поцелуям. Находясь рядом трудно было даже дышать, они не могли насытиться друг другом. И что самое удивительное — они никогда не обсуждали то, что происходит между ними. Даже после самой первой ночи, никто из них не чувствовал вины, это даже не казалось им чем-то неправильным. Мустафе после дерзкого и нахального брата, касаться и целовать неуверенных в себе девственниц было мягко говоря неприятно. Ему нравилось, когда Баязид пытался взять инициативу на себя, а если старший не уступал, то специально царапал его, кусал, оттягивал короткие пряди волос, заставляя его ласково ухмыляться. Ему нравилось, что с Баязидом он мог быть разным. Баязиду, в силу своей нетерпеливости и непокорного нрава, хотелось видеть рядом брата всегда. А потому он так рвался во дворец к отцу, когда тот вызывал всех своих детей. Мустафа был для него как болезнью, так и лекарством. После ссор с отцом и очередными его обвинениями о том, что он не меняется, а становится только хуже, Баязид робко, как ему совершенно несвойственно стучал брату в дверь, садился рядом и обнимал, утыкаясь носом в шею. Мустафа обнимал его, утыкался носом в макушку, вдыхая любимый запах волос. Когда он чувствовал, что плечи брата начинали дрожать, прижимал к себе лишь крепче, шептал, что рядом. Давал ему поплакать после чего стирал большим пальцем слезы, целуя щеки, уголки губ, мелкими поцелуями проходился по всему лицу, и Баязид закрывал глаза, утопая в этой бескрайней нежности. Они любили смотреть друг другу в глаза, лежа на кровати, сплетая пальцы. Мустафа и подумать не мог, что возможно молчать и смотреть в глаза человеку часами, совершенно не скрывая океан чувств. И совершенно точно не думал, что в глазах может скрываться целый мир, который известен только ему. Он изучил зеленые глаза от и до. Когда младший зол, они темнее, когда спокоен светлее, а когда смотрит на него — ярче. Мустафа очень любил характер своего шехзаде. Принимал, и был для Баязида единственным, кто не говорил ему меняться. Когда они лежали так в последний раз, Баязид почему-то чувствовал, что произойдет что-то нехорошее. Мустафа смотрел глубоко, с печалью, которую Баязид тогда не заметил. Трепетно коснулся подушечками пальцев лба, опускаясь к глазам, заставляя младшего инстинктивно закрыть их, провёл по ресничкам, будто пытаясь сосчитать каждую. Старший нежно провел пальцами по губам, сразу же целуя. Медленно, словно пытаясь запомнить их вкус. Баязид не помнил, чтобы он целовал его так. — Я люблю тебя, — шепотом произнес Мустафа, заставляя его распахнуть глаза. Они никогда не признавались друг другу в любви. Старший зажмурился, снова шепча ему в губы, — Я так сильно люблю тебя. Они разъехались, месяцы шли, Баязид скучал безумно. Хотелось обнять, признаться в любви тоже, ведь он так и не сказал ему тогда, что любит. Но вернувшись и встретившись с первого же мгновения, с первого взгляда понял, что что-то не так. Брат будто изменился. Не для всех, только для него. Он больше не смотрел на него так, как смотрел раньше. Баязид был в полном недоумении, он утешал себя мыслями, что возможно что-то не так, и брату нужно время, он пытался поговорить с ним, но Мустафа говорил, что все в полном порядке. После чего поцеловал его. Так... обычно, бесцветно, будто делая ему одолжение. Баязид уперся руками ему в грудь, толкая. —Что? — ухмыльнулся старший —Или ты больше не жаждешь моих поцелуев? — он улыбнулся, а Баязид ушёл, так ничего и не ответив. Он ничего не понимал, пытался найти причину его поведения, а принимать факт, что причины может и не быть наотрез отказывался. Он пошел к нему в покои, подошел ближе, вплотную. —Мустафа, — старший лишь задрал подбородок, показывая, что слушает. — Что происходит? Прошу, скажи мне. — Я уже говорил тебе, что все в порядке. Младший закрыл глаза, устало опускаясь лбом на его лоб, пальцами провёл по щеке, поцеловал в губы, старший ответил, но не так. Все было не так. Он отстранился и ушёл, все еще надеясь, что все наладится. Баязид решил не давить на него, надеясь, что он придет, поймает в коридоре, поцелует, но нет. Ничего не происходило. Так и приблизилось время отъезда. Баязид был подавлен, непонимание происходящего съедало его изнутри. Он не хотел принимать, что брат мог разлюбить его. И эта догадка, самая больная из всех оказалась правдивой. Ведь спустя месяц раскрылось, что брат совершил тайный никях с дочерью Хайретдина Паши — Михринисой Хатун. Это разбило его, уничтожило. Узнав об этом, Баязид выехал из дворца, желая побыть в одиночестве. Во дворце в каждом углу стражники, и стены давящие. Он приехал в пустое поле, пытался сделать глубокий вдох, но он застрял где-то в горле, в носу защемило, глаза предательски наполнились слезами, которые он тут же яростно смахнул. Хотелось кричать, но ком в горле не позволял вымолвить и слово, слезы предательски катились с глаз, и он дает себе слово. Больше ни одной слезы он не прольет ради этого человека. И боль эту он ему никогда не простит. Вернулся во дворец только поздней ночью. Он свалился на кровать пустым взглядом глядя в потолок. В душе была та же пустота, что и во взгляде. Так и шло время. Месяц, два, затем третий, четвертый. Отец на удивление не звал сыновей к себе все эти месяцы. Ему вроде бы стало лучше. Пришло смирение, но не проходила ненависть. Она только усиливалась, стоило ему вспоминать всю ту любовь, как ему казалось искреннюю, что они друг другу дарили. Но ненавидеть его было больно, проще себя ненавидеть за эту боль. Спустя неделю пришло письмо. Отец позвал его во дворец и назначил регентом. На его лице появилась улыбка, искренняя, впервые за четыре месяца. Он незамедлительно отправился во дворец, где его ждала мать. Хюррем Султан провожала Джихангира в путь. Младший брат выглядел очень встревоженным. Как только они вышли за дверь, Джихангир с надеждой взглянул в глаза Баязиду. —Как думаешь, — он замялся, нервно теребя кольцо на безымянном пальце. — Отец поверил в эти гнустные обвинения? —Какие? — удивлено спросил он, хмурясь. —Против брата Мустафы, — сердце забилось чаще. Джихангир смотрел в непонимающие глаза брата, и продолжил. — Повелителю пришло письмо. Переписка брата с Шахом Тахмаспом, где они говорят о свержении отца. Там стояла его печать. — Ты что говоришь, Джихангир? Этого не может быть! Мустафа никогда бы такого не сделал. — Я знаю, думаешь я в это верю? Я еду туда в надежде помешать, если отец сделает то, чего я боюсь. Баязид встревоженно смотрел вперёд, в горле стоял ком. Отец не сделает ведь. Отец ведь не сделает. Не сможет. Он не способен лишить жизни родное дитя. Джихангир отправился в путь, а Баязид сидел на отцовском троне, зарывшись рукой в волосы. Он не верил, что Мустафа мог предать отца. Даже Баязид был способен на это, но никак не Мустафа. Страх сковывал руки, беспомощность давила. Он не хотел даже думать о том, что отец мог убить Мустафу. Дни шли, он решал государственные дела, с трудом на них сосредоточиваясь. Все мысли были в том лагере, рядом с Мустафой. Он не мог его потерять. Не мог. Баязид решил выйти с покоев, на улицу. Подышать свежим воздухом, но встретил Михримах. Она сидела на полу, тихо плача. Парень тут же подбежал к ней. — Михримах, что случилось? Она подняла на него глаза полные слез, боли и вины. —Мустафа, — тихо произнесла она, заставив его замереть. Пауза в несколько секунд длилась будто целую вечность. — Был казнён по приказу повелителя. Был казнён по приказу повелителя.... Слова словно эхом звучали в его голове. Он замер глядя в одну точку, не обращая внимания на плач и слезы, что были вокруг после слов сестры. Баязид встал и отправился обратно в покои, закрыл дверь, скатываясь по ней вниз. — Мустафа.. — прошептал он. С глаз полились слезы, хотелось скулить и кричать, но он не мог, —Как же ты мог? — голос дрожал и срывался, дыхание сбивалось, выдавая жалкие попытки вздохнуть, — Как ты мог меня оставить? Стук в дверь. Баязид резко вскочил, вытирая слезы. — Да? В покои вошёл стражник, передавая ему какое-то письмо, сказав, что это было передано ему только что. Удивившись, он открыл письмо и вздрогнул, увидев знакомый почерк. «Львёнок, если ты читаешь это письмо, то меня уже нет в этом мире. Мой Баязид, мой любимый, самый особенный, как же мне больно от того, что ты останешься тут один. Я не боюсь умирать, клянусь Всевышним, не боюсь. Даже тот факт, что меня убьет родной отец не печалит меня столь же сильно, сколько то, что я покидаю этот мир, не успев тебе объяснить причину своего поведения. Ты молод, я не мог разрушить твою жизнь. Как только все началось я осознавал. Это была моя вина, я понял, что лучше ты будешь меня ненавидеть, но жить не совершая ошибки, которая может стоить тебя ее лишить. Мне было так тяжело причинять тебе боль, знал бы ты, что мне стоило видеть ту боль в твоих глазах, ту надежду. Отвечать холодно и безразлично на твои поцелуи — было пыткой для меня. Знай, что никях с Михринисой был фиктивным, он был выгоден мне, чтобы получить поддержку. Не буду лгать, порой она напоминала мне тебя. Дерзкая, своенравная, прямолинейная. Но не ты. Прошу прости меня. Прости за ту боль, что я причинил тебе. Жить на этом свете, зная, что любовь всей моей жизни ненавидит меня была слишком тяжёлой ношей, но твоя ноша будет тяжелее. Возможно, писать это письмо было неправильно и эгоистично, но я хотел, чтоб ты знал правду. Я так сильно люблю тебя, ты самый яркий свет моей души. Я люблю тебя, я готов сказать это тысячу раз. Прошу дай обещание, что ты сможешь найти в себе силы жить дальше, ты не сдашься, взойдешь на престол — ты надежда государства. Я верю в тебя. Прощай, моя любовь. Живи за нас двоих.» Баязид прижал к сердцу письмо, тихо рыдая. — Обещаю. На следующий день он отправился на похороны. Он боялся видеть его бездыханное тело, боялся, что не сможет сдержаться. Боялся собственными руками придавать его земле. Как только он приехал, сразу же закрыл глаза, борясь с желанием закрыть уши, лишь бы не слышать этот крик его матери. Поджал губы, дрожащей рукой вытирая слезу. Отсюда он видел лишь гроб, не видел его лица. Взгляд упал на Михринису. Разбитая девушка смотрела пустыми синими глазами перед собой. Он тут же почувствовал толчок в грудь, пошатнулся от неожиданности. Махидевран султан набросилась на него с обвинениями, но быстро успокоилась. Они переговорились парой предложений, что заключали в себе обвинение и оправдания, затем она отошла в сторону. Баязид подошел к гробу, пока приближался он не смотрел внутрь, все еще было страшно. Сел рядом и только потом бросил взгляд внутрь, замирая. Его Мустафа. Неживой лежал внутри. Бледный как полотно. Красивые черты лица расслаблено замерли навсегда. Слеза скатилась по щеке, и Баязид не принялся стирать её. Как же хотелось коснуться его лица. В последний раз прикоснуться к щекам, поцеловать холодные губы, но он не мог и двинуть рукой. Нельзя было. Но он делал это мысленно, представлял, как касается, проводит пальцами по лицу, и тут же опустил голову. Хотелось сидеть так еще очень долго, но нельзя было. Было еще много людей, кто хотел проститься с ним. Он бросил последний взгляд, стараясь запомнить каждую черту его лица, и произнес тихо, так что услышал бы только он: —Прощай, моя любовь. Я всегда буду тебя любить.