аккорд

tobias lilja – a room with a view

Похоже, это конец…

      Как же иронично выходит. Такой тернистый путь проделан лишь ради того, чтобы лежать вдвоём на вздымающем мясистом теле Ока, как жалкая падаль на гнилой свалке, в полной темноте? Неужели у такого, казалось, красивого сценария такой убогий финал? Или сценарист настолько устал работать над этим жестоким спектаклем, что концовку просто-напросто оставил какой-то недосказанной и сырой, которая оставляла один самый громкий и важный вопрос без ответа: зачем?       Моно горько усмехается, стараясь не разрыдаться от отчаяния. И для чего это всё? Дальше-то что прикажете делать? Куда теперь им идти и где вообще логическое завершение всему этому? Разве так должно всё закончится? А может в данной ситуации есть какой-то подвох, стоит только внимательно присмотреться и прислушаться, дать полную волю своему чутью, своим ощущениям?       Но ничего более не происходило. Око волновалось, как морской штиль после шторма, булькало подобно густому бульону на медленном огне – оно чего-то тоже ожидало. Возможно, медленной смерти двух маленьких детей, лежащих по среди кровавой гниющей пустыни, от которой шёл сладковатый тошнотворный запах тухлого мяса. Над ними до сих пор мерцал белёсый портал, дрожал от помех, гудел белым шумом, слепя яркими лучами, в которых метались искры света, как светлячки над лесной поляной поздней ночью.       Это был их единственный выход. Оставалось всего ничего, только добежать, нырнуть в льющийся яркий свет и оказаться в более безопасном месте. Неважно, где – главное, как можно подальше от Сигнальной Башни. Может, для них это был даже счастливый конец, твёрдая точка после всего пережитого, завершающая линия, перечёркивающая все прошлые похождения и кошмары.       Но в итоге стёрлось всё – и прошлое, и будущее. Портал постепенно начал потухать, скрипеть помехами и отключаться от потери сигнала. Скоро свет полностью померкнет, и Бездна погрузиться во мрак, прямо как надежда на лучшее. Всё кончилось, правда не так, как они хотели.       Сзади послышалось угрюмое шмыганье заложенного носа и тяжкий сиплый выдох, на который Моно медленно повернулся, утомлённо уставившись на Шестую помутившимся от накатившегося тяжёлого уныния взглядом.       Та лежала рядом также на спине. Капюшон дряблого жёлтого дождевика больше не прикрывал голову, а волосы по инерции чёрным веером распластались по бугристой поверхности булькающей плоти, отчего они стали влажными от крови и неприятной слизи. Тёмно-пепельные глаза блестели от отражения света портала и пелены навернувшихся слёз, готовые, кажется, вот-вот каплями стечь по бледным худым щекам, но такого не происходило.       Шестой было безумно больно от случившегося. Вина грызла сердце, ноюще скреблась под рёбрами, стягивала горло судорогой. Так хотелось разрыдаться, закричать во всю грудь, чтобы хоть немного избавиться от душевного дискомфорта. Однако кричать сил совершенно не было: внутри развёртывалась пустота, всё резко стало мёртвым, как улицы Бледного города, а в них появились огромные трещины, чем перекрыли жизненный кровоток.       Потеряла она то драгоценное время, которое им было дано на побег. Замешкалась, резко растерялась, застыла, как статуя, не в силах двигаться дальше. Странное щекочущее живот чувство внезапно накатило трепещущей волной, стрелой глубоко вонзилось меж лопаток, задевая наточенным острием уязвимое место под солнечным сплетением, как только мозолистая рука Моно сильно сжала её ладонь, а сам он повис над чёрной Бездной.       От этого в голове забелел туман, словно залитая молоком вода в стеклянном стакане. Всё тело панически дёрнулось, и воспалённый разум выстраивал в голове ужасные образы.       Слёзы, вылетающие из тёмных глаз… Крик Моно, который удалялся куда-то вниз, будто он падал… Чёрный шипящий силуэт… Кровь на бледных худых руках… Солоноватый привкус во рту…       Тут тело поддалось вниз. Рядом оглушительно треснул чудом уцелевший обломок от бетонного моста, и очередной крик, который наконец пробил корку льда к её рассудку, заставил Шестую резко очнуться, да только поздно. Голова закружилась от стремительного падения и гудящего шума ветра в ушах. Они как будто оказались в вакууме: все чувства стихли, кругом стояли стены сплошной темноты, откуда выглядывали огромные мёртвые глаза. Рука находилась в ладони Моно, как намертво приросшая, – лишь она как-то связывала сознание с реальностью и не позволяла раньше времени сходить с ума.       И теперь они здесь – внизу – на самом дне. Всё из-за неё: из-за её потерянности и тормозной реакции.       Шестая досадливо закрыла глаза и поджала губы. Сильнее всех стремилась к свободе, желала выжить любой ценой, а в итоге сама себе вырыла могилу. Истерика вырывалась из нутра, сдавливала всё там в один упругий дрожащий ком, пыталась выдавить слёзы из глаз, однако Шестая упрямо её проглатывала, не обращая внимание на боль в глотке.       Впадать в истерику сейчас совсем не хотелось. Любой бы ребёнок на её месте беспомощно бы хныкал и выл, но Шестая даже на данный момент держала себя в руках. Да и что измениться от детского плача? Его всё равно никто не услышит, а Око будет только равнодушно за этим наблюдать.

– Хэ-эй…

      На щеку вдруг легло прикосновение чужой руки. Шестая открыла глаза, из-за чего слёзы всё-таки скатились по вискам тёплыми ручьями. Моно неловко с заботой проводил подушечкой большого пальца по скуле подруги, где красовалась небольшая запёкшаяся царапинка, свидетельствующая о неприятной стычке с фарфоровыми детьми в школе. Он постарался улыбнуться, чтобы утешить Шестую, но получилось это с трудом – в конце концов ему тоже паршиво на душе и хотелось уродливо плакать от беспомощности, однако держал всё в себе, потому что понимал, что это только бесполезная трата сил и времени.       Он не считал Шестую виноватой. Безусловно, он заметил растерянность в её лице, и как оно исказилось, как от скручивающей боли в животе, поэтому у него не было причин пристыжать спутницу. Может, это последствия после пребывания в Башне? Когда Тощий человек превратил её монстра. Возможно, Шестую заставляли кроме этого морально страдать: показывали её жестокое детство, нажимали на давние синяки, задевали оголённые нервы и расковыривали, буквально подвергая своеобразным пыткам. И теперь это всё пронеслось перед глазами в самый неподходящий момент.       Ножевые ранения вроде как зажили, но шрамы всё равно остались.       Однако, что им теперь делать? Выхода больше нет. Портал вот-вот отключится, единственный источник света потеряется во тьме, и они потонут во мгле. Конечно, стоило попытаться побродить по глазастому ошмётку мяса в поисках решения, но идти куда-то желание отсутствовало.       Моно слишком устал. Ноги пульсировали и гудели, головная боль вызывала тошноту, слабость пригвоздила тело к плоти, от которой пальто, брюки и волосы невольно пропитались чем-то склизким и липким. Хотелось просто уснуть: крепко и надолго. Чтобы никто не смог разбудить и потревожить; чтобы отдохнуть от всех детских ужастей и чтобы уйти от реальности в сонные грёзы. Моно знал, что после пробуждения вряд ли хоть что-то поменяется, если он вообще сможет проснуться, но это всё же будет потом, а сейчас мысли о сне были весьма заманчивыми.       Шестая думала о том же. Она чувствовала, как пальцы Моно слабо сжимают её вечно холодную ладошку, слышала его томное дыхание, прерывающее на шмыганье носа: всё-таки скитание под дождём и по ледяным лужам босиком не осталось без последствий. Шестая вспоминала, как Моно хотел также лежать вместе с ней, но только на земле пшеничного поля, и смотреть на звёзды и искать созвездия, хотел на крыше многоэтажного дома провожать перед сном алые закаты, укутавшись в пальто, а потом рано утром под прозрачной дымкой тумана встречать пунцовые рассветы.

Но теперь этого никогда не случится.

      Судорога в горле усилилась. Поток слёз вновь хлынул из глаз, и Моно опять коснулся её щеки, утирая солёные капли. В груди всё рвалось на части, отчаяние выдирало последние крупицы счастья с ошмётками мяса, втаптывало побеги надежды в гнилую почву и полосовало когтями сердце. Шестая начала постепенно задыхаться: страх смерти, безысходность, тоска – всё это смешалось воедино, сплелось в тугую удавку, что затягивалась на шее мёртвым узлом.       Ещё секунда, и истерика окончательно взяла бы вверх над разумом, но Моно вовремя взял подругу за руку. Мандраж пробежался по её телу с головы до пят, и Шестая до боли зажмурилась, упрямо отказываясь поддаваться своим эмоциям, удерживала истерику изо всех сил, как взбешенного цербера на цепи.       Неожиданно Моно хрипло тихо замычал. Три протяжные ноты друг за другом с дрожью зазвучали из уст напарника, и Шестая открыла глаза, уставившись ими на Моно.       Она поняла, что пытался сейчас пропеть её друг – мелодию из музыкальной шкатулки. Неужели, он её запомнил? Даже при том, что он слышал её от силы пару раз? Как по щелчку пальцев, удушье отпустило горло, и истерика немного угомонилась, приструнившая воцарившимся в пустой душе покоем.       Тяжесть свалилась с груди, отчаяние перестало теребить кровоточащие раны, и рыдание больше не давило на голосовые связки, подстёгивая истошно закричать. Шестая покрепче сжала руку Моно, тем самым требуя, чтобы он продолжал, и не спускала с него взгляда, рассматривая лицо, которое вечно было скрыто под бумажным пакетом, глаза цвета горького тёмного шоколада и растрёпанные волосы, спадающие на полуприкрытые веки.       Тот продолжал, видя, что Шестая успокоилась. В голове пытался выстраивать ноты настолько ненавистной для него музыки, что порой скрипел зубами, но заставлял себя петь. Это важно для его подруги. Несмотря на личную неприязнь и на то, как холодеют спина и лоб при упоминании музыкальной шкатулки, Моно не прекращал напевать, игнорируя гудящий зуд в носу.       Моно тоже пристально вглядывался в мокрое от слёз лицо Шестой. Она была как под гипнозом, внимательно слушала тихий голос и крепко держалась за его руку. Из-за этого Моно ненавидел музыкальную шкатулку – для Шестой это всё равно, что большая доза наркотического вещества, от которого та пребывает в своём мнимом счастье и уходит в себя, как можно подальше от жестокого реального мира. И за свой маленький рай, куда её уводит шкатулка, она буквально готова уничтожить каждого, кто посмеет вторгаться туда и ломать его.       Моно до сих пор передёргивает, когда он вспоминает длиннющие искривлённые руки чудовищной Шестой, которые свистели над его головой и грозились пробить к стене.       А ведь именно из-за этой шкатулки Шестая превратилось в подобное существо. Моно не представлял, как ей было тогда больно и страшно, и даже знать не хотел, что с ней делал Тощий человек (точно ничего хорошего).       Он заставил её страдать, за что и поплатился. Как и все остальные монстры, которые посмели сделать Шестой больно.       Но как бы Моно не хотел, ему приходилось раз за разом копировать своим голосом музыку из шкатулки, ведь только так Шестая переставала плакать от боли, находилась в полном спокойствии и не думала впредь о плохом. Конечно, желательно сделать так, чтобы она забыла про шкатулку на совсем, но не в этот раз: других способов успокоить спутницу тогда просто не оставалось, отчего Моно покорно шёл на такой неприятный шаг.       Хотя бы в последние минуты жизни пусть почувствует себя немножко счастливой и в безопасности…       Самим им овладели пустота и уныние. Моно с печалью смотрел на мутные глаза подруги, на её бледное лицо, укрытое небольшим сумраком. Портал почти отключился, с каждой секундой забирал единственный свет, а Моно до сих пор пел и не смел прекращать, как заевшая пластинка в сломанном старом патефоне. Его успокаивало лишь только одно – Шестая рядом с ним.       Даже при таких обстоятельствах он не остался в одиночестве. В его изувеченной грубой ладошке находилась такая родная холодненькая ручонка, равномерное сопение выходило из заложенного носа, и опустошённый взгляд родных глаз был направлен на него. И это делало Моно по-своему счастливым, как треклятая шкатулка радует Шестую.       Шестая действительно забыла, что сейчас вокруг неё происходит. Лишь молча слушала голос Моно, который напевал её излюбленную мелодию, чувствовала тепло его руки и находилась в состоянии лёгкой дрёмы. Перед глазами появилась небольшая розовая детская комнатка с кучей мягких игрушек, в руках находилась серебристая шкатулка с изображение Ока на корпусе, и Моно сидел напротив неё позе лотоса, который ловко подхватывал звонкий мотив маленьких колокольчиков.

И ей хорошо… Она счастлива…

      Шестая сама не заметила, как тоже запела вместе с Моно. Тот лишь улыбнулся шире и прикрыл глаза, больше не в силах сдерживать слёзы. Ещё немного, и они окажутся среди ярких звёзд в Млечном Пути, на который Моно так мечтал посмотреть.       Их тихие голоса слились воедино и отражались эхом вдалеке Бездны. Тьма поглощала их в свои объятия, Око холодно смотрело на них сотнями глаз, медленно моргая, и свет портала полностью померк, отключившись, как старый телевизор, у которого вилку выдернули их розетки.

И в тишине прозвучал музыки последний аккорд...