Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым.

Всё было, как в сказке. Есенин спешил домой, словно ошпаренный, он знал, что сейчас влетит вверх по лестнице, без стука откроет дверь квартиры, и через несколько мгновений поймает взгляд карих глаз. Упадет в распростертые объятия, а потом, держа в руках бутерброд, будет рассказывать Маяковскому о своем дне, пока тот топчется у гарнитура, наливая чай. Все было хорошо. Сильный майский ливень, заставил Сергея зайти в ближайший кабак. Даже не присев за стол, он мялся у дверей, мысленно ругая проклятый дождь. Под словом "дом", Есенин подразумевал квартиру Владимира. Уже, как полгода, имажинист не появлялся у себя, повесив квартирку, выданную государством, на Бениславскую. Как только дождь утих, Сергей хлопнул тяжелой дверью, и пошел. Он шел быстрым шагом прямо по лужам, холодный ветер раздувал пола серого пиджака и срывал шляпу, но даже это не раздражало Есенина. Окрыленный поэт спешил к Маяковскому, к его любимому Володе. Футурист не переносил форму такого имени из чужих уст, но как же приятно было слышать ее, когда она, то ли с криком, то ли со стоном срывалась с любимых Есенинских губ, когда Владимир втрахивал его в советскую, скрипучую кровать. Сергей всегда хныкал, что ему такой секс не по душе, что он хочет нежности и ласки, но как же неумело он обманывал себя и Маяковского, когда вновь стонал и извивался под разгоряченным телом, а после Владимир наблюдал, как кудахчущий возлюбленный, с гримасой раздражения, собирал с пола вещи, потирая поясницу. - Ну, иди сюда, я поцелую, чтобы не болело. - Маяковский, чуть прикрытый белоснежным одеялом, смотрел на Есенина, упершегося рукой в спину и читающего черновик футуриста. - Ты уже поцеловал, я как тебе завтра на вечере у Горького отсижу?! Как же зад болит... - Иди сюда. - Владимир посмеивался и был очень горд своей работой, ведь при воспоминании того, что было тридцать минут назад, грело сердце и не только. Немного покапризничав в своей манере, Есенин улегся на кровать животом вниз, подставляя помученную жизнью поясницу партнеру. Большие пальцы аккуратно массировали больное место, заставляя Сережу глубоко вздыхать, сдерживая стон. - Ну как тебе стихотворение? - спросил Владимир, зарываясь носом в кудряшки, пахнущие мылом и одеколоном. - Как всегда, для меня ерунда несусветная, а для всех остальных творение бога. - Есенин хитро зыркнул через плечо, оглаживая рукой свое бедро. - Эх, Серёжа, Серёжа... А еще было хорошо, когда имажинист болел. Казалось бы, кому нравится болеть? А вот ему нравилось. Нравилось то, что Маяковский с любовью варил ему куриный бульончик, просыпался посреди ночи, чтобы прикоснуться сухими губами к Есенинскому лбу, и обнаружив температуру, пойти за лекарством. Сергею нравилось, что Владимир аккуратно смачивал его лоб мокрой марлей, слегка дуя, чтобы охладить разгоряченное тело. Нравилось даже то, что Маяковский запрещал больному курить, и видя, как тот мучается от нехватки очередной дозы никотина, целовал его в губы, отвлекая, совсем не боясь заразиться. Было спокойно. Есенин забыл, когда последний раз пил из-за горя. Теперь вино обжигало горло, только в романтические вечера, когда поэты сидели в тесной квартирке, друг на против друга, а на середине стола стояла тарелка, с аккуратно нарезанной колбасой, даже это было романтично. Да кому вообще нужна эта колбаса? Они выжидали, кто же первый сдастся. Кто первый набросится с жаркими, тягучими поцелуями? Конечно Есенин, он не умел ждать, если хотел, он брал это. Он бесцеремонно садился на колени футуриста, пока тот писал стихи. Кожаное кресло жалобно поскрипывало, под весом двух тел, казалось, что оно сломается, если Есенин вдруг резко опустится на члене Маяковского. Секс у них был везде. Звонкие, почти девичьи стоны слышали стены ванной, когда хрупкие ладони прижимались к холодному кафелю, а развратные шлепки почти заглушали журчание воды. В самом развратном положении Есенина видела кухня, когда Маяковский грубо имел его на кухонном столе, а на утро, за завтраком, смеялся над смущающимся Серёжей. Было так спокойно, когда Есенин, сидя на полу в одной белой рубашке, от безделия сочинял смешные стишки, пока Владимир расчесывал золотые кудряшки. А когда Сергей вскрикивал от боли, то целовал его в лоб, заглядывая в невинные голубые глаза. Есенин и думать забыл про то, что можно подцепить девушку на одну ночь, казалось, что он даже забыл ту страстную любовь с Айседорой, от которой так страдал. Он так же помогал Маяковскому забыть Лилю, и вроде бы помог, но все же её имя иногда мелькало в рутинных разговорах. Конечно были ссоры. Даже доходило до того, что Есенин уходил из дома. В такие моменты Маяковский не находил себе места, вздорный характер Серёжи давал о себе знать при любом недопонимании, как же усердно Володя пытался искать Есенина, когда тот, уходил из дома, не потрудившись надеть даже пальто. Маяковский выбегал в одной рубашке, старательно искал беглеца, и находил его сидящего на лавке, спрятав лицо в ладонях, собирая в них слезы. -Володенька! Я не буду больше так! Прости меня, Володя... А ведь Маяковский прощал, как они мирились слышал весь этаж, безустанно стуча ложками по батареям. Но этих двоих совершенно не волновало, что на следующее утро, на них будут косо смотреть бабульки, так как они были счастливы. Казалось, что имажинист и сейчас чувствует колючую щетину на своей щеке, пока поднимается в квартиру. Но дверь оказалось закрытой. Сергей даже постучал два раза, но никто не отреагировал. Наручные часы показывали восемь вечера, Маяковский должен быть дома. Есенин даже перепроверил номер квартиры, но он оказался верным. Достав из портфеля ключи, он вставил их в замочную скважину, аккуратно поворачивая. В квартире было темно, только в спальне горела настольная лампа. «Неужели заснул», в голову лезли разные мысли, но эта оказалась самой правдоподобной. Скрипнув порожком, Сергей зашёл в спальню. Рука зажала рот, а колени подкосились. -Володенька, ах, мы так давно не виделись, прошу, понежнее.. - красное платье было поднято, оголяя женский живот и ноги, белье неаккуратно валялось рядом с кроватью, а подтянутое тело Маяковского двигалось размерено, выбивая чужие стоны. - Володя, - слезы градом скатывались по щекам Сергея, они заполнили глаза, делая их серыми, некрасивыми пятнами падали на пиджак, попадали в рот, создавая противный соленый привкус. - ты чего, Володя... Жалкие всхлипы привлекли внимание пары. О, эти чёрные кудри, это же «Лиличка БРИК». Владимир резко оттолкнул женщину, от чего та чуть не упала с кровати, и ринулся к Сергею. - Серёженька, т-ты все не т-так понял, я о-объясню, мы с Лилей п-просто...- Маяковский заикался. Его голос предательски дрожал, а глаза округлились в испуге. Есенин отшатнулся. - Вот твоя благодарность?! Надоело трахать мужика?! Решил к бабам вернуться?! - ошарашенный увиденным, Есенин плакал, плакал навзрыд, но нашёл силы чтобы кричать. Он надеялся, что криком выбьет всю дурь из Маяковского, надеялся, что проснётся и забудет этот страшный кошмар. - Сереженька, я просто... - Владимир протянул руки к Есенину в успокаивающем жесте. - Вот ваша благодарность, товарищ Маяковский, - Есенин, вытерев слезы, встал прямо, вытянулся, как струнка, кудри его посерели, а губы скривились в злой усмешке. - прощайте. Последнее, что увидел Есенин, перед тем, как покинуть, теперь уже, чужую квартиру, это стоящий на коленях Маяковский, сжимающий, в порыве злости, волосы на голове. 2 года спустя. Есенин сидел на лавочке в парке, читал газету и курил сигарету за сигаретой. Сентябрь ронял красивые листья на лавку, привлекая внимание имажиниста, взяв самый яркий листок, Сергей покрутил его в руках и, обнаружив некрасивую дырку, выкинул его, вновь уставившись в газету, чтобы найти хоть какую-нибудь стоящую информацию. - Серёжа, я нашел тебя. - опустив газету и немного приподняв голову, Есенин увидел мужчину. Недельная щетина, синяки под глазами, осунувшееся лицо, среди всего этого безобразия едва ли можно было узнать Маяковского. - Куда же ты пропал, Сереженька? - Вероятнее всего, футурист хотел услышать ответ на вопрос, но его не последовало. - Товарищ Маяковский, нам с вами нечего обсуждать. - Есенин резко поднялся, но вдруг Маяковский упал на колени, сжимая руками чужие бёдра, прильнув щекой к животу Сергея. - Сереженька, я так скучаю , я не могу без тебя, смотри, что стало со мной. Я не могу писать, я не могу находиться в квартире, я не могу осознавать то, что вечером вновь не увижу тебя, я умираю. Прости меня, я не смог, не устоял, я ужасен, пожалуйста, прости меня. Давай все вернём, я тебя любил, люблю и буду любить. Меня мучают кошмары, я так больше не могу, ты единственная радость в моей жизни, пожалуйста, вспомни время, когда нам было хорошо, я больше не ловлю в толпе взгляд твоих небесных глаз, неужели ты меня разлюбил?- Рубашку на животе пропитали чужие слёзы. Маяковский сжимал ткань на чужих брюках так сильно, что казалось она порвётся. В его словах была боль, было сожаление, была любовь. Его слова были чистой правдой, ведь он не умел врать, за время, что они были вместе, Есенин научился читать его, как открытую книгу. Сергей продолжал его любить, и мечтал все вернуть, но он не мог простить такой измены. Возможно, если бы это был другой человек, то Есенин бы простил. Неважно через какое время, год, два, три, пять лет, десять, неважно, он бы простил. Но измену с Лилей не простит. Здравый смысл побеждал. - Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдёт, как с белых яблонь дым, - Есенин посмотрел в карие глаза и грустно улыбнулся, зарываясь тонкими пальцами в каштановые пряди. - Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым... - Сергей тяжело вздохнул. -Прошло больше двух лет с тех пор, как мое сердце разбилось вдребезги. В тот вечер моя душа покинула тело, теперь я никто. Просто тушка. Я уже не тот парень, с горящими глазами, я совсем не тот. За эти два года я вырос. Стал мудрее, поэтому скажу одно: продолжай жить. Твоя жизнь не должна быть зациклена на мне. Я пришёл и ушёл, так будет со всеми людьми. Ты найдёшь нового человека, с кем будешь встречать рассветы, с кем будешь пить чай холодными зимними вечерами, с кем будешь заниматься любовью и думать, что это лучшее, что может быть в твоей жизни. Но, не забывай меня, я хочу остаться светлым воспоминанием в твоей жизни, если у тебя будут дети, обязательно расскажи им про меня, только, пусть меня будут звать Сергия. - Есенин расплылся в улыбке, а в глазах заблестели слезы, ладони обхватили лицо, старясь лучше запомнить и так, выученные наизусть, черты любимого лица. - Я тебя прощаю. Я сотру из воспоминаний тот ужасный вечер, но вернуться к тебе у меня не получится, я испорчу тебе жизнь. Я буду только мешать, поэтому продолжи свой путь без меня. Я тебя никогда не забуду, Володя, я люблю тебя. - Есенин поцеловал чужие губы сухим, мимолетным поцелуем, давая почувствовать и запомнить своё тепло, а после удалился, затерялся в толпе, оставив Маяковского одного. Через три месяца Есенина нашли повешенным в «Англетере».