Свинцовая гречка

      -… признан невиновным.       Это казалось нереальным. Гречкин всем видом своим показывал, что его надо посадить. Он достоин этого, как никто другой. Он хладнокровный убийца, клоун с улыбкой, нарисованной кровью маленькой девочки.       Адвокаты его отца были слишком хороши, Кириллу казалось, что дальше уже некуда. Они его отмажут, даже если он весь Питер сожжет? Это не могло быть реальным.       Отец не видел в нем сына, только картинку. Чем бы не занимался Кирилл. Скрипка, танцы, айкидо. Алкоголь, тусовки, наркотики. Убийство. Все можно обелить. Деньги все отстирают. Это непрекращающаяся клоунада, где Всеволод Гречкин в упор не замечал, что сын не просто веселится. Мстит. За потерянное детство, за откуп деньгами, за жизнь в золотой клетке. Себе жизнь Кирилл не сможет испортить, какая это жизнь? Но чем скандальнее заголовки с искристым «Гречкин», тем ниже падают акции компании.       Единственное, за что хватался Леша, падая в пучину серой апатии, это его сестренка. Оставалось немного, он бы вышел из детдома и забрал бы ее. Но ее забрал случай. Сучий случай. Этот кусок мерзости покусился не на одну жизнь, а сразу на две. А потом сидел, мерзко хлюпал напитком, насмехался. Смотрел Леше прямо в глаза, и в них Леша видел только вызов. Не было ни шанса выиграть дело. Суд слишком гуманен, когда в папке с делом, вместо документов, были лишь круглые суммы.       На запястьях синяки, это правда. Иногда он бил стену. Пару раз специально падал с позолоченной лестницы, авось шея сломается. Каждый раз скатывался по ступенькам к мягким коврам и хохотал. И каждая ступенька как ступенька в ад. Слуги настороженно косились, да и только.       Этот дом бы чертовски красиво горел. У него даже есть кладовка с пиротехникой. Но почему-то пепел, небрежно стряхиваемый с сигарет все никак не хотел разрастаться в настоящее пламя. Только ободранные хрущевки хорошо горят.       Поселиться что ли в одной из таких, на потеху… Да только отец все квартиры выкупит да золотом обклеит, все для ребенка.       Последнее догорало и в хрущевочке с названием сердце Леши. Гипсокартонные стены приюта не смогли бы стерпеть всей черной ярости, что приходила на смену всеобъемлющей любви, и мальчик бежал. С подобранной в переулке железкой к дому с адресом, указанном в деле. Не прибьет, так покалечит, прежде чем руки заломит какой-нибудь полицейский. И лишь бы не Гром, что у Леши, что и у Гречкина на руках страшные синяки.       На главном входе, наверняка, видеокамеры, так что мальчик лез через забор где-то сбоку.       Но как бы тихо не хотелось войти Леше, Кирилл уже стоял там, на парадной лестнице, пьяный как черт и раздумывал, ему по лестнице пройтись как барин или скатиться, как последний черт. Черт.       Это точно было насмешкой. Гречкин стоял там, наверху лестницы в расшитой халате до колена и с бокалом в руке. Ждал?       Вообще-то, не ждал. Рука дрогнула и отпустила бокал, алкоголь оставлял на ковре некрасивые разводы, пока посудина катилась. Горло сжалось от страха. Там, внизу, как ангел возмездия, стоял высокий пацаненок, который со всей ненавистью, что может быть в столь юные годы, смотрел в глаза Кириллу, что тогда в суде, что сейчас. Стукнет разок другой огромной железной дубиной по темечку, и как не было сынки бизнесмена. Не этого ли он хотел?       А Гречкин в своем репертуаре, натянул на свой мерзкий рот насмешку и спустился не спеша по лестнице. А у Леши коленки задрожали. Этот слишком высокий человек его сейчас же скрутит в дулю и посадит на много-много лет за решетку в Сибирь. И ищи свищи, где был, когда был такой мальчик. Рукой махнув железкой, чтобы ублюдок не смел подходить ближе, едва сдерживая слезы, спросил:       — Ни капли в тебе сожаления?       Стальной до невозможности голос юнца, прямой взгляд и грозная фигура, подсвеченная из окна позади. Он не пожалеет Кирилла, как бы тот его не просил, он чуял это. Быть сынке инвалидом.       — Я…       Гречкин замолчал и не договорил, продолжая скалиться, спрашивая как бы: «А ты как думаешь, мелкий?». Злость поднялась с новой силой, но Леша понимал, он не сможет поднять руку на живого человека. Даже если это не человек, а Гречкин.       — Ты убийца.       Это приговор. С глаз натурально начали скатываться пьяные слезы.       — Меня нельзя прощать, как бы этого не хотел отец.       У Леши в глазах помутилось от переизбытка адреналина, он не видел лица Гречкина, но ему казалось, он все так же насмехается и дразнит.       — Ты идиот.       Кирилл склонил голову, признавая, что мальчик прав.       Гречкин послал в сторону Леши поклон, мол да, какой я молодец. Леша с всхлипом замахнулся палкой на утырка.       С диким ревом и нечеловеческой силой юноша нанес удар Кириллу, который тот едва сумел предотвратить, подставив руку и перехватив металлическую биту. Скрутил ее непонятно как, в драках у него давно не было практики, и прижал Макарова к стене, используя ту же биту.       Словной играючи его неумелую атаку обратили против самого Леши. Тело парализовало страхом.       И тут Кирилл понял, что едва удерживает заплаканного напуганного мальчика, а палка его вовсе слишком легкая, чтобы причинить какой-либо значимый вред, кроме разбитого окна и вазы.       Перед лицом Леши было такое же заплаканное лицо Гречкина, он так побледнел, что со своим тощим телосложением и халатом напоминал призрака. Он был напуган до трясучки в руках. В руках, которые пополнились новыми синяками и разбитыми костяшками.       — Ты идиот, Гречкин, — собрав крупицы ненависти прошипел в худое лицо Леша.       Мальчик оттолкнул его и побежал куда-то вглубь дома, наверно, откуда и зашел. Кирилл упал на колени, обнял себя за плечи и начал захлебываться в рыданиях.       — В…в… — он бы сказал «вернись», да дыхания едва хватало, чтобы просто существовать.       На миг вернулся тот маленький Кирилл, который еще верил в светлое. На миг вернулся тот любящий Леша, верящий в искупление.       Да все, видимо, бесполезно. Гречкина подорвал Чумной Доктор в той же роковой машине.