последние минуты

      Было уже довольно поздно, когда в деревянную дверь постучали. Курт, почти полностью погрузившийся в свои воспоминания, даже вздрогнул, ведь он не ждал гостей. Никто не навещал уже месяц, видимо, все забыли о его существовании, так как туров пока не было из-за плохого самочувствия солиста. Но это не так уж и обидно, потому что он был похож на отшельника, который сам избегал любого общения и контактов с внешним миром.       Подойдя ближе к хлипкой двери своего дома, Кобейн услышал голос, который казался очень знакомым. Да, это был его старый друг – Крист Новоселич. Блондин поспешно открыл дверь долговязому, который на вид промок до нитки.       — Чувак, на улице чёртов дождь, а ты даже не удосужился побыстрее поднять свой тощий зад и открыть мне? — по голосу было сразу понятно, что Крист не в духе.       — М, на улице дождь? Я не заметил... — равнодушным голосом сказал Курт, посмотрев сверху вниз на своего приятеля.       И только сейчас, когда он вошел в этот провонявший насквозь гнилью дом, который стал таким из-за пристрастия Кобейна к черепахам и обоснования их террариума посередине ванной комнаты, Новоселич понял всю серьёзность ситуации, которая творилась с Куртом. Он был настолько худощавый, что домашняя футболка выглядела на нем, как огромный мешок, свисавший с худых и острых надплечий. Блондин сильно сутулился и стоял шатаясь, как заводная кукла. Кристу стало не по себе от такого зрелища, он сильно испугался за нынешнее состояние друга. Но тут солист взял всё в свои руки и, наконец, прервал эту давящую на виски тишину:       — Ты чего стоишь, проходи. Может чаю?       Долговязый быстро пришёл в себя и торопливо ответил:       — Да, спасибо... Курт, ты как себя чувствуешь? — в его голосе была слышна неподдельная тревога и испуг.       — А, ты поэтому пришёл, ясно. Мне уже лучше, скоро можно будет начать тур.       Кобейн неторопливо направился в кухню, в которой, можно было подумать, так же грязно, как в других комнатах, но нет. Тут было относительно чисто, хоть повсюду и стояли банки с консервами и кошачьим кормом, но даже это радовало басиста. Он сел на стул, который стоял рядом с холодильником, а Курт в это время заварил чай.       — Слушай, я знаю, что ты хочешь сказать, — на выдохе произнёс солист.       — И что же?       — Что-то по типу: «Бля, Курт, как ты до такого докатился?! Мы же виделись совсем недавно, а ты уже живёшь как маргинал, в тесном и холодном домишке», — произнёс на одном дыхании уже сидевший напротив Новоселича Кобейн.       — Чёрт побери, да ты прав! Вот уж сказал – как отрезал.       — Послушай, у меня был не очень удачный период, но сейчас уже лучше. Я готов играть в Нирване, как прежде.       — О, тогда отлично, потому что уже завтра мы едем в Сиэтл. Я уверен, ты готов к таким переменам. Нам ещё альбом записывать, если не забыл, — произнёс хорват, на лице которого красовалось умное и самоуверенное выражение.       — Господи, да помню я, у меня все схвачено. Я готов хоть завтра, хоть послезавтра, хоть сейчас, — раздражённо заявил Курт.       — Ладно-ладно, верю. Можно у тебя остаться на ночь? Не выношу дождь да и поздно уже.       Блондин только кивнул и направился в свою комнату, которая была за углом. Многим такое могло показаться негостеприимным, но, во-первых, Крист уже привык к такому, а, во-вторых, он не в первый раз ночевал у своего приятеля, поэтому знал, где можно уснуть.       Вы не представляете, как сильно Курт ненавидел перелёты во время туров. Сидеть на одном месте долгое время – очень утомительно. Но вот, они уже летят, и, как прежде, можно услышать хихиканья солиста и громкий смех басиста с барабанщиком. Вся эта троица обосновалась в отеле, и нельзя было сказать, что он дорогой или роскошный. Нет. Да они просто терпеть не могли эту показуху.       Первый концерт должен был пройти в театре «Парамаунт», который расположен на пересечении 9-й авеню и Пайн-стрит в Сиэтле.

***

      Они уже за кулисами, готовятся к выходу. Слышно, как толпа жаждет их появления: крики публики сливаются воедино, и, так как они разного тембра и звучания, это выливается в грохот. Кто-то просто кричал, кто-то свистел, кто-то рыдал.       — Ну что, ребята, взорвём эту сцену? — торжественно возгласил Дэйв.       — Крист, только не пытайся подбросить свой бас, как в прошлый раз, — с издевкой произнёс Кобейн.       — Да пошёл ты.       Настал тот долгожданный момент, когда Нирвана вышла к толпе. Блеск софитов ослеплял, казалось, что весь мир собрался посмотреть на то, как ребята отжигают. От людей веяло праздником, кто-то даже пришёл в костюме.       — Счастливого Хэллоуина! — произнёс Дэйв в микрофон. В то самое мгновение Курт начал петь:       — Jesus, doesn't want me for a sunbeam Sunbeams are never made like me       Don't expect me to cry For all the reasons you had to die Don't ever ask your love of me...       Пока Кобейн исполнял песню, он будто ушёл в себя. Он был один на этой сцене, никто не мог прервать тягучий поток мыслей. А думал он обо всем: о Кортни, которая ждала их следующей встречи, хоть блондин даже не представлял, где мог её ещё раз увидеть; о Дэйве и Кристе. Он был счастлив, что все-таки есть те люди, которые могут вытащить его из пучины отчаяния и самобичевания. Может, все наладилось...       Возможно, солист исполнил эту песню для себя, ведь она могла в некотором смысле отождествляться с его неуверенностью. «Sunbeams are never made like me» – представьте себе идеальный солнечный луч, он проникает сквозь что угодно и может создать прекрасный образ. Напротив, люди (особенно Курт как человек с низкой самооценкой) менее совершенны, Бог якобы дал им свободную волю, и это может исказить людей. Что именно с ним и случилось.       Далее, после лирического вступления, тишину нарушил неконтролируемый вой гитары – это была Aneurysm. Очень энергичная и, в какой-то степени, сумасшедшая композиция просто порвала зал. Люди толкали друг друга и отрывались, как могли. Нирвана чувствовала эту силу и она была чем-то особенным и приятным. Толпа тебе кричит: «Да, продолжай! Это то, что нам нужно!» А ты, в свою очередь, чувствуешь эту нескончаемую энергию, и это заставляет играть дальше.       Так песни сменяли друг друга, а народ продолжал хлопать до самого конца. На «бис» были исполнены ещё несколько песен, а одна из них была сыграна впервые.       — Эта песня о волосатых потных мачо, деревенщинах, — толпа продолжала ликовать, Курт с недоумением нахмурился и добавил: — Которые насилуют.       Мелодичное звучание гитары начало постепенно заполнять пространство зала, и с губ солиста начали слетать слова:       — Rape me, rape me my friend Rape me, rape me again I'm not the only one I'm not the only one I'm not the only one I'm not the only one       Песня точно показывала недовольство Кобейна по отношению к насильникам. Эти люди будут вонять и гореть в аду, ведь они не имеют право на существование. Они – настоящие ублюдки, которые плюют на окружающих и их волю. Все, что им нужно, – это удовлетворить свои животные потребности.       — My favorite inside source I'll kiss your open sores Appreciate your concern You're gonna stink and burn...***       Раздолбав всё оборудование под возгласы публики, Нирвана покинула сцену. Но Курт был не так рад, как его приятели. Это было странно, ведь обычно после выступления чувствуешь приятную истому, а в этот раз – пустота... Что это такое солист пока не понимал и решил не концентрироваться на этом отвратительном чувстве.       — У-у-у, это было нечто! Давно мы так не выступали, да, ребята? — радостно поинтересовался Дэйв.       — Да, чел, это было охуенно. Даже словами не передать, — после этого Крист грохнулся в кресло.       — Я считаю, что этот триумф надо отметить. Тут как раз неподалёку есть хороший бар. Вы – за? — спросил один из приглашённых знакомых Новоселича. На это даже отвечать не нужно было. Все быстро начали собираться, чтобы успеть оттянуться до полуночи. Но Курта совершенно не интересовали эти походы по барам, для него было легче придумать отмазку, чтобы никуда не идти.       — Я выйду покурить. Не знаю, как у вас остались силы на какие-то поездки по барам... — устало пробормотал солист, чтобы выиграть время для раздумий. С этими словами он покинул гримёрку.       — Да что с ним такое? — с недоумением спросил Грол.       — Просто оставь его, чувак. У него часто скачет настроение, и этот день – не исключение.       Тем временем Кобейн вышел в какой-то засранный переулок и достал пачку сигарет из заднего кармана порванных джинс.       — Чёрт, руки трясутся. Почему я настолько сильно измотан? Пока он говорил сам с собой в подворотне, из темноты начала выходить какая-то фигура. Уже совсем рядом послышались удары каблуков о землю.       — Блонди, ты чего тут делаешь? Неужели тебя снова оставили твои несчастные друзья?