Через тернии к звездам

Друг тот, кто дает тебе полную свободу быть собой.

      С момента вступления Леви в Разведкорпус прошло 2 месяца. Аккерман даже не заметил, как пролетело время.       После той странной ночи с приватным разговором Эрвин, похоже, решил взять на себя негласную роль его наставника: счел своим долгом ввести его в курс дела и перезнакомить с основным офицерским составом, навязался присутствовать при осмотрах и экспериментах Ханджи, а также успел порядком поднадоесть ему на общих тренировках, пока Аккерман не наорал на командира под напряженными взглядами большей части разведчиков, тем самым отстояв свое право на личное пространство. Этого хладнокровно-изобретательного инициатора большинства проблем в жизни Леви было не остановить, так что тот просто смирился со своей участью и принял решение наблюдать за происходящим со стороны, жалея свои силы и нервы, и без того излишне уходящие на борьбу с вновь обострившимися головными болями.       Четырехглазая, оказавшаяся на поверку куда более умной и адекватной, чем показалось Леви при первом знакомстве, с большим энтузиазмом взялась за просьбу Эрвина выяснить все, что выйдет о силе Леви (естественно, сверхсекретно). Она несколько недель пытала его всевозможными тестами и анализами, выкачала из и без того вымотанного солдата больше литра крови и с безумно поблескивающими очками ускакала выяснять ее состав. Она завела для Леви отдельный дневник наблюдений, который долго обсуждала как в его присутствии, так и наедине с Эрвином; вот только самому Аккерману было совершенно плевать на все ее выводы, ведь они не говорили ему ничего нового. Источник его силы невозможно было установить. Она проявлялась обычно в момент серьезной опасности и время от времени поддавалась своему носителю, однако вызвать ее намеренно было куда сложнее, чем умело использовать в момент возникновения. Еще с 10 лет Леви начал учиться пользоваться ею, когда Кенни рассказал ему об особенностях семьи Аккерманов, выдумав какую-то совершенно бредовую сказку про избранный королем род, наделенный особой силой для защиты и спасения страны. Очевидная нелепость: если бы его род был так нужен человечеству, его не забыли бы в трущобах Подземелья.       По мнению глазастой, все его показатели в момент действия силы зашкаливали, что означало, что его тело работает на пределе своих возможностей. Такое бывает и с обычными людьми, но в случае крайнего стресса во время смертельной опасности. Скорость, внимание, зрение, слух, интуиция и воображение в этот момент резко активизировались на полную, что позволяло Леви принимать самые неочевидные решения и наносить смертоносные удары, выходя сухим из воды. Множество опытных разведчиков получило от него знатных тумаков на организованных Ханджи и Эрвином полевых испытаниях, и все как один признали в Аккермане хорошего воина. В момент обретения силы у Леви будто бы из ниоткуда брались силы для удара, который могли нанести только одновременно несколько человек. Именно поэтому ему удалось разрубить титана пополам и искромсать самые толстые части его тела. Ханджи особенно удивили показания свидетелей, рассказывающих о том, что одна из рук титана была разрезана вдоль кости от ладони до плеча, то есть Леви каким-то образом пробился через плотные мышцы руки гиганта. Она тогда подняла дикий вой:       — Вот же ж бли-и-н, достать бы образцы! Леви, а можешь в следующий раз прямо передо мной его так покрошить? Я б хоть зарисовала… Эрвин, нам срочно нужно заполучить подопытного титанчика: мы еще слишком многого не знаем, и одних показаний свидетелей, почти ни на что существенное никогда не обращающих внимание, мне недостаточно!       — Ханджи, Военный Совет против столь рискованной операции, — устало отвечал ей Эрвин, разглядывая ее зарисовки торса Леви с бесконечным количеством комментариев и пометок. — Пока наши тренировочные экспедиции не завершились успехом, мы не можем думать о захвате титанов. Попросту не хватит ресурсов.       — Ну теперь вот есть у нас ресурс, — многозначительно косясь на Леви, шептала Ханджи, да так, что у Аккермана сосало под ложечкой.       А Эрвин лишь кидал на нее предостерегающие взгляды, и той оставалось только надоедать ему своими проектами установок по захвату титанов, которые он детально изучал в свободное время.       Отдавшись потоку повседневности в Разведкорпусе, Леви и глазом не успел моргнуть, как оброс рядом неизвестно откуда взявшихся привычек и традиций. Хотя ясно откуда — Смит принимал в этом активное участие.       Оказалось, что Эрвин позаботился об относительном комфорте адаптации Аккермана — «все же слишком много чести мне одному непонятно за что, бесит оставаться в долгу у этого пижона» — и наделил его весьма свободными полномочиями. Официально Леви был зачислен в Исследовательский отряд, главной задачей которого было изучение гигантов. И несмотря на то, что сначала исследовали там его, в скором времени Эрвин сжалился над ним и стал назначать различные рискованные миссии на границе стен и за их пределами: наблюдение за титанами, попытки загнать их в капканы и изучать в специально вырытых для этого кратерах. Также пару недель он стоически старался выполнить приказ Эрвина охранять Ханджи Зое от травм, наносимых титанами, ведь эта бешеная обожала лезть к ним поближе, чуть ли не в пасть; но Леви быстро сдался, затупив в один день аж два запаса новеньких, чистеньких лезвий, злобно оттирая запачканные в омерзительно смердящей крови гигантов руки и понося ученую отборными ругательствами. Ханджи поражала его своей бесконтрольной тягой к познанию: она ни капли на него не обижалась и истрещала Леви все уши, рассказывая открытия в титанологии, даже в обеденное и личное время не давая ему покоя, пока тот аналогичным образом не наорал на ученую и не спихнул это горе в руки Смита, начихав на военную субординацию. Однако сведения, лившиеся на него нескончаемым потоком, оказались крайне полезными в бою, поэтому для более детального их изучения он время от времени являлся к Ханджи, предварительно как следует таская ее за волосы или угрожающе окатывая трупным взглядом, но с той все стекало, как с гуся вода. Она была единственным человеком в лагере, помимо Эрвина, который не боялся огрызаться с Леви и прикасаться к нему, хотя и частенько получая в ответ за нарушение личных границ. И мало-помалу занимала в личном мире Аккермана статус «некто, на кого не все равно».       Но если ей можно было простить многое за ее легкое безумство, оправдываемое неоценимой помощью армии в целом, и профессиональный интерес, то мотивы Эрвина понять оказалось куда сложнее. Леви было неясно, отчего Эрвин вроде бы довольно искренне заботится о налаживании с ним общения, занимает его время и навязчиво старается разнообразить его, на взгляд Смита, серые и безумно скучные будни в перерывах между миссиями, когда тому, опять-таки по мнению Эрвина, не оставалось ничего, кроме натирания лезвий до зеркального блеска и проверки исправности своего УПМ; но он разрешил себе не пытаться разобраться в тараканах своего начальства, смиренно ждать, чем же все это закончится, и даже попытаться наслаждаться происходящим. Хотя выходило с трудом.       После той ночи Эрвин предложил Леви регулярно ужинать вместе в его кабинете. Он нес какую-то чушь о том, какой Аккерман хороший собеседник, но в это не поверил бы ни один знающий его хоть день человек. Мотив введения его в курс дела тоже не убедил Леви, ведь для этого можно кратко переговорить наедине и не мешать друг другу, поэтому Эрвин предложил тому пари, от которого немного азартная душа Аккермана не смогла отказаться: каждый вечер рассказывать нечто новое о себе. Скорее всего, все приятели командира разъехались по заданиям и давно не показывались, а тому очень хотелось поболтать и без разницы с кем, во всяком случае такое объяснение оставил за собой Леви, соглашаясь на авантюру Эрвина скрепя сердце. Естественно, было бы небесполезно вызнать о своем непосредственном начальнике побольше личного и компрометирующего, чтобы в случае чего можно было использовать это против него, но от таких мыслей Леви вдруг скривился и почувствовал легкое противоречие между словами Кенни, так отчетливо пропечатывающимися в его сознании, и собственными желаниями. А ему на удивление по-настоящему хотелось поближе узнать человека, воссиявшего над ним светом новой надежды, символом целеустремленности и верности самому себе. Ему хотелось узнать, из чего состоит личность Смита, что им движет и что привело к нынешнему положению. И, может, — чем черт не шутит — найти в нем точку опоры в неожиданно изменившемся мире. К которому Леви привыкал очень медленно.       Поэтому сейчас он уже привычно сидел в небольшом кабинете Смита на противоположной стороне стола, закину ногу на ногу и вальяжно развалившись в мягком кресле. Эрвин с интересном наблюдал за ним, время от времени позвякивая вилкой о тарелку. На ужин принесли нечто под названием «горбуша в лимонном соусе», на вкус оказавшееся куда лучше, чем ожидал Леви. Все же такой рыбы не найдешь в Подземелье. Как и много еще чего.       — Шикуешь, Смит, — незлобно кинул Леви, прерывая затянувшееся молчание. Пусть он и более-менее привык к странному вечернему времяпрепровождению с капитаном, но почему-то именно с ним долгое молчание тяготило. Хотелось говорить и чаще слышать его гипнотизирующий голос, приятно щекочущий макушку Аккермана низкими нотками.       Тот ухмыльнулся в ответ и поднял бокал красного. Оказалось, что Эрвин любит выпить, тогда как Леви плевался с такой привычки Кенни уже давно и не уважал любящих кутнуть приятелей. Алкоголь почти всегда делал из человека посмешище и провоцировал его подставляться даже под очевидную опасность, срывал тормоза. Расслабиться можно и сотней других способов: лично Аккерман предпочитал терпкий чай, который по его ненавязчивому намеку приносили каждый раз разный. И если то или иное «экзотическое» на неприхотливый вкус Леви блюдо частенько подвергалось критике, то чайные дегустации проходили в довольном молчании и не особо скрываемом наслаждении. В присутствие Смита привычная маска безразличия сама собой сходила с лица Леви, уступая место едва заметной мимике — его уверенная во всем фигура внушала иррациональное ощущение защищенности от любых внешних угроз и доверия, перед которыми не нужно было строить из себя непробиваемого ассасина.       — Когда еще наслаждаться жизнью, как не в мирное время. Маленькие радости жизни спасают от того, через что нам регулярно приходится проходить, — ответил Эрвин и поднял за его здоровье бокал, на что Леви только хмыкнул. — Вижу, ты в хорошем настроении.       — Удачный день, — скупо ответил Аккерман и вздохнул. Все же даже мирная жизнь в армии выматывала похлеще самых опасных деньков в Подземелье.       — Поделись, — предложил Эрвин, мягко складывая на столе руки и чуть подаваясь вперед, всей фигурой выражая интерес.       Леви вздохнул: слова потекли тихой сонной рекой.       — Твое назначение, хоть и изрядно потрепало мне нервы, все же оказалось полезным. Как ты и предполагал, многие не приняли меня. Тяфкали, задирали нос, но сразу получали должное. Флагон сдался первым, после той вылазки он пересмотрел свои взгляды на мою профпригодность и притух, зато другие заняли его место. Но быстро отвалили и теперь держатся подальше, зато хоть продохнуть можно. Одна только четырехглазая еще крутится рядом и жалуется, что тот ее безумный план по поимке гигантов отверг на этот раз Шадис. И как ее еще не съели… — Он отхлебнул чай, держа чашку за кайму и почти скрывая за ней безразлично-спокойное лицо, вслушиваясь в галдеж пробегающих где-то на улице новобранцев и тихий, едва слышный шум ветра за приоткрытым окном. — Не смотри на меня так, не нуждаюсь я ни в чьей компании. Таких идиотов еще поискать: записались в разведчики и гордятся своей миссией во имя человечества, а об элементарных правилах выживания и знать не знают. Да их при первом же походе за стену прикончат голод и вши, чертовы столичные неженки. — Леви зевнул. — Хочется хоть иногда отдохнуть от их тупости.       — А почему день удачный? — уточнил Эрвин, тепло ухмыляясь в руку и не без удовольствия различая если не на лице, то в голосе Аккермана все же живые эмоции.       — Голова не болит, — тряхнул ей Аккерман, прикрывая глаза. Действительно, за весь день его никто не выбесил и умудрились даже ничего не запачкать. Нонсенс. Он быстро прослыл в строю чистоплюем и недотрогой, чуть не оттяпав бездумно полезшему к нему пожать руку после тренировки Оруо Бозарду. После чего большая часть разведчиков действительно стала относиться к нему настороженно, кроме нескольких особых воинов:       — Хотя все не так уж безнадежно. Есть в твоем подчинении парочка достойных солдат, присмотрись к ним. Эрд Джин, на тебя чем-то похожий, неплохо владеет УПМ, быстро соображает и мало болтает. В нем чувствуется высокая ответственность, из него выйдет хороший командир. И еще Гюнтер Шульц, котелок у него варит: парень чует опасность еще до того, как поймет, в чем дело, и быстро реагирует. Не зря он держится от меня подальше, — ядовито оскалился Леви, отпивая терпко горчащий чай и поглядывая в окно едва приоткрытыми глазами. Как же хотелось спать.       Несмотря на кажущееся безразличие, он присматривался к окружавшим его разведчикам. Многие показывали приличные показатели во время тренировок, но за стенами вели себя как животные, поддающиеся инстинкту самосохранения. И лишь некоторые не просто сохраняли хладнокровие, но еще и рассудительно оценивали ситуацию и предпринимали попытки действовать сообща для достижения наилучшего результата. Хотя были среди них и подающие надежды одиночки. Когда на четырехглазую набросился очередной спровоцированный титан, быстрее Леви среагировала светловолосая девчонка, перерубив титану шею даже глубже, чем полагалось. Петра Рал, новичок в строю. И хотя ее изрядно трясло всю оставшуюся дорогу, она не жаловалась и не делилась ни с кем пережитыми эмоциями. Леви подумывал поднатаскать ее, если осмелится попросить.       — Ясно, значит, заводить друзей не желаешь, — провокационно парировал Смит и, выдержав сверкнувший взгляд Аккермана, добавил: — а сам как чувствуешь себя на вылазках?       — Хм, месть свою я утолил. Но теперь понимаю, чего вы все так боитесь. Они действительно ужасны, — Леви едва заметно поежился. — Похожи на натравленных на добычу зверей и убивают с такой жестокостью… — Он помолчал. — Забыть бы о них, если бы не лезли к нам, но нет же. Эта зараза, поразившая человечество, — отличная мишень для тренировки. И жаль, что мы не можем тренировать на них наших солдат.       — Твоя прямолинейность поражает, — отозвался на его сумбурные мысли Эрвин, как ни в чем не бывало пережевывая ужин и припивая его остатками вина. — Далеко не каждый сохранит хладнокровность при встрече ними. Но тебя это не трогает — и это меня восхищает.       Леви поднял суженные глаза на спокойного Смита, и в голове его мелькнула мысль, что Смит такой же — хладнокровно встречающий любую опасность лицом к лицу, но внутренне каждый раз содрогающийся от ощущения надвигающейся прямо на него звериной ярости и кровожадной, животной жажды убийства. Самоконтроль или безразличие? По его лицу понять это невозможно.       Аккерман зевнул. На кой черт об этом думать?       — А меня поражает, как ты еще не сдох в этой тоске, — протянул он, покручивая в руке нагревшуюся чашку. — День за днем только и знай, что строить новичков, бегать по поручениям начальства и вытаскивать эту глазастую с того света. А свободного времени почти и нет, — с едва слышным недовольством протянул Аккерман, переводя взгляд на заставленные книгами стеллажи по левую руку.       Смит ошибался, думая, что Леви страдает от безделья. Напротив, скуку на него нагоняли его обязанности разведчика и личного охранника Ханджи, а вот свое свободное время он воспринимал как отдушину. Никто не знал, но Аккерман был не самым обычным человеком. Из-за того, что он много лет провел в тишине Подземелий, он выучился чутко слушать окружающий его мир и активно пользовался услужливо предоставлявшими ему сотни деталей об окружающем мире рецепторами не только в бою, но и в повседневности. И сейчас, с выходом на Поверхность, находил особое наслаждение в молчаливом наблюдении за раскинувшемся перед ним столь прекрасным миром. Который, несмотря на всю свою красоту, буквально оглушал Леви обилием звуков, запахов, вкусов, цветов и занимательных мелочей, заполнявших неприятно тяжелевшую от них голову; поэтому Аккерман стремился и в нем найти уголки тишины. Он полюбил наблюдать за движением солнца, особенно ему нравились закаты, лучше всего открывающиеся с высоты. Наслаждался молчанием ночного военного городка и звуком пера, которым помечал в различных анкетах и бесполезной документации нужные графы или записывал свои данные. Медитативно наблюдал за копошившимися днем разведчиками, то и дело сновавшими вокруг Леви, предусмотрительно соблюдая приличную дистанцию. Вдыхал аромат свежезаваренного чая на ужинах Смита и пробовал на вкус различить его составляющие. То же самое и с разными блюдами. И птичьими песнями. Лязгом УПМ, шуршанием платка и жабо, скрипом ремней экипировки, похожим на звук покачивающихся на улицах деревьев, и миллионом других бесконечно дорогих его сердцу деталей, доказывающих, что он жив. Его дыхание и ровное сердцебиение, ощущение блуждающей боли в голове и, в особенности, ее отсутствие, наводящее на него столь желанный сон. Леви обычно находился в состоянии полудремы, намеренно и крайне скрупулезно очищая голову от лишних мыслей, пока в ней не становился так же чисто и пусто, как в его аскетичной комнате, и просто воспринимал мир без посредников в виде слов в голове. Парадоксально, но он не любил много думать, и старался без необходимости не напрягаться. Только реакции рецепторов на внешние раздражения. В этом он находил особое удовольствие, как раньше в наблюдении за функционированием своих мышц.       И поэтому быстро раздражался, стоило какому-нибудь суициднику вырвать его из этого состояния. А вырывали его постоянно. За окном внезапно раздался приглушенный крик, ругань и смех. Жизнерадостным новичкам такие проблемы голову явно не греют…       — Любимое дело не скучно для меня, — снова читая его мысли, продолжил неспешный разговор Эрвин. — И скуку развеять помогает совместное времяпрепровождение. Вот как сейчас. Или те ребята на улице: провел бы с ними время, глядишь, и знакомствами разжился, все не так скучно время до вылазки коротать… А свободное время себе можно выделить, если наладить разделение обязанностей между твоими подчиненными, — хмыкнул Смит и едва поймал слетевшую со стола от пинка Аккермана вилку.       — Тц, хватит обо мне, сам поделись чем-нибудь. Все же именно ты затеял это пари, — монотонно огрызнулся Леви, скрещивая руки на груди. Его бесило, что Смит легко читает его эмоциональное состояние, но не может понять элементарных вещей.       — И что же ты хочешь узнать?       — Какого черта ты так печешься обо мне? Весь этот фарс, особое положение, даже чистящие средства по моему желанию достал из Троста. Спасибо, кстати.       Его раздражало это излишнее внимание со стороны командира. Хотя приятно, конечно, но он чувствовал себя выставочной собачкой, балуемой ради того, чтобы слушалась и не позорила хозяина.       — Пока что не могу сказать, узнаешь в свое время, — отвечает Смит пусть и так же мягко, но с ноткой какой-то непонятной эмоции в голосе. — Пожалуйста, спроси о чем-нибудь другом.       И Леви уже готов поверить в свое предположение, но его почему-то останавливает налет сдерживаемой боли на лице Смита. Какого хрена…       — Ладно, — оглядев Смита воспаленными глазами, буркнул он, — расскажи о том, что привело тебя в разведку.       Плевать, о чем спрашивать, лишь бы и дальше слушать этот приятный голос, и из десятков вопросов всплывает лишь такой, самый примитивный. Однако Эрвин, похоже, считает иначе.       — М-м-м, — протягивает тот, резко изменяясь в лице. Теперь он смотрит прямо на Леви, согревая того внезапно вспыхнувшими на дне зрачков теплыми огнями догоревшего летнего солнца и улыбкой, явно обращенной не к нему. — То было так давно, что кажется уже всего лишь детской сказкой о счастливом прошлом. О моем отце ты уже знаешь, значит тебя интересует не это. Что ж, после его смерти я резко пересмотрел приоритеты. Тогда мне было 14 лет. Я понял, что молчание — золото, а информация бесценна, поэтому стал учиться добывать ее и использовать в своих целях. Да, я с детства был расчетливым, — по его губам пробежала виновата улыбка, хотя Леви и не думал его осуждать. Его радовало, что Смит не разочаровывал его детской наивностью, не доводящей многих достойных людей до добра. — Это были детские шалости: вызнать секрет одноклассника и помочь ему разобраться с проблемой, подсказать, что делать или к кому обратиться. Легко находить друзей среди людей, которым ты нужен. Так я оброс многими небесполезными связями в Митре, Стохесе и Яркеле. Однако многих поверг в недоумение, когда вместо университета или личного бизнеса выбрал Кадетское училище. Хотя ты понимаешь, что у меня не было другого пути.       Я поступил в Кадетское вместе с Ханджи и Найлом Доком, нынешним главой Военной полиции. Мы частенько соревновались в результатах, старались стать лучшими и научиться как можно большему, чтобы выжить и преуспеть. Однако Найл оставил нас, выбрав свой путь работы в тылу. Ему спокойнее знать, что в случае нашего провала будет хоть один адекватный человек за Синой, способный направить людей в бой; так он мне сказал при нашей последней встрече. Я давненько ничего о нем не слышал. И думал, что уже не смогу ни к кому привязаться, поэтому стараюсь быть один…       Эрвин перевел дух, покачивая бокал в крепкой руке с выступившими в тусклом свете газовых горелок венами. Леви с прикрытыми веками слушал его плавно текущий рассказ и думал: «Так вот почему ты так просишь оберегать ее…» В груди легко кольнуло.       — На церемонии выпуска нам с Ханджи тоже предоставили право выбрать, идти ли в полицию, но она изначально планировала работать в полевых условиях и уже тогда всячески сбегала за стену, получая нагоняи, — он с ностальгией вспоминал прошлое, и Леви чувствовал негласную связь, сцепившую этих двоих уже давно. Совсем как… — А я и подавно определился, так что мы изрядно обрадовали Шадиса, ведь за нами увязалась тогда добрая половина набора. У Ханджи было полно поклонников. А у меня… была любимая, славная девушка, но ей было лучше жить в безопасности за центральной стеной, поэтому я оставил ее с Доком. По моим сведениям, они недавно поженились. Леви приоткрыл один глаз и уставился на Смита. Тот отвернулся от него, пряча в тени вновь нахмурившихся бровей потяжелевший взгляд. «А еще говорил, что это я строю из себя бездушного скота…»       — В Разведке я быстро освоился и резко пошел вверх по карьерной лестнице. Это не составило особого труда, ведь в Легионе, к сожалению, часто сменяется руководство. Капитаны гибли в вылазках пачками, о рядовых солдатах и говорить нечего. Здесь многое нуждалось в реформах. Шадис как мог поддерживал и поддерживает репутацию Разведкорпуса в мире и регулярно организовывал экспедиции за стену в целях изучения противника, однако с недочетами в построении они в основном заканчивались провалами. Поэтому я незамедлительно принялся разрабатывать особый порядок построения и тактику передвижения для избегания столкновений с титанами. Он сильно помог мне в этом, почти сразу разглядев мой потенциал, за что я ему безмерно благодарен. Совсем недавно Строй Дальнего Обнаружения утвердили и стали тренировать по нему солдат, ты наверняка заметил. — Леви кивнул. — А меня повысили до Командира солдатской части. И я пойду на все, чтобы занять после Шадиса место Главнокомандующего. Только так можно достичь своей цели.       Леви провел ладонью по волосам, переваривая услышанное. После его рассказа уже никакая столичная пропаганда не могла убедить его перестать уважать Смита. Этот человек прошел через пламя, выковав себя заново, таща на себе груз смертей и ответственность перед человечеством. За одно только упорство Леви готов был пойти за ним до конца.       — А также стараясь стать похожим на Шадиса, перенять его проницательность и дальновидность, которых, честно сказать, мне не хватает. Поэтому мы с тобой сейчас здесь, — незаметно и ненавязчиво перевел разговор в нужное ему русло Эрвин, на что Леви криво ухмыльнулся одним уголком губ. А ему даже нравится наблюдать за тем, как умело Эрвин дергает за ниточки. Щекочет самолюбие. Или в нем просто говорит усталость.       — И почему же?       Смиту не нужны его слова поддержки, да Леви и не может их ему дать. Он все понял по одному тону, с которым Аккерман поддержал новую тему.       — Я предложил тебе стать моим личным помощником, но не объяснил, что это значит.       Леви вынырнул из полудремы и саркастично глянул на него, как бы говоря: «Самое время объяснится, спустя почти сезон».       — Я рассчитываю, что ты будешь следовать за мной и поможешь достичь моей цели. Это выгодно и тебе: тебе предоставляется почти полная свобода действий в пределах Разведкорпуса и возможность тренировать подчиненных на свое усмотрение. Также в скором будущем тебе позволят сформировать личный отряд, в который ты отберешь лишь достойных, самую элиту. Наверняка в скором времени нам понадобится отряд спецреагирования, и лучше тебя для его подготовки не найти. Также это означает существенную прибавку к жалованию, почет и уважение офицерского состава, вековое признание человечества… И больше свободного времени — Проговорил это Эрвин без предсказуемого пафоса, напротив, даже излишне серьезно. Так, будто бы уговаривал Леви, а не отдавал приказ. Но в конце не удержался от ехидцы, подкалывая Леви и намеренно выводя его на эмоции. «Не выйдет, Эрвин, и не надейся».       Именно это наблюдение и убедило Аккермана не язвить, а лишь откинуть со лба мешающуюся челку и надменно поглядеть на Смита снизу вверх, ожидая продолжения. Ведь тот наверняка еще не закончил.       — Только у меня одна просьба, — верно поняв его жест, кивнул Эрвин, — не конфликтуй с разведчиками и подчиняйся приказам командования.       Леви вновь хмыкнул и уперся носком сапога в ножку отполированного стола. А если дослужиться, будет ли у него такой кабинет?       — Приказывай, командир, — ехидно бросает он в ответ на выразительный взгляд Смита, и тот моментально расслабляется.       — Я знаю, как тебя выматывает бездействие в Исследовательском отряде, поэтому с завтрашнего дня ты переводишься в основной резерв. Твоя задача — тренировать всех капитанов и по возможности рядовых солдат техникам эффективного уничтожения и обездвиживания титанов. У тебя просто феноменальные способности, Леви, поэтому я не могу поручить это никому, кроме тебя. Это часть реформы армии, вот почему ты здесь.       Леви недовольно цокнул языком и вперил в Смита уже не просто недовольный, а озлобленный взгляд. «Это так ты себе представляешь больше свободного времени?»       — Возиться с этими дегенератами за скудный паек и ненависть в ответ на мое благодушное желание помочь им выжить?       А он не сомневался, что эти маменькины сынки уже через пару дней взвоют, ведь Аккерман был очень требователен и безжалостен в тренировках. «Вот уж спасибо, Эрвин, да лучше вернуться охранять сумасшедшую, хлопот меньше…»       — Они «дегенераты» ровно настолько, насколько ты их научишь, — отрезал Смит, с упреком смотря на Леви. И того внезапно накрыло липкое, противное чувство вины. «Вот же сука…» — Наши подчиненные — отражения нас самих. Чему мы их научим, тем они и станут в будущем. И они вверили свои жизни нам, Леви. Поэтому бездействовать и недовольно сторониться их попросту безответственно перед своими товарищами и армией в целом.       «Да ты же мне выбора не оставляешь, сукин ты сын!»       — Да понял я уже, заткнись, — сдавленно бросил Леви и глотнул заледеневший, но от этого внезапно лишь похорошевший чай. — Будет исполнено, сэр. Только… Это, дай почитать что-нибудь о руководстве отрядами? И о титанах, тоже не помешало бы… Он вновь спрятался за стеной скрещенных рук, а Эрвин расхохотался и кинулся к высоченному шкафу, перебирая покрытые пылью корешки. Ну и бардак…       — Сколько времени у меня есть? — бросил он на прощание Смиту, запрокидывая голову и заглядывая тому в лицо. Вот же, вымахал под 2 метра, а Леви теперь шею разминай, ведь затекает от постоянных попыток смотреть Смиту в глаза.       — Где-то еще пара месяцев. Осенью мы планируем полномасштабную вылазку за стену, попытаемся проверить эффективность Строя Дальнего Обнаружения в действии. Если понадобятся еще книги — обращайся.       Эрвин всучил ему 5 увесистых томов с прямыми как стрела названиями, вот только Леви едва сдерживался, чтобы не скривиться прямо при нем. Книги насквозь пропахли пылью и ветхостью. Он буквально кожей чувствовал, как в них копошились личинки неизвестных насекомых.       — Что ж, тогда их дрессировкой придется заняться незамедлительно. — Он перехватил книги под мышкой, стараясь не прикасаться к ним ладонями.       — Вот и славно. До встречи, Леви. Спасибо за компанию. И загляни в военному врачу, посоветует чего-нибудь от головной боли, — шепнул ему в спину Эрвин, на долю секунды задержав свою тяжелую ладонь на маленьком плече Аккермана. И прикрыл дверь, не разглядев, как тот дернул плечом, тут же стремительно направляясь к своей комнате. Желая убежать от прожегшего насквозь прикосновения.       Выждав, пока легкие и ровные шаги солдата затихли, а потом еще пару долгих мгновений, Эрвин тяжело уперся в закрытую дверь и пару раз с силой приложился об нее лбом. Желая выбить выжженные в памяти яркие эмоции на в конце беседы таком открытом и расслабленном лице Леви, раз за разом окатывающие его пугающей, но столь желанной волной дрожи и разливающегося по всему телу тепла.       Рядом с ним становится все труднее сдерживаться.

…

      Далее будни Леви потекли однообразно, однако скучными их больше назвать было нельзя, даже по его личным меркам.       Собрав всех капитанов отрядов, Эрвин передал их в руки Леви, в красках расписав навыки Аккермана и рекомендовано-приказным тоном посоветовал следовать его наставлениям, чтобы выжить. И далеко не все проницательные разведчики расценили его совет как спасение от тяжелой руки безжалостно карающего по любому поводу Леви.       Естественно, Леви с первого дня невзлюбили.       Хотя, как он и ожидал, нашлись некоторые отчаянные безумцы, по типу Ханджи, наслаждающиеся суровой дисциплиной и лишь закаляющиеся в суровых условиях. Таких он желал создать, и не выдрессированных, а выдрессировавшихся он планировал отобрать в свой отряд. Однако пока еще зеленым соплякам, которыми оказались не только новички, но и некоторые, казалось бы, опытные капитаны, он ничего не рассказал о перспективах повышения и входа в элиту. Все же пускай их мотивацией будет желание спасти свою шкуру и вырасти в глазах товарищей. И плевать, какими словами они будут поносить Аккермана, тому совершенно не было дела до их канючанья.       С трудом осилив «Искусство управление массами» Дариуса Закклая, потратив на нее пару бессонных ночей в обнимку с приятно потрескивающей горелкой и приватизированным на кухне чайничком, Леви составил личную программу тренировок, слепленную из въевшихся в подкорку упражнений Кенни и советов Закклая, направленных на регулирование действий рядовых солдат. Порядки в армии существенно отличались от привычных Леви законов разбойничьих группировок, причем не в лучшую сторону. Может дисциплина в армии и была на уровне, а вот взаимодействие в команде строилось не столько на доверии и знании сильных и слабых сторон своих товарищей, сколько на страхе и подчинении приказам высшего командования. Стоит лишить рядового солдата связи с командиром, как он срывается с цепи и в большинстве случаев оставляет пост, спасая свою собачью тушу и даже не пытаясь внести свою лепту в победу. Поэтому если в экспедиции за стеной или вдали от Генштаба, на индивидуальной миссии, солдаты откажутся подчиняться приказам командования или просто потеряют с ним связь, их уже никто не соберет в единое целое и не направит к достижению цели. Безынициативность сильно разочаровывала его и стала одним из основных критериев оценки входивших в его окружение разведчиков, многих из которых он одновременно проверял в различных условиях и составлял личный рейтинг «адекватности шакалов», как он про себя прозвал раздражающих его подчиненных.       Поэтому пути здесь Леви видел только два: либо связать подчиненных харизмой их командиров, либо выстроить между ними близкие отношения, создав из отдельных отрядов нечто вроде приятельских ячеек. И естественно, выгоднее было совместить оба варианта в один.       Проведя пару не самых приятных часов наедине с Кисом Шадисом, вальяжно прогуливающимся по стене Яркела и время от времени дергано отдающим приказы попадавшимся под руку разведчикам и солдатам гарнизона, Леви вызнал множество способов тренировки солдат и закалки в них чувства единства. В этом деле Шадису не было равных: такого проницательного человека Леви никогда не встречал. Казалось, он видит Аккермана насквозь, и хотя Леви прекрасно понимал по его редко попадавшим в точку замечаниям, что это не так, все же ему было не по себе от того, что такой человек следит за его действиями. Леви не покидало чувство, что ему приходится защищаться от осуждения, хотя в лицо ему Шадис никогда не высказывал ни упреков, ни наставлений. Однако Эрвин не раз упоминал, что Шадис недоволен методами работы Леви и его неуважением в сторону высшего командования. Но защищал Леви не себя, ведь ему было глубоко плевать на то, как к нему относятся окружающие, а репутацию Эрвина, доверившего ему свое чистое имя. И это подгоняло Аккермана поскорее разделаться с навалившейся работой, отвоевав себе право без осуждения применять те методы, которые он считал наиболее эффективными.       А именно: никаких поблажек, сплочение солдат через ненависть к вселенскому злу в лице великого и ужасного Леви Аккермана, регулярные силовые тренировки и рукопашный бой, самооборона мечами УПМ на земле и в воздухе и лекционные курсы по слабым местам титанов с наглядной демонстрацией на тушках расслабившихся курсантов. С предпоследним помогала навязавшаяся в напарники Ханджи, и Леви спихнул на нее теоретическую часть, забросив в дальний угол за ненадобностью ее «Морфологию титанов» и «Полный курс титанологии». К его удивлению, она понарассказывала курсантам много нового, чего он раньше не слышал: о воздействии пара титана на кожу человека и способы защиты от ожогов, секретные слабые сухожилия в пальцах и суставах и недавно открытую слепую зону девиантов у правого плеча. Не хотелось ему знать, какими способами она добыла эту информацию, и без того проблем хватало. Ханджи участвовала в тренировках нечасто, только в паре занятий самообороны мечами на земле, где Леви и несколько крепких капитанов отрядов выступали в роли атакующих титанов, а курсанты защищались, применяя все более и более изобретательные методы. Ханджи уложила Брайана и Гюнтера и умудрилась даже оцарапать Леви. И совершенно не заметила в ужасе отбежавших метров на пять курсантов, воодушевленно хватая его за шею и хваля как хорошего тренера. Быть может, именно за эти слова он не придушил ее на месте…       Лишь однажды к тренировкам присоединились и Эрвин с Шадисом, пришедшие на занятие с инспекцией и внезапно даже для самих себя втянувшиеся в галдящее море новобранцев и довольно взирающего на них с возвышения Аккермана. Именно тогда ему впервые довелось видеть этих двоих в действии. И надо сказать, он впервые был вполне доволен. Скорость, маневренность, меткость и прицельное попадание заставляли командиров останавливать свои удары в миллиметрах от пораженной цели, иначе бы они перерезали половину своих же солдат. Леви подумалось тогда, что не хотел бы он оказаться с ними по разные стороны. Победить-то, может быть, и победит, вот только схватка будет смертельная. И хоть в посмеивающихся глазах Эрвина и предельно серьезных Шадиса не было и намека на искренность наносимых ударов, вокруг них чувствовалась смертоносная аура. Такая же, как и вокруг Леви.       — Асы на то и асы, — восхищенно вторила его мыслям носящаяся вокруг товарищей по отряду Ханджи, не сводящая глаз с мелькающего в воздухе Шадиса, решившего в шутку помериться силой с Эрвином.       Обучение шло тяжело. Если капитаны хотя бы понимали смысл тяжелых нагрузок и наземного боя, то новичков «приучить к лотку» выходило с трудом. И хотя Леви убеждал себя, что ему плевать на их нытье, регулярно находились протестующие дезертиры, ставящие под сомнение приказы командования и иногда осмеливающиеся даже дерзить Аккерману в лицо. С такими он обращался, мягко говоря, неласково, наставляя синяков в самые нежные места, поливая отборными ругательствами с угрюмой миной и посылая в наряды вне очереди. Зато благодаря его стараниям они отдраили не только кампусы, но и жилые помещения командования, кухню и хозблок. Все же ему понравилось командовать, хотя воспитывать скулящих шавок было не по душе. Все же он больше любил кошек.       Девушек в этом наборе было раз-два и обчелся. И хоть все они были нарасхват, многие либо держались одиночками, сбиваясь в тесные группки, либо заглядывались то на Леви, то на Шадиса. Эрвин каким-то чудом умудрялся избегать их пристального внимания, вероятно, потому, что крайне редко появлялся на тренировках, а на вечерних собраниях все курсанты не могли думать ни о чем, кроме долгожданного ужина и мягкой после избиваний герр Аккермана, как его прозвали подчиненные, постели. Однако Петра продолжала наблюдать за Леви издалека и набиралась сил для решительных действий. Леви в ответ приглядывался к ней, отслеживая рост показателей и ждал, когда ее решимость перерастет в смелость и инициативность. И пусть таким способом, он уже решил закалить девчонку не только физически, но и духовно. Ведь, быть может, если она сможет найти дорожку к его очерствевшему сердцу… Об этом думать не хотелось. Перед глазами все еще стояли потускневшие волосы Изабель и неровный разрыв на месте гортани.       Лучше всех в наборе справлялись те самые Гюнтер Шульц, Эрд Джин, Ханджи Зоэ и, к его неприятному удивлению, Оруо Бозард. Он оказался блестящим учеником, буквально копировал действия Леви, прекрасно расправляясь с титанами в полевых условиях, однако излишне много трепал языком, будучи самоуверенным и хвастливым. В команде он хорошо работал только при условии, что его товарищи признавали его за негласного лидера. Целеустремленный, но самодовольный, Оруо раздражал Леви несмотря на все свои военные достижения. Петра видела, что они уходили в большой отрыв от остальных членов Разведки, и интуитивно чувствовала, что если не подтянется, то шанса быть замеченной Леви у нее не останется. Поэтому она тренировалась и в свободное время, изнуряя свое тело и мысли навязчивой идеей соответствовать требованиям ее кумира.       В один из таких моментов ее и застал заскучавший и вышедший на прогулку Аккерман. Шуршание ног о вытоптанную землю и молчаливое пыхтение привлекли его внимание, звуча по-особенному приятно и ненавязчиво. Не то что любящие орать при атаке амбалы.       — Надорвешься, — бросил он ей, подходя со спины к отрабатывающей удар девушке.       Та едва заметно дернулась, но осталась в стойке.       — Добрый вечер, герр Аккерман. Никак нет. Я выносливая.       — Какой бы ты ни была выносливой, но перегруженные мышцы не укрепляются, а разрушаются. Между тренировками необходим отдых, иначе все насмарку. — Леви махнул на свою брезгливость и присел прямо на землю перед свалившейся к его ногам девчонкой.       — Простите… Я боюсь отстать от остальных, — смущенно проговорила она, поправляя растрепавшиеся волосы и отирая выступившие на лбу капельки пота.       — У тебя одни из лучших показателей, не о чем переживать. Думай лучше о том, сможешь ли выжить сама и защитить тех, кто тебе дорог.       — Думаю, что смогу… Но в команде это делать все же лучше, чем в одиночку, — она улыбнулась, глядя Аккерману в лицо. Но он, несмотря на давно наступившие сумерки, все же уловил, как тряслись от страха ее ноги. Хотя кто знает, может от усталости.       — Верно мыслишь, Рал. И чем сильнее ты, тем сильнее твоя команда. Марш на ужин, иначе погоню пинками, — беззлобно парировал Леви, с долей интереса наблюдая за покрасневшей Петрой. Как же его достало везде находить отзвуки света Изабель.       Он выругался в зубы и, проводив пулей метнувшуюся к хозблоку разведчицу, направился к Эрду.       «Значит, заметила… Пытливый ум, наблюдательность, инициативность. Она тоже достойна. Взял бы еще Ханджи, не будь у нее своего отряда. Хотя от этой бешеной проблем не оберешься…»       К врачу, как и советовал Эрвин, Леви заглянул, и тот, по поведению действительно напоминающий рассудительного медика, а не безумную фанатичку, чем сразу расположил солдата к себе, посоветовал Леви больше бывать на открытом воздухе и чередовать нагрузки, чтобы не переутомляться и легче засыпать. От головной боли намешал каких-то травяных сборов и сильнодействующих концентратов на экстренный случай. Он предполагал, что головные боли участились с выходом Леви на поверхность, потому что яркие солнечные лучи с непривычки раздражают рецепторы. Головными болями, солнечными аллергиями, ожогами и отеками глаз страдали, по словам медика, многие бывшие жители Подземного города, и Леви в очередной раз проклял свою судьбу, так некстати подсунувшую ему еще одну уязвимость перед людьми Поверхности. Поэтому для укрепления здоровья и в силу своей непреодолимой привычки к улавливанию и отслеживанию различных природных звуков, он завел привычку регулярно гулять без цели, (что окружающие воспринимали как внеплановую проверку и драили даже самые потаенные уголки до блеска), а еще попивать действительно на время помогающие травяные сборы, и даже выудил из городской лавки карманный сборник цветов и трав, пряча его в шкафу подальше от любопытных глаз.       Однако к своему полнейшему шоку Леви обнаружил, что его боль моментально утихает в присутствии Эрвина. То ли тот обладал какой-то природной силой, во что Леви не верил, но материнское воспитание давало о себе знать мелькающими время от времени иррациональными объяснениями действительности, либо Леви сам себя так настроил, вот только во время их вечерних встреч его голова была легкой и пустой, что еще сильнее располагало в пользу командира. Прогревался ли он на послеполуденном солнце, подставляя бледную кожу холодеющим с каждым днем лучам или любовался великолепными закатами со стены Сина, муштровал ли кадетов, перелистывал ли второй том «Анатомии человека» под стрекот кузнечиков и клекот ночных птиц, драил ли полы в комнате или натирал лезвия новеньким льняным платком, он все чаще, даже против собственной воли, думал об Эрвине. И замечал, что почти все негативные чувства к Смиту сменялись на спокойное желание соответствовать его ожиданиям. Его уже не воротило от одной мысли об исполнении его приказа, и даже к чужим требованиям он стал относиться снисходительнее, учась видеть за ними не личное оскорбление, а элементарную армейскую закалку. Ему хотелось стать похожим на Эрвина как в его безмерном спокойствии, баюкавшим Леви как теплые воды летней реки, пересекающей внутренние стены, так и в превосходных лидерских качествах. И он сам не замечал, как перенимал неуловимые черты поведения Эрвина, внутренне меняясь.       Вот и сейчас, занимаясь тем, что он даже в самом страшном кошмаре не мог и помыслить, Леви задумался об командире и не заметил, как его добыча выскользнула из рук и огромными скачками направилась к двери с воплем:       — Леви, ты чудовище, отпусти-и-и!!!       — Заткнись, дура, хуже будет, — крикнул он ей вдогонку, хватая за ногу и как пушинку утаскивая Зоэ обратно в ванну.       — Пусти, деспот! Я тебя покусаю! — Ханджи пиналась и пыталась укусить Леви, скрутившему ей руки и сейчас грубо связывающему их веревкой.       Он молча запихал ей в рот подвернувшееся под руку полотенце и перевел дух, ища, чем бы связать ноги. Кто ж знал, что «поручения» Эрвина могут включать в себя и это…       Ханджи отчаянно замычала и рухнула на плитку, оскользнувшись на мокром полу в попытках отползти от Леви подальше и высвободить руки. Тому это же откровенно надоело.       — В следующий раз сам будешь отмывать ее, Эрвин, — злобно выдохнул Леви и как можно мягче стукнул Зоэ по затылку, отправляя в небытие и подхватывая моментально ослабевшее тело.       Оказалось, что не всякого человека Леви Аккерман может заставить соблюдать чистоту. Но он не привык сдаваться.

…

      День выдался ужасно жарким. Лето выходило в свой последний поход и нещадно жарило уже изрядно подкоптившихся на нем разведчиков, обливающихся потом. Это была последняя неделя тренировок перед походом.       День выдался жарким и полным витающей в воздухе злобы. Сегодня отрабатывали рукопашный, и Леви не пожалел своей памяти, чтобы поставить в пары откровенно ненавидящих друг друга разведчиков или не желающих идти на контакт одиночек. Ему было интересно, что из этого выйдет, но иногда его садистские наклонности били по нему же самому.       Поэтому, когда до Леви, притомившегося отработкой удара с неплохо прокачавшимся за эти 2 месяца Джином, донеслись приглушенные выкрики с противоположного конца поля, он готов был убить на месте любого недовольного, дай только повод. А повод так и летел к нему в руки.       — Как меня достали тупые тренировки этого коротышки, — тянулось шлейфом через какофонию возни и криков продолжающих бороться солдат. Леви направился на шум, интуитивно чувствуя, что его доведут в два счета.       — Мы давно уже научились, пора бы и в бой. А он все гоняет нас под этим пеклом, хотя сам не лезет в желающие поучаствовать. Совсем размяк на харчах Эрвина, бережет нежную кожу? Хотя, конечно, любимчикам командования надо беречь смазливую ро-, — он подавился от пинка в спину и полетел лицом на горячий песок, сдавленно кашляя.       — Твое имя, солдат?       — Кайл Оругд.       — Оругд, значит, — тщательно проговаривая его фамилию, зная, что над его еще не до конца вымывшимся из речи акцентом могут смеяться, протянул Аккерман. Враз вокруг них образовалось пятиметровое пустое пространство. Собравшиеся притихли и уставились на показательную порку. Приятели Оругда, такие же подкаченные ассасины, только в испуге попятившиеся назад, не предпринимали попыток оттащить его или заступиться. Вероятно, старались отговорить раньше, но не вышло. Хотя с ними Леви еще побеседует.       — Так точно, — надменно парировал Оругд, поднимаясь на ноги и свысока глядя на достававшего ему до ключицы инструктора.       — Ну-ка повтори, что сказал, — спокойно предложил Леви, прицениваясь к его массивной туше и выискивая слабые места. Слегка ссутулившийся позвоночник, повисшие от усталости руки. Вымотался на тренировке, значит, защищаться особо не сможет. Но ноги сильные, надо сбить на землю. — Чтобы все отчетливо услышали твое собачье мнение.       — Я считаю, что мы уже давно готовы выступать за стену, командир, — ответил он нестройно, стараясь сохранить твердость под мертвым взглядом Аккермана, казалось, понизившим температуру вокруг градусов на 20.       — Дальше?       — И вы тоже так думаете, раз не считаете нужным вступать с нами в тренировочный бой, — попытался выкрутиться Оругд, тут же чувствуя всю бесполезность своих оправданий. Но решил стоять на своем.       — И? — от тихого голоса Леви по рядом стоящим прокатилась волна судорожного вздоха. Многие почувствовали себя виноватыми, потому что думали так же, но не осмеливались перечить.       — И еще в строю ходят слухи об особом внимании в вашу сторону командира Эрвина. И мне кажется, что дыма без огня не быва-, — он не успел договорить, хватаясь за вышибленную из сустава ногой Аккермана челюсть. Он рухнул от боли на колени и тут же схлопотал новый пинок в голову, откидывающий его назад на острые камни.       — За твою прямолинейность я тебя не убью. Может быть. А вот за твои гнилые слова стоило бы откусить тебе язык клещами.       Он безразлично взирал на уронившего себя в его глазах солдата, озлобленным взглядом вперившегося в него с земли. Тот сплюнул кровь на землю и перевел дух.       — Мне плевать, что ты, шакал, думаешь обо мне. Держи свои песьи фантазии при себе. Но как ты посмел хотя бы подумать о подобном оскорблении чести своего командира?! — моментально переходя от безразличия к едкой злобе, крикнул Леви, уперев ногу в промежность Оругда и крепко надавив, угрожая в любой момент оставить парня без детей.       — И ты еще смеешь называть себя солдатом, отдавшим сердце Родине, когда вместо мозгов — яйца? То, что Петра не дает тебе, не причина позорить Эрвина Смита, поручившегося за тебя стране. И то, что на этом месте стою я, а не ты, говорит лишь о твоей никчемности и низости, — ровно заканчивает Леви, степенью омерзения в глазах приравнивая Кайла к грязи на подошве, и бросает притихшим разведчикам: — Думающих аналогично сброшу за стену титанам. Все равно кроме как на корм вы не годитесь, нечего тратить на вас ценные ресурсы.       Солдат все же поднялся на ноги и сдавленно бросил Леви в лицо, окатывая того брызгами крови:       — Так нечестно! Я вымотан, а вы…       Леви издал странный звук, в его сознании похожий на смех, но прозвучавший в оглушительной тишине поля истеричным хрипом:       — Честно? Война не знает такого слова. — И не прерывая спокойных реплик, Леви вновь сбил его с ног и принялся раз за разом наносить несильные, но унизительные удары по самому сокровенному: — Разве честно слышать в ответ на подтирание твоих соплей жалкое нытье обиженного жизнью сосунка? — Пинок. — Разве честно видеть смерти товарищей в пастях титанов, не знающих жалости? — Пинок. — Честно получать от «коротышки» удар за ударом, не в силах даже отползти в сторону? — Пинок носком сапога в грудь скрутившегося эмбрионом солдата.       — Ничтожество, — с омерзением бросил Леви, вытирая запачканное лицо платком и глядя, как Оругд собирает себя по частям на земле. — Даже ответить мне не можешь. И ты считаешь, что готов к схватке с титанами? У меня для тебя плохие новости.       И, плюнув ассасину под ноги, пружинисто направился прочь, рявкнув: «Тренировка окончена». Сквозь толпы разведчиков, не сдвинувшихся с места.       Леви успокоился только к вечеру, несколько часов неподвижно простояв на стене, подставляя лицо ласковым порывам летнего ветра. Он все перемалывал произошедшее и сначала пытался просчитать наперед возможные реакции и подготовиться к ним, но быстро плюнул, потому что при мысли о взбесившем его сосунке подозрительно агрессивно дергался глаз, грозя лопнувшими капиллярами и мучительным восстановлением по крайне мере в течение четырех дней.       Когда последние лучи заката догорели за раскинувшимся перед ним горизонтом, расцвечивая перистые облака то красным, то огненно-рыжим, то фиолетовым, приятную естественную тишину, баюкающую истерично колотящееся сердце Леви, нарушил печальный, уставший голос. Единственный, который сейчас не навредил бы.       — Ну и задал же ты ему.       Ханджи неслышно подошла к нему со спины и опустилась рядом, свесив мощные ноги со стены и поглядывая на Аккермана из-за стекол очков.       — Не на всех действуют обычные методы воспитания, — выдавил хриплым от молчания голосом Аккерман, снисходительно глядя на Ханджи и внезапно вновь взвился:       — Откуда синяк?       На ее щеке постепенно расцветал небольшое покраснение, грозящее перетечь в зеленовато-фиолетовое пятно, уродующее ее аккуратное лицо.       — Не-не, не бери в голову, — отмахнулась Ханджи, перехватывая потянувшуюся к мечу руку Леви и сжимая в своей, — один дурачок хотел выплеснуть эмоции, а я просто неудачно прошла мимо.       Прошла, как же. Но он уважает право людей на ложь. Просто благодарно сжимает ее пальцы.       — Слушай, прости за тот раз, но ты, дуреха, сама не желала поддаваться.       Его еще тяготила необходимость насильно искупать Ханджи и тем самым нарушить ее право на неприкосновенность тела. Но как бы ни были сильны его джентльменские корни, которые невозможно было бы ожидать в отморозке вроде Леви Аккермана, но отвращение к нечистоплотности в нем было сильнее. Очевидно, именно этой деталью и воспользовался Эрвин, убеждая Аккермана в необходимости уломать Ханджи так, будто бы приглашал на участие в революции.       — А вот за это не прощу, маленький сучонок, — ткнула его в бок Ханджи, согревая замерзшие руки Аккермана в своих ладонях. — Я бы помылась, когда закончила исследования.       — То есть, через месяц? Уволь, до тех пор ты бы заросла вшами и разнесла заразу далеко за пределы женского блока.       Она залихватски рассмеялась, а быстро ставший по-вечернему прохладным ветер запутал ее хохот в деревьях далеко внизу.       — Ханджи, мне противно, — скривился Леви, немного помолчав. Вынимать свою ладонь из ее не хотелось, слишком уж было приятно это живое тепло. Доказательство, что его не считают монстром. — Противно знать, какими отвратительными бывают люди. Казалось бы, такого человека, как Эрвин, вся эта грязь должна обходить стороной, даже помыслить трудно… Но грязь липнет к чистоте, потому что так ее лучше видно. Она мечтает запачкать даже самое чистое пространство, лишь бы выжить.       — Ты как всегда верен себе, герр Аккерман, такой же чистоплюй в любой ситуации, — прыснула Ханджи, понимающе глядя на него. И от ее сочувствия не выворачивало. Волшебница.       — В том числе поэтому я таким и стал. Слишком долго жил среди отбросов, не разделяя их взглядов.       — Мне тоже хотелось врезать этому Огурду, — агрессивно поддержала его Ханджи, похоже, тоже находясь под влиянием сильных эмоций, — когда он принялся оскорблять тебя. Вообще не верила, что он отделается малой кровью. Но Леви, — обернулась она к нему с круглыми глазами, — ты поразил меня именно тем, что даже не подумал о себе. Ты подумал о чести командира, а это дорогого стоит. Либо этот мир сошел с ума, либо еще не все потеряно, раз среди нас есть такой человек как ты.       — Ты глубоко заблуждаешься, глазастая, такому миру лучше без меня.       — Ну это уж как посмотреть. — Ханджи хмыкнула и добавила тихо: — На войне только глупцы смеются над чужой личной жизнью. Когда ты на волосок от смерти — становится плевать, кого и как любить.       — Какого черта ты мне это говоришь?       — Думаешь, я не вижу, как он смотрит на тебя? Действительно ведь дыма без огня не бывает, мне ли не знать…       Леви слегка сдвинул к переносице тонкие брови, пытаясь осмыслить сказанное. Серьезно, есть какие-то подозрения? Эрвин, какого хрена?.. Она немного помолчала и продолжила. Слова отпечатывались на сердце Леви непроизвольно, как буквы на листе печатной машины:       — Я поступила в разведчики не потому, что хотела изучать титанов, хотя вообще-то все так и думают. Конечно, теперь это мое призвание, тут я шикарно самореализуюсь, но основной причиной был Шадис.       С началом ее рассказа он намеренно отключил уже подступавший к его несчастной голове поток мыслей. Нет смысла перебирать их. Леви слушал ее, разглядывая мигающие высоко в небе звезды и надвигающиеся с горизонта тучи. Быть грозе.       — Впервые увидев его на учениях, я поняла, что влюбилась. Он поразил меня своей пытливостью, ведь разглядел в такой замухрыжке как я перспективного солдата и дал шанс, хотя я была едва ли не одной из последних. И хоть он не красавчик, я запала, как последняя дура, на его высокий рост и непомерные амбиции. Ради него я прошла крещение огнем и мечом, я старалась изо всех сил быть полезной ему и товарищам, и добилась своего. Вот только ни о какой взаимности речь и не шла, потому что он уже давным-давно было влюблен в некую Карлу, а на меня смотрел только как на чокнутую фанатичку. И отшил, стоило только заикнуться. Что ж, может, такова моя судьба, — она сдержала подступивший к горлу комок. — Но моя любовь сделала меня сильнее. Трепетная забота о любимом, пусть даже самыми окольными путями, и сдерживание своих чувств — это то немногое, что отличает настоящую любовь от простой похоти. Поэтому военные и трахают все, что движется, зато любят обычно раз и навсегда.       Она горько хмыкнула, поджав губы, и скрыла лицо за растрепавшейся челкой, отросшей уже едва ли не до носа. Шли минуты, но она не продолжала, слушая лязг экипировки и скрип ремней от тихого покачивания ее тела из стороны в сторону.       — Ну и что это было? — ровным, ничего не выражающим тоном поинтересовался Леви, все еще не вынимая руки из ее почти такой же по размеру ладони.       — А-а, это я к тому, чтобы ты не переживал. Решила развлечь тебя забавной историей из жизни, ведь чем еще двум друзьям на стене ночью заняться, атмосфера располагает! — Ханджи быстро переключилась в привычное настроение, дернув свободную руку к волосам и поправляя очки. Сверкнув отразившимися в них огнями военного городка, она добавила: — У каждого человека за плечами своя история и свои мотивы поступать так, как поступается. У того козла тоже, наверное, были какие-то свои, хотя ты научил ублюдка держать язык за зубами. Только береги голову, Леви, такие мстительны.        И в шепоте, которым она повторила его имя, скрылось множество невысказанного.       — Ладно уж, глазастая, будем спускаться. А то тебя еще продует, и Эрвин спихнет твою бацилльную тушу на мою несчастную шею.       — Ха-ха, хорошо, сейчас. Еще минутку.       Она подставила лицо ветру и прикрыла глаза, наслаждаясь моментом.       На ее правой руке виднелись ссадины.

…

      Дыма без огня не бывает…       Эти слова не давали ему покоя. Леви морозило от одной мысли о том, что эти подозрения могут иметь под собой хотя бы намек на правду.       Смит — человек, которого он безмерно уважал, ради которого был готов раскроить череп и лично четвертовать оскорбившего его ублюдка, но романтика… Серьезно? Эта расчетливая глыба льда, видящая только свою великую миссию, уж никак не может проявлять никаких чувств к Аккерману кроме товарищеских. Ну еще может иногда потрепать по холке за хорошее поведение. Пусть Леви и раздражала перспектива быть послушным щеночком командира, на которую он сам же и подписался, лишь бы тот не надоедал ему своими манипуляциями, но уж лучше так, чем ощущать на себе липкое подозрение, резко испортившее их вроде бы наладившиеся вечера. Да и такому образцовому воину явно больше подходит женщина.       Леви никогда не страдал мозгоебством вроде сомнений по поводу своих сексуальных предпочтений и не задумывался о любви как о возможной перспективе в своей жизни. Он давно смирился с тем, что вырос дефектным, не умеющим нормально относиться к людям и тем более к человеку, в перспективе могущему составить ему компанию на всю жизнь. О детях он и тем более не задумывался, не хотелось передавать это уродство еще хоть кому-то. Он не понимал самого понятия любви, ограничивая свои представления о близком взаимодействии с людьми понятием крепкой дружбы. До которой еще нужно было пробиться через бесконечно широкие стены безразличия, отчуждения и неприязни, а еще выдержать суровый и тяжелый характер Аккермана. Тем двум ребятам, полегшим по его вине на поле боя, надо было памятник поставить за это. Дружбу он понимал и уважал, любовь же для него была, с одной стороны, слабостью, ведь именно любовь загнала его мать в могилу, а с другой проклятием, на которое он может невольно обречь без разницы кого, девушку или парня. Любому человеку, ненароком влюбившемуся в Леви Аккермана, пришлось бы несладко.       И если на его холодность, суровость и раздражительность можно было закрыть глаза, ведь говорят, что любовь ослепляет, то на его темные стороны уже не вышло бы смотреть сквозь пальцы. А правда была в том, что Леви вырос в зависимости от насилия. Его подонок-отец оказался вонючим насильником, который зачал его хотя бы в борделе, а не на улице, испоганив жизнь какой-нибудь невинной девушке. Мать долго скрывала это, но Кенни раскрыл правду, и Леви наконец-то понял, откуда в нем такая инстинктивная жажда крови. Начиная со смерти матери, он находил отдушину в причинении боли людям. Насильники, воры, махинаторы, рабовладельцы, сутенеры и прочие подонки частенько попадались ему под руку, а когда прознали о Леви, принялись скрываться от него, вот только он доставал их из-под земли и нещадно избивал. Ему нравилось мучить людей без применения дополнительного оружия, и ножом он выучился пользоваться больше для самообороны и по необходимости, чем из личного желания. А когда не находилось под рукой подходящей цели, он непроизвольно калечил себя, расцарапывая в кровь руки и лицо, пока Кенни, ужаснувшись, не отучил его от этой дурной привычки, связав другой, более полезной — заботой о чистоте и исправности своего оружия. И очень действенно разъяснил Леви, что лучше, когда на тебе кровь врагов, а не твоя собственная. Когда ему исполнилось 16 и проснулись естественные инстинкты, Леви понял, что по-настоящему нежным и любящим не сможет быть ни с одной девушкой. Ему попросту было мало того, что эта нежность могла давать. И от нее противно расслаблялось тело, создавая ощущение потери скелета. Оно его пугало, и Леви уходил, едва останавливая свои руки от побоев и желания слегка, до синяков на горле придушить очередную красотку. А мужчины, на которых он смотрел с таким же безразличием, как и на женщин, сторонились его и не изъявляли желания познакомить с неизвестным даже из чужих разговоров миром жесткого, агрессивного мужского секса. И Аккерман быстро выкинул это из головы, принявшись изучать свое тело и искать возможности избавиться от своего порока, а не идти у него на поводу. Учился подавлять его самоконтролем, изучением своих раздражителей и нейтрализаторов, и более-менее наладил шатко работающий механизм. С первой вылазкой за стену и убийством своего первого титана Леви понял, что нашел себе еще один способ выплескивания агрессии, причем законный, безопасный и работающий куда лучше, чем все жалкие попытки усмирить монстра внутри себя. Эти чудовища были несомненными врагами человечества, и их кровожадное убийство считалось геройством. Возможно, именно поэтому Леви и преуспел в этом деле и быстро обзавелся щекочущим самолюбие званием сильнейшего бойца человечества. Вот только не позволял себе забыть, чем именно оно добыто.       И пусть теперь, спустя почти 20 лет с начала своих попыток укрощения своей жажды крови безразличием и аскетизмом, он все же подчинил свои дурные наклонности и, разобравшись в их причинах, научился перенаправлять их в нужное русло, время от времени его темная сторона прорывалась наружу. Как и в этот раз.       После публичной экзекуции от Леви весь лагерь держался подальше. Присутствующие растрепали знакомым, и за пару часов его отсутствия что-то среди разведчиков явно изменилось. Его стали как будто больше уважать, но и больше побаиваться. О нем теперь не отзывались вслух никак, кроме как положительно, и Леви плюнул на попытки разгадать причины такого поведения, ведь оно его наконец-то вполне устраивало. «Бойтесь, если хотите, лишь бы не позорили ни меня, ни себя».       До Эрвина, естественно, тоже дошло, и Леви боялся встречи с ним, боялся его слов. Без разницы, что бы ему сказал командор, все было бы лишним. Его пугала возможность разрушить жизнь Смиту и взять на себя еще один грех. Ведь он, несмотря на нежелание пробовать самому, восхищался по-настоящему крепкими семьями любящих людей, видя, как это сильное чувство может придавать сил и изменять мир к лучшему, если оно здоровое и взаимное. Он желал этого Смиту и хотел помочь ему достичь его цели, лишь бы тот успокоился и подумал о себе. Леви же такое не светило, и он боялся ненароком навредить. Поэтому защищался, выстраивая вокруг себя истончившиеся за пару месяцев стены отчуждения и агрессивности.       На следующий же вечер, вернувшись с очередного собрания Шадиса, Эрвин пришел к Леви, полусонно полирующему чашку от уже третьего за вечер успокаивающего сбора, и, слегка потоптавшись для приличия на пороге, рухнул перед сидевшим на низком стуле Аккерманом на колени, прижавшись своим горячим лбом к его, плотно прикрыв глаза и едва заметно дрожа. И у Леви перехватило дыхание от всего невысказанного, но столь отчетливо ощутимого, осевшего в каком-то их личном пространстве.       Эрвин был благодарен ему, чувствовал гордость и безмерное уважение за то, что за него заступился не кто-нибудь, а именно Леви. Он полностью принимал выходку Аккермана и закрыл глаза на нарушение устава, несмотря на то что избивать кадета столь жестоким образом недопустимо ни по каким законам, но Эрвину было плевать на это. Ведь он был ровно таким же чертовым эгоистом, что и Леви, и принимал в нем этот изъян, как и в себе самом. И было что-то еще в этом касании, на расшифровку чего у Леви не хватало ни рецепторов, ни времени, ни опыта. Но то была не романтика, которую он боялся почувствовать. Было что-то более глубокое, сложное и пугающее. От чего Леви не стал отталкивать Смита от себя и стойко вытерпел непозволительно близкое касание, продлившееся пару десятков бесконечно долгих секунд.       Эрвин быстро отшатнулся от него и, на мгновение сжав его свободно повисшую в паре сантиметров от него ладонь, резко поднялся на ноги и скрылся. А Леви еще полчаса успокаивал внезапно разбушевавшееся сердце, готовое выскочить из груди и порядком его измучившее.       С того момента Эрвин больше не звал его на ставшие немного привычными ужины, с головой залез в работу и совершенно не объяснил Леви причин своего поведения. Однако того вполне устраивало, ведь Смит интуитивно понял, чего от него хотел Аккерман, и оставил его в покое. Во время кратких разговоров в свободное время, передачи приказов Шадиса и проверок готовности участников Разведкорпуса к предстоящей экспедиции, он говорил с Леви сухо и по делу, не продлевая их контакты ни на секунду дольше положенного, хотя и не держал достаточной для двух незнакомых людей дистанции. Но Аккерман улавливал толику грусти в его уставшем голосе и одним взглядом поддерживал Эрвина, по возможности стараясь решать мелкие, возникающие на местах проблемы, разгружая и без того напряженно мечущегося между подразделениями командира. Их основной заботой в последние дни перед отправлением стали бесконечные обозы с продовольствием, проверки исправности экипировки солдат и дикий гвалт, поднимаемый новобранцами перед их первой вылазкой за стену. Головные боли вдали от Эрвина и стараниями сопляков вновь вернулись и мучали Леви, вынуждая срываться на и без того зашуганных, но с каждым часом терявших самообладание новобранцах, разбрасывающих вещи направо и налево или недостаточно чисто вытирающих со стола. Сегодня же досталось двум парням, затеявшим драку на общем ужине, и Леви холодно оттащил провокатора за волосы во двор, бросив там таскать тяжеленные ящики с запасными кристаллами.       Он замечал странные неожиданности, время от времени появляющиеся в его комнате и наводящие на определенные мысли. Неожиданно в его личном хранилище откуда ни возьмись появились уникальные сорта коллекционного чая, от зеленого до каркаде, но в большинстве своем разнообразие черных и травяных сборов. Все по 5-10 мг., в крохотных тканевых мешочках с аккуратными подписями пером. Также в личном шкафу он заметил пару новых рубашек, мягких, точно шелковые, новую упряжку ремней для УПМ и пару брюк размер в размер. Благо хоть сапоги не поменялись, а то у Леви случился бы приступ истерики. Он знал, что долгожданные средства из столицы дошли до рук Шадиса, но не мог себе представить, чтобы весь офицерский состав получил с них обновки. Да и добрая фея-горничная не могла принести все это добро. Леви тяжело выдохнул, рассматривая новенькие рубашки, и, аккуратно сложив их в ящик на черный день, запнул далеко под кровать. Все же от такого не отказываются.       В последнюю ночь перед выступлением в 42-ю экспедицию за стену заколебавшийся бесконечным заполнением отчетов о выпущенных им курсантах Леви, заполняя очередной бланк под треск оплывших свечей и одновременно развлекаясь разглядыванием детального изображения позвоночника в анатомической энциклопедии, был прерван неожиданно заявившимся после нескольких дней игнорирования его существования Смитом.       — Какого черта тебе надо в мой выходной? — Хотя Леви больше не мог искренне злиться на Эрвина, все же он терпеть не мог, когда его отрывали от нудной работы. На нее ведь таких трудов стоило настроиться…       — Идем прогуляемся, — старательно не глядя на недовольного, стукнувшегося ногой о стол Аккермана, роняет Смит и тут же скрывается за скрипнувшей дверью. О рекомендованном моционе Леви ему не рассказывал, значит либо сам такой чуткий, либо беседовал с глазастой. И он не знает, что лучше.       Игнорируя неприятно-приказной тон и натягивая на мягкий светлый пуловер, прикупленный Леви в городе, ремни УПМ, попутно чертыхаясь, когда ноги от спешки запутывались в сложных переплетениях экипировки, Леви размышлял, чего тому понадобилось уводить его от лишних глаз, но вопрос отпал сам собой, стоило только подняться вместе с Эрвином на стену:       — Меня повышают.       Аккерман уставился на него сонным взглядом, ежась от пробирающего до костей уже не в шутку осеннего ветра.       — Поздравляю. Нужно ли выдержать траурную паузу?       — Шадис жив, — старательно отводя взгляд от оголенной шеи Леви с жутко натягивающими кожу ключицами и стягивая с плеч форменную куртку, отвечает Смит. — Он подает в отставку и уходит в резерв, уступая место мне.       Пытаясь пресечь любое сопротивление одним потяжелевшим взглядом, Эрвин пробует окутать плечи Леви теплой и унизительно огромной курткой, но тот железной хваткой останавливает его руку и медленно качает головой, предупреждая не совершать глупостей.       — Как ты и предполагал. Он уже давненько сдавал позиции: показатель смертности под его командованием лишь скакнул вверх, доверие разведчиков раскололось. Все больше ребят склонялось на твою сторону, это было предсказуемо.       — Но не сейчас, накануне экспедиции.       Эрвин недоволен сопротивлением Леви, поэтому отворачивается от него, сжимая куртку с виднеющимися Крыльями в сложенных за спиной руках. Тоже подставляясь зябкому ветру, треплющему его всегда аккуратно уложенные волосы, во мраке кажущиеся тусклыми и безжизненными.       — Ты справишься. — Леви подошел к нему и устремил свой взгляд за горизонт. Уже завтра им предстоит проехать насквозь весь их крохотный мирок и выступить за стены, в неизведанный, влекущий к себе мир гигантов. Скрывающий в себе мечту Эрвина.       Того слегка тряхнуло, скорее всего, от пробирающего ветра.       — Да.       Они помолчали.       — Завтра на рассвете состоится церемония передачи должности и мы выступим в путь.       — Явлюсь при параде. Сам не упади в грязь лицом.       Эрвин опускает голову, а Леви прикрывает глаза. Вдалеке раздается едва слышный свист дозорных.       — Каждый раз колотит, как впервые. Пусть и знаю, что еще не завтра ждет опасность, расслабиться не получается. Знаешь, Леви, когда все закончится, мне бы хотелось одного: простой домик где-нибудь далеко от городов с огородом, садом и видом на реку. Хотя можно и на лес, лишь бы вид хороший.       — Думаешь, это когда-нибудь закончится?       Он переводит тему, стараясь отвлечь внимание Леви от потянувшихся к его ладони пальцам. И ладно бы Смиту было страшно, но ведь он прекрасно понимает, что Эрвин хочет иной поддержки. Которую Леви не в праве ему давать, ведь это было бы обманом.       — Тогда я хотел бы выращивать в твоем саду цветы и присматривать за твоими детишками, — с едва слышимым нажимом отшучивается Аккерман, отводя от пальцев Эрвина руку и воображая себя в роли дядюшки кем-то вроде Кенни: агрессивный и язвительный дед, бьющий несчастных детей палкой и плюющий через забор. Ох, не дожить бы.       Эрвин улыбается и скрывает от и без того не смотрящего на него Аккермана потемневший взгляд.       — Эй, Эрвин, не подставляйся. Мне не по душе вытаскивать твою задницу из неприятностей. Прекращай свои девчачьи выходки и займись, наконец, делом, ради которого ты все это и затеял.       Тот поворачивает к нему голову и весьма натурально изображает недоумение во взгляде. Осунувшееся лицо, залегшие тени под бесцветными в мелькающим время от времени лунном свете глазами, сверлящими хмуро отвечающего на их вызов Леви, отчетливо проступившие скулы, слегка подсалившиеся волосы и резкая складка между бровями. Пару секунд Эрвин читает старательно вытаскиваемое наружу безразличие и осуждение в фигуре Аккермана, а затем, прикрыв веки, слегка склоняет голову, как бы принимая правила игры, и вновь оборачивается к бесконечному небу. Такой высокий, устремленный ввысь. Леви делает вид, что верит ему.       «Здесь подходящее тебе место, Эрвин. И не мне позорить твою безупречную репутацию, даже если ты этого желаешь. Раз ты нуждаешься в помощи — я помогу, как смогу. Поддержу твои начинания, встану на твою сторону, даже если весь мир пойдет против тебя, поставлю на место любого усомнившегося в твоих решениях. И если тебе нужна помощь в преодолении этого временного помутнения — держи и подавись ею. Через боль отвыкнуть проще всего. Не мучай ни себя, ни меня».       Шею Аккермана, в этот раз не прикрытую жабо, холодит пронзительный ветер, пробирающийся под одежду и сковывающий сердце липким чувством резко обострившегося одиночества.       Заснуть выходит лишь на час, затем его будят поднявшиеся в городке гвалт и топот.       Рано поднявшиеся капитаны собираются в дорогу, проверяют лошадей и скарб, и под шумок Леви, не особо отдавая себе отчет в своих действиях и снова не совсем вовремя отключая возможность думать над своими словами, пробирается в кабинет Смита и застает того вперившимся в окно. Следы спокойных приготовлений, аккуратно собранные в саквояже вещи у двери и чашка еще теплого кофе, как всегда, приводят Леви в равновесие, поэтому, когда он раскрывает рот, его голос звучит непривычно мягко:       — Ну что ж, в добрый путь, Главнокомандующий Эрвин Смит.       Леви смакует последние слова, как этот самый кофе, моментально бодрящий и вселяющий желание жить в этом мире. Все же он рад за… друга?       — Из твоих уст звучит достойно, — со скепсисом хмыкает Эрвин, оборачиваясь и останавливая долгий, выразительный взгляд на столе. Его лицо, подсвеченное рассветными лучами, больше не выглядит замученным и сомневающимся. Он спокоен, как летнее небо, и у Леви отлегает от сердца.       О, Леви вызнал порядки Разведкорпуса, и всегда знал роль цацек. И сейчас это ощущалось отчетливо театрально, ведь Эрвину предстояло на время стать далеко не каким-то аристократишкой, которым он был с самого рождения, а человеком, существенно влияющим на ход истории.       — У нас в Подземелье была одна традиция… — Леви берет со стола сверкающий на солнце то голубым, то зеленым медальон, символ высшего командования Вооруженными Войсками. Такой же неоднозначный, как сам Главнокомандующий. — Когда человек покидал Подземный город, он как бы сбрасывал свою шкуру и перерождался в новой роли, роли свободного человека. Тогда было принято давать ему с собой лишь одну вещь, какую тот пожелает, и заговаривать ее на удачу. Не знаю уж, помогает ли, мы не успели проверить… Но я хочу заговорить тебе.       Слегка приподнимаясь на цыпочки, чтобы достать до крепкой шеи и свежевыбритого затылка, он крепко завязывает поверх аккуратно разглаженной рубашки на шее опустившего веки Эрвина отлично подходящий тому медальон. Такой же легкий, как разливающиеся в воздухе слова:       — Пусть твоя ноша будет столь же легка, как эта память о прошлом.       И, слегка помедлив, отдает честь, прижимая крепко сжатый кулак к сердцу.       Как бы он ни лгал себе, ему страшно потерять Эрвина. Страшно потерять как на войне, так и в изменениях, наверняка последующих, если дать жизнь его непонятным и неназываемым чувствам. Леви как в воду глядит, представляя, как Эрвин сначала стремится сблизиться, а затем, познакомившись с извращенно черной душой Аккермана, не способной к человеческой привязанности, скучающе отворачивается от него и оставляет на произвол судьбы, предоставляя этот чертов выбор, полный свободы и неопределенности. Леви не хочет быть один. Не после того, как узнал, что же такое дружба товарищей. И он не готов променять ее на прихоть тела, червячком пробравшуюся в искалеченную душу Эрвина. Надо бы подыскать ему хорошую девушку и постараться задушить на корню эти чувства, не маяча у него перед глазами. Ведь никакие излишние привязанности не выдерживают безразличия и расстояния. Но это после, ведь в экспедиции и без того нет времени думать о подобных пустяках.       А Смит вторит его движению, совершенно забывая о предстоящем тяжелом походе, зацикливаясь лишь на тщательно изгоняемых из головы, но уже порядком прикормившихся в ней легких птичек мысли, жертвенной клятвой ложащейся на судорожно стиснутую ладонь:       «Я уже отдал тебе свое сердце».