Одной целью

      Солнце, будто извиняясь за дневной зной, кокетливо подмигнуло красным и уплыло за горизонт. Валерка машинально дунул на влажную челку — на улице, может, и становилось прохладнее, но в салоне автобуса этого совсем не ощущалось. Душный автобус неловко повернул, согнувшись в черной гармошке, и подполз к остановке. Солнечные лучи неотвратимо погасли, перестали печь щеку, и Валерка опустил усталую голову на разогретое стекло.       Когда молодой человек зашел в салон, все, как по команде, притихли. Он конечно же понял — из-за него, смутился, но все равно поднял голову и настойчиво посмотрел через весь автобус. Будто взглядом говоря: «Да, я такой. В этом нет ни моей, ни вашей вины, но вы можете смущаться, если вам так кажется правильным». И пошел к местам впереди салона, где сиденья расположились лицом друг к другу. Тяжело припадая правой стороной тела на костыль.       Сидящий впереди мужичок засуетился, неловко пересел ближе к окну, хотя его не просили — места хватало — и уставился на паренька со смесью жалости и любопытства. Тот, привыкший видимо и не к такому, сделал вид, что не замечает. Весьма сносно опустился на сиденье и зажал костыль коленями.       Валерка проследил эту сцену со смешанными чувствами. Но сидел он достаточно далеко, чтобы можно было не сильно интересоваться проблемами опорника. Печально, конечно, но что поделать — в жизни не все просто. А мужичок, оказавшийся по соседству с парнем, посчитал, видимо, иначе.       — Как там, парень? — с неподдельным сочувствием спросил он. Решил, наверное, как и добрая половина автобуса, что рядом с ним участник Афганского конфликта, хотя никаких отличительных знаков у того не было. Но что еще может загнать молодого парня призывного возраста на костыли?       Парень ничего не ответил, сделав вид, что не расслышал.       — Не хочешь рассказывать? — по-своему интерпретировал его молчание мужчина. — Ну, ладно, не говори.       Парень выпрямил спину, поудобнее оперся на костыль и зацепился взглядом за Валеркин. Тот подумал, что случайно, и сейчас незнакомец посмотрит в окно или еще куда, но парень продолжал глазеть прямо на него. Валерке бы самому отвести взгляд — не играть же в гляделки со взрослым парнем-ровесником — но тень узнавания уже закопошилась у него в голове.       Хорошая осанка и твердый, спокойный взгляд. Открытое, волевое лицо с легким «арийским» оттенком. Послушные волосы, которые наверняка когда-то были светлыми. Валерка почувствовал, как его обухом накрывает: осколки воспоминаний как на ускоренной перемотке сцепились в единый образ. Сомнений не оставалось — с другого конца салона на него смотрел повзрослевший Лёва Хлопов!       После олимпийской смены контактов он ни с кем не поддерживал — и не хотел особо, и опасался. Записку Юры Тонких порвал прямо в лагере. Только Игорь Саныч периодически его навещал, но в последнее время и он пропал. Правда, там уважительная причина — у них с Вникой Греховной ребенок родился. Не совсем здоровый, судя по всему. А так Валерка даже на улице никого ни разу не встретил. И тут — Лёва.       Лёва, поняв, что его тоже узнали, приветственно кивнул и, наконец, отвел взгляд. Будто только это ему и нужно было. А Валерка уставился себе на коленки. Что сейчас делать? Подойти? И что сказать? «Привет, Лёва, помнишь, как ты в лагере весь отряд покусал, и меня пытался?» Но и просто делать вид, что встретил дальнего знакомого, которому хватит вялого кивка, он не мог. Не по-человечески это — а Валерка старался уделять всему «человеческому» больше, чем полагается обычному юноше чуть за двадцать. В силу некоторых опасений.       Изменений Валерка так и не чувствовал. Если забыть последнюю ночь в «Буревестнике», то никогда не догадаешься, что испил крови темного стратилата. Но забыть ее невозможно, поэтому Валерка с особой щепетильностью относился к собственному «облико морале»: тьма накрывает постепенно, через мелкие шажки, от которых «ничего не будет». Поэтому когда Лёва встал и, больше не глядя на него, направился к выходу, Валерка не стал усиленно пялиться в окно. Тем более это была и его остановка. И идти к другим дверям тоже не стал.       Лёва удивился, вскинул темные брови, но спешно вернул лицу бесстрастно-благородное выражение.       — Здравствуй, Валера, — поприветствовал он очень ровным голосом.       — Привет, Лёв.       На остановке выходили только они. Валерка неуверенно покосился на Лёву, но помощи предлагать не стал — тот управился и сам.       — Давненько не виделись, — на лице Лёвы мелькнула тень улыбки.       Валерка только кивнул, не зная, что говорить. И заставил себя проявить участие:       — Давно у тебя? — кивнул на зажатый подмышкой костыль.       — Восемь лет, — с готовностью ответил Лёва с прохладцей в голосе, по которой Валерка догадался, что западающая при ходьбе нога — не результат несчастного случая и уж тем более не отголосок Советской войны в Афганистане. Вот теперь Валерке стало стыдно, совсем как людям в автобусе. Но те чувствовали себя только невольно поддерживающими военную кампанию, а Валерка был настоящим участником боевых действий. Как и Лёва Хлопов. Мальчик, который просто хотел играть в футбол. Валеру накрыло слабо осязаемое чувство общности: Лёва против воли стал пиявцем, а Валерка — стратилатом.       — Ты далеко? Давай я тебя провожу? — искренне предложил он, глядя на закаменевшего Лёву, будто ждущего Валеркиного вердикта.       — Не надо, — уже проще отозвался Лёва. — Я, понимаешь… Просто по городу катаюсь… Группа-то нерабочая* — заняться особо нечем, — он виновато скосил взгляд на сторону.       Пониманием мелькнул затуманенный образ бабы Нюры — то, как она проволакивала ногу, негнущейся рукой поддерживала чан и с трудом говорила. Всех пиявцев так или иначе задевает смертью стратилата. А некоторые может уже и… Валерка внутренне содрогнулся.       — А я тут живу рядом, — вытащил он себя из бесполезно-дурных предчувствий… — Если не спешишь, можем посидеть.       Лёва саркастично хмыкнул — куда ему, мол, спешить — но кивнул.       Ни у студента, ни у инвалида денег на «посидеть в ресторане» конечно не было, так что сидеть предполагалось в прямом смысле — на скамейке у подъезда. Валерка мельком подумал, что вежливее бы пригласить Лёву домой, но слишком активно навязываться не хотелось. Да и не такие уж они и друзья…       На скамейку Лёва опускался тяжелее — она была на пару сантиметров ниже автобусного сиденья. На те сантиметры, которые не замечаешь в обыденной жизни, но которые становятся очень важными в жизни после.       Лёва засунул костыль под скамейку — сохранялся еще в нем дух пионера-спортсмена, не желающего смотреться слабым. Пусть на него никто и не смотрит, кроме Валерки. Он ведь был футболистом. Не дворовым любителем — разбирался не только в гонянии мяча, но и в теории футбола. А теперь не может толком опереться на правую ногу. И Валерка знает, почему. И Лёва знает, что Валерка знает.       — Лёв, а ты вообще ничего не помнишь? — после неловкой паузы спросил Валерка. Но не спросить не мог. Иначе и так потянется дальше непонятное молчание между ними. То, что началось на "Москвиче".       Игорь Саныч как-то вскользь обмолвился, что с Ники Греховны амнезия постепенно спадает.       — Да все я помню, Валер, — зло выплюнул Лёва. — Забудешь разве, как упырем был?       Он уперся ладонью в лоб, будто у него вдруг разболелась голова. Валерка тщетно попытался выудить ответ из свежеющего вечернего воздуха, из терпкого запаха сирени, из безразлично проезжающей машины.       — Папа подумал, что в «Буревестнике» экология такая, — продолжал Лёва. — То сыпь, то аллергия, то люди пропадают. Потом решил, что ученые какой-то газ там испытывали. А мама думала, что тот поп это место проклял. Я и рассказать не мог, как все на самом деле было — сказали бы, что выдумываю.       — Выдумываешь? — Валерка недоверчиво вперился в Лёву. — То есть газы и проклятия — нормально, а вампиров — выдумываешь?       Лёва сник. Растерялся. Как человек, изо всех сил возводящий охранительную стену, и понявший, что она не прочнее листа картона. Или домика из простыни.       — Баба Нюра говорила, что с ней что-то в церкви делали, — перевел Валерка тему, чуть-чуть пристыженный.       Лёва только кивнул и не стал ничего говорить. Да Валерка и сам понял — будут коммунисты-атеисты связываться с пережитком прошлого. И сына прямо туда пустят.       — Валер, — вдруг заговорил Лёва сдавленным, почти чужим голосом. — Ты извини, что я тебя тогда изводил. Эта дрянь — она сильная оказалась...       Волевой Лёва Хлопов не смог противостоять зову. Валерка себя волевым не считал и ощутил спиной холодок. Что, если его тоже когда-нибудь позовут? Это раньше казалось, что стоять на своём - легко. Сейчас Валера смотрел на вещи шире и не так оптимистично.       Подъездная дверь открылась, и во двор чинно выплыла вездесущая пенсионерка, которая в случае необходимости сможет предоставить подробное досье на каждого жителя дома. Валерка понял, что старушка увидела в окно незнакомца, и не смогла бросить Лагунова на произвол семьи.       — Здравствуйте, Марь Степанна, — поздоровался Валерка под взглядом-рентгеном.       — Здравствуй, Валерочка, — любезно отозвалась она и, не тратя времени на сантименты, перешла к делу: — Друг твой? — глазами указала на Лёву.       — Ага, учимся вместе, — не моргнув глазом, соврал Валерка.       — Здрасте, — отозвался «однокурсник».       Марь Степанна села к ним на скамейку, и Валерка, предугадав ее дальнейшие допросные мероприятия, кивнул Лёве.       — Ну, пошли — квартиру пора проветривать, — и добавил уже для Марь Степанны. — Тараканов сегодня травили.       Та в ужасе округлила глаза, инстинктивно отпрянула — для чистоплотной старушки тараканы были чем-то сродни апокалипсису, а те, кто их развел — супостатами.       — Представляете, неделю искали отраву, — усилил Валерка эффект, пока Лёва доставал костыль из-под скамейки.       Марь Степанна заохала, заругалась на ЖЭК и почти не обратила внимания на постукивающего к подъезду Лёву.       В лифте тот улыбнулся.       — Теперь весь подъезд узнает, что у Лагунова тараканы.       — Пусть. Может, хоть на неделю останусь без компании Степанны, — беспечно отозвался Валерка, утомленный уже подозрительной старушкой. Кажется, Валерку она подозревала больше остальных. Чуяла что-то. Зайдя домой он сразу пошел открывать окно — женщина, естественно, бдила.       А Лёва снова сник. Уже как-то по-настоящему. Словно на улице его еще что-то поддерживало, а в квартире он остался один на один с собой. Погрузнел, скособочился. Но отставил костыль и неуверенно похромал в указанную Валеркой ванну, скользя рукой по стенке. Сам же Валерка пошел на кухню — со вчерашнего остались макароны. Можно разжарить и отварить сосиски.       Двигался Лёва неловко, хотя и не в пример лучше бабы Нюры с пищеблока. Хотя может на него влияло смущение. Он сел на указанный стул и аккуратно уперся предплечьями о столешницу — так, чтобы локти не легли на ДСП-шную поверхность. Предложил помочь — Валерка отказался.       Ужинали в тишине. Лёва упорно смотрел себе в тарелку, и Валерка уже старался его не разглядывать. Внутренне готовился к тому, что после нехитрой трапезы Лёва вежливо раскланяется и отбудет. И больше Валерка его не встретит, даже если вдруг соберется искать. Чего вообще Валерка к нему прицепился? Надо было и распрощаться при Степановне.       Но было в этом что-то обреченное. И тонкий голосок Валеркиной души говорил, что так не правильно. Лёва был его другом. Недолго, но был. Встал на его сторону на речном трамвайчике. Заступился перед Титяпой. А что Валерка? В любимый Лёвин футбол играть отказался — показушно плюхнулся на трибуну рядом с отстраненным Горь-Санычем. Пусть толку от Валерки было бы немного — худоватый очказавр все-таки — но остальные тоже не Яшин с Блохиным. Да даже будучи пиявцем Лёва его и от Свистухи спасал, и от Бекли.       — Лёв, а почему ты за меня перед Беклей заступился? — спросил Валерка. — Он же днем задирался, днем они вредить не могут.       Лёва поднял на него серьезный взгляд и замер, будто от его ответа зависела судьба мира. Потом рассеянно покачал головой и отозвался:       — Потому что ты все равно другом мне был, — и, помедлив, добавил. — И потому что я так хотел.       Валерке отчего-то стало жарко.       — Понимаешь, Валер, — не спеша, не глядя не него продолжил Лёва: — Ты не совсем от этого меняешься. Основная суть остается. Просто над ней будто надстраивается что-то великое, мощное, радостное… Которое временами тебя побеждает. Как опьянение, наверное. От которого потом долго не отходишь.       Валерка слушал и не слушал одновременно. Вспоминал, как оставался ночевать в полной тушек палате, защищенный только вылинявшей от многочисленных стирок простыней.       — Поэтому ты другим не стал приказывать, что бы они мой «домик» разворошили?       Лёва тихо кивнул. Валерка хмыкнул. Посмотрел на полосатую столешницу. Поковырял пальцем старый след от ножа.       — Я хотел, чтобы ты сам решил. Честно.       Валерка быстро глянул в окно поверх Лёвиного плеча. Там уже густели сумерки.       — Оставайся сегодня ночевать, — неожиданно для самого себя предложил он. — Автобусы уже не ходят, а у меня кресло раскладывается.       Лёва опешил — его левая бровь мелькнула вверх. Потом сам заинтересовался столешницей. А после поднял глаза на него.       — Ладно. Только мне домой позвонить надо, а то волноваться будут.       Валерка объяснил, где найти автомат — недалеко, всего через дом. От провожатых Лёва отказался.       Оставшись в одиночестве, Валерка взялся за нижний брус кресла, потянул на себя. И со всего размаху грохнул его об пол. Рассмеялся. Не надо ничего раскладывать. Надо же быть таким недогадливым. Лёва не придет! Специально один умотал. Сейчас доковыляет до остановки и поминай как звали. Поймает попутку. И больше никогда не сядет на этот маршрут, который провез его возле Лагуновского дома. Валерка покачал головой.       Баба Нюра страшилась даже чужого стратилата. Даже после смерти ее собственного. Наверное, Лёва что-то и почувствовал, когда стемнело. И, хитрец такой, не ломанулся напролом — придумал, как отделаться под благовидным предлогом. Умный. А Валерка — дурак. С чего взял, что Лёва Хлопов через восемь лет тишины оценит его спонтанный порыв?       Спонтанный ведь? Валерка прислушался к себе. Вроде никакой корыстью внутри не отзывалось. Или… Он продолжил думать. Как там называли бывших пиявцев? «Гнилая кровь»? Их недолюбливали остальные вампиры, если не сказать презирали. Валерка ничего такого к Лёве не чувствовал сейчас. Даже жалость отодвинулась на задний план. Лёва — такой же как он. Жертва обстоятельств непреодолимой силы. И оба они эти обстоятельства стараются обойти. Как могут.       Холодный воздух ударил в спину. Широкими шагами Валерка подошел к окну и отодвинул тюль. Улицу уютно освещали желто-оранжевые кругляшки фонарей. Как часовые на страже человеческого спокойствия. Между ними, как сквозь строй шла одинокая темная фигура. Валерка поправил на носу очки. Потом сдернул их и потер о край рубашки. Не помогло — фигура все равно двигалась неправильно. Будто у нее было три точки опоры вместо двух.       Валерка уже ничего не думал, только, как загипнотизированный, смотрел на приближающегося человека в открытое окно. Тот, все еще скрытый в тени, помахал ему рукой. Валерка вяло, как во сне, махнул в ответ и отошел. Второй раз взялся за жалобно скрипнувшее кресло и, с рывка, разложил его.